Чтение 194–й страницы книги ~Горение~

шакмат с детстфа, там много есть китрость, а ф шашки есть доферчифость,
они нрафятся детям".

Трепов от Дурново знал, что Витте отправил письмо в Царское Село,
понимал, что государь сначала будет обсуждать это с Александрой
Федоровной, и потому затаенно ждал, когда же обратится к нему, спросит
совета.

Внимательно прочитав три странички, написанные рукою Витте, буквочки
все тщательные, в готику тянутся, - хочет быть у г о д н ы м государыне,
хитрит, черт, - Дмитрий Федорович сказал:

- Я что-то не пойму, ваше величество, - это ультиматум или просьба об
отставке?

- Где ты увидал ультиматум? Ты в страхе живешь, Трепов, зачем так?

- Эх, доброта, доброта, - тяжело вздохнул Трепов. - Он же прямо и пишет:

"Пусть перестанут меня щипать честные люди, пусть отойдут в сторону
всякие там Треповы, слишком уж преданные русской православной идее
самодержца нашего, тогда я останусь, и буду по-прежнему властвовать в
империи, и Думу зануздаю, если позволите Дурново прогнать".

- Признайся, это ты его с Дурново столкнул лбами?

- Да господи, что вы такое, ваше величество? - чуть не заплакал Трепов,
испугавшись: откуда мог узнать государь о его блоке с Дурново? Кто сказал?

Все ведь перекрыл, никого не пускал без контроля, к а к такое могло
произойти?

- Жаль, - сурово поглядев на Трепова, сказал царь. - Напрасно, коли не
ты.

Я был о тебе более высокого мнения; всякий конфликт среди кабинета
служит на пользу двора в смутное время.

"А признайся, что я, - понял Трепов, - болваном буду выглядеть и трусом.

Эк он меня мордой об стол, и ему революция на пользу пошла, скалиться
начал".

- Я-то, дурак, как раз хотел, чтоб все миром, я, когда с Дурново
видался, только об вашем императорском величестве думал, только о
благоденствии династии...

- Не пой! Я все знаю... Что будет, коли я уступлю и отправлю в отставку
Дурново?

Сможет Витте подобрать верных министров?

- Кому верных-то? Себе или вам?

- Что ж, Витте, по-твоему, республику думает провозглашать? Ты что,
Трепов?!

Надо уметь скрывать и симпатию и антипатию, ты ведь человек
государственный, твое лицо обглядывают, а оно вроде плохой дипломатической
ноты, на нем видно даже то, что писать не след, разве можно так?

- Ваше величество, свет наш, вы б так-то с Витте говорили, как со мной,
чтоб он силу чуял, а вы с ним все молчите да молчите!

- Говорят с тем, кому верят, Трепов.

Дмитрий Федорович не удержал благодарственной слезы, потянулся к р у ч
к е, приложился, государь милостиво соизволил разрешить.

- Как думаешь, позицию Горемыкина по аграрному вопросу Дума не примет?

- Никогда, ваше величество! Их позиция - наша, они ведь не допускают
даже и мысли, чтоб крестьянский уклад менять хоть в малости, они никогда
не пойдут на то, чтобы отдать дворянство на растерзание. Другое дело -
помочь мужику купить землю, под кредит, под процент, - это пожалуйста.
Купит-то кто? Верный мужик купит, горлопан разве сможет? Проект Горемыкина
хороший, ваше величество, его все губернаторы поддержат, вся власть за
него, власть истинная, русская, а не виттовская.

- Ты полагаешь, что Думу не удастся повернуть к горемыкинскому проекту?

- Кадетскую? Да никогда, ваше величество! Разве кадет губернатору верен?

Он верен живчикам, с о в р е м е н н о м у помещику он верен, который
норовит ужом всюду пролезть, никакой солидарности, старину не чтут, с
мужиком на равных в трактирах калачи едят, чистые прасолы!

- Разве Трубецкие - прасолы? Они княжеского рода, их мои предки
подняли...

Трепов чуть было не выпалил: "В семье не без урода, мало ли чьи предки
силу умели показать", - но вовремя остановился, испугавшись, что могут н е
в е р н о понять.

Царь накинул шинель:

- Пойдем прогуляемся.

Когда спустились в парк, Николай спросил:

- А что Витте пишет о Думе: "Или сговориться, или крайние меры?" Как
полагаешь?

- Полагаю, что на крайние меры он никогда не решится: кто ж на свое
дитя руку поднимает?

- Это как? - удивился царь. - По-твоему, Дума - его детище, а не мое?
Ты это что, Трепов?!

- Ваше величество, государь, Дума - ваше детище, ваше, чье же еще?! Да
только и м е н н о эта ли?

- А кто, по-твоему, может распустить э т у Думу, чтоб подобрать новую,
мою?

- Горемыкин, - не задумываясь ответил Трепов. - Только он, только Иван
Логгинович! Ему все эти игрушки надоели, дело к старости идет, спокойствия
хочет, а Витте всего пятьдесят семь, он как конь норовистый, ему б только
функционировать!

- Ишь какие слова знаешь, - усмехнулся государь, - а прикидываешься:
"Я, мол, мужик темный, неученый..." Хитрован ты, Трепов, необыкновенный
хитрован...

Ну, положим, Горемыкин - верный нам старик, положим, э т у Думу он
погонит взашей...

А кто ответит за спокойствие в стране?

- Дурново, - так же определенно ответил Трепов. - Кто же еще?

Государь зябко поежился, посмотрел на небо:

- Дождь будет завтра... Погода как меняется, а? Прямо будто господне
неудовольствие сошло... Так вот, Дурново мне не нужен, его Горемыкин
станет бояться: кто одному хозяину изменил, тот и второго предаст.
Столыпин придет на его место.

Трепов сразу понял: против него ведут партию. Но кто же, кто?

- Столыпин - это хорошо, - согласился сразу же. - По отзывам, крут,
этот сдержит хаос, этот такой порядок наведет, что ух! Никто не
шелохнется...

- Разве плохо?

- А разве я сказал, что плохо? Только он, слышал, дворянства
сторонится, все больше с промышленной партией сносится, с Гучковым да
Шиповым...

- Пусть себе, - рассеянно откликнулся государь. - Промышленник - не
бунтарь, пусть...

Трепов не мог уснуть до утра: думал, анализировал, прикидывал, что
можно сделать, - прямо хоть Витте моли не уходить. Однако наутро государь
показал ему свой Витте ответ - время графа кончилось.

Какое же начнется? Горемыкин - шашка, в дамки не пройдет.

Двое осталось: Столыпин и он, Трепов. Кому ж победа достанется?

"Граф Сергей Юльевич, вчера утром я получил письмо Ваше, в котором Вы
просите об увольнении от занимаемых должностей. Я изъявляю согласие на
Вашу просьбу.

Благополучное заключение займа составляет лучшую страницу Вашей
деятельности.

Это большой нравственный успех правительства и залог будущего
спокойствия и мирного развития России. Видно, что и в Европе престиж нашей
родины высок.

Как сложатся обстоятельства после открытия Думы, одному богу известно.
Но я не смотрю на ближайшее будущее так черно, как Вы на него смотрите.
Мне кажется, что Дума получилась такая крайняя не вследствие репрессивных
мер правительства, а благодаря широте закона 11 декабря о выборах,
инертности консервативной массы населения и полнейшего воздержания всех
властей от выборной кампании, чего не бывает в других государствах.
Благодарю вас искренно, Сергей Юльевич, за вашу преданность мне и за ваше
усердие, которое вы проявили по мере сил на том трудном посту, который Вы
занимали в течение шести месяцев при исключительно тяжелых
обстоятельствах. Желаю Вам отдохнуть и восстановить ваши силы.

Благодарный Вам Николай".

Встретив пароход, прибывший из Финляндии с делегатами, Ленин повел
"Ретортина"

(Бубнова), "Арсеньева" (Фрунзе) и "Володина" (Ворошилова) в тот отель,
где были сняты для них комнаты, - товарищи за границей первый раз,
иностранного языка не знали, могли заплутаться в городе; Сталина, Рыкова,
Калинина и Ярославского взялся опекать Красин.

Фрунзе по дороге рассказывал, как добирались: пароход наскочил на мель
в густом тумане.

- Обидно было, Владимир Ильич, - вздохнул Ворошилов. - Только-только за
ужин сели, только-только по тарелкам закуску разложили, там блюдо
посредине стояло, какой только еды не было, "шведский стол" называется,
только-только из самовара попробовали, а в самоваре оказалось хлебное
вино, только-только начали с меньшинством замиряться, как жж-ах! - и все
повалились на пол. Череванин "ой"

закричал и лицом стал мучнистый.

- Замиряться? А из-за чего рассорились? - спросил Ленин.

- Они нас объегорить решили, черти, - ответил Ворошилов. - В Финляндии
за посадку в каюты отвечал меньшевик, так он своих в первый и второй класс