напряженного лица, - слетаются соколы...
колпачками...
Столыпина, некий "теневой кабинет": Сергеем Дмитриевичем был Сазонов,
министр иностранных дел империи. Начав с департамента внешних сношений, он
за три года сделал головокружительную карьеру: поработавши (как не
поработать: сестра его жены Аннушки, урожденная Нейгардт, была супругой
премьера России) два года посланником в Вашингтоне, он вернулся в
Петербург товарищем министра, а через год сделался министром. Назначение
прошло легко, даже с ф е р ы отнеслись к этому благожелательно, ибо
Сазонов был старинного дворянского рода, его подмосковное имение в
Бронницах отличалось хлебосольством, хорошо поставленным хозяйством и
добрыми отношениями с крестьянами - в девятьсот пятом дом не пожгли; более
того, сами же мужики охраняли от пришлых бунтарей барские конюшни.
банкирскими домами, приглашал их к сотрудничеству в Петербург - без
посредников. Гофмейстер Алексей Борисович Нейгардт, младший брат Аннушки
Сазоновой и Оленьки Столыпиной, окончивши пажеский корпус, прослужив в
лейб-гвардии Преображенском полку, вышел в отставку тридцати четырех лет
от роду и, будучи столбовым дворянином, а также владельцем громадного
нижегородского имения "Отрада", легко прошел в губернские предводители
дворянства, затем был о б к а т а н екатеринославским губернатором, с
переездом Столыпина в Петербург причислен к министерству внутренних дел, а
затем перемещен в члены Государственного совета.
землями не только на Волге, но и в Калужской губернии, отслужив, как и
брат, в лейб-гвардии Преображенском полку, вышел в запас, чтобы занять
должность калужского вице-губернатора; оттуда был перемещен одесским
градоначальником; начал активную борьбу с немецким, еврейским и
нарождавшимся украинским капиталом; вместо того чтобы заботливо пестовать
деловые начинания русских купцов и заводчиков, вместо того чтобы
поддержать их ссудами и наибольшим благоприятствием, Дмитрий Борисович
решил доказать свою столбовую "русскость" мерами чрезвычайными.
"Союза русского народа", Нейгардт подсказал идею "маленького погромчика";
в правых газетах появились статьи о "немецком засилье" и о том, что
"хохлам только на бандурах играть, а в дело соваться - нечего, кобзари,
они и есть кобзари, одно слово, мужичье в шароварах". Однако капитал, в
силу своей цинической вненациональности, не намерен был сдавать позиции в
портовом городе; еврейские и немецкие банкиры и заводчики, связанные
незримыми деловыми, а потому чрезвычайно надежными узами как с большим
русским, так и с европейским капиталом, выпустили залп против Нейгардта в
серьезной прессе; разразился скандал; прицепились к безделицам, раздули
дело о превышении Нейгардтом власти, вынудили уйти в отставку, но, не
довольствуясь этим, добились создания комиссии сенатора Кузьминского; тот
прибыл в Одессу, имея (через посредство сложных контактов с
промышленно-финансовыми тузами Москвы, типа Гужона и Рябушинского)
указание уничтожить Нейгардта.
Столыпин сделался премьером, выводы Кузьминского были ошельмованы как
недостаточные, поверхностные, тенденциозные, и Нейгардт был не только
прощен, но и пожалован в сенаторы, а затем удостоен высшего придворного
звания гофмейстера. После этого ему было доверено ревизовать губернаторов
и земских деятелей; первым объектом такого рода ревизии стал Привисленский
край, то есть царство Польское. Задание это он получил непосредственно от
государя: Столыпин смог сделать так, что с ф е р ы вынуждены были
согласиться с очевидной данностью - никто не пресечет заигрывание местных
властей с юрким еврейским и тяжеловесным немецким капиталом, с польскими
землевладельцами, как истинно русский патриот Нейгардт, пострадавший за
свою преданность национальной идее, а потому беспощадный ко всякого рода
отклонениям от нее...
Курлов присовокупил уж и вовсе оскорбительное определение "подколпачных",
то есть ручных, выполняющих волю хозяина лишь тогда, когда это угодно
охотнику.
но и перегляд. Но в данного рода ситуации взгляда было недостаточно; его
можно по-всякому - в случае нужды - трактовать. Лишь словесная
определенность позволила Курлову и Спиридовичу начать разговор открытый,
без экивоков и недомолвок.
государя.
оборудовал фонографом, закупленным в бюро Томаса Эдисона в Америке;
диковинный аппарат этот позволял записывать беседу; о том, что такой
аппарат есть в России, Столыпин не знал; три человека знали об этом -
Дедюлин, Курлов и Спиридович.
затевает что-то особенно интересное... Ну-ну, послушаем..."
себя истинным западником, скрывал это, понятно, ото всех, полагая, что
европейский стол - прекрасный камуфляж для сокрытия его глубинной сути:
какой умный западник позволит себе так открыто афишировать симпатии, столь
ненавистные таким выразителям национального духа, какими являлись лидеры
крайне правых граф Бобринский и Пуришкевич, граф Коновницын и
Марков-второй?! Да что там эти!
детям было указано читать лишь русские сказки, Андерсен был чуть ли не под
запретом августейшая супруга, болезненно изживавшая немецкий акцент,
любила повторять:
намекнула, что при! шла пора не только таким б л и з к и м сановникам, как
Штюрмер, Плеве-младший, Саблер, Фридерикс, Дрентельн, - таким уж русским
традиционалистам, что дальше некуда, - но и Нейгардтам, Лерхе,
Михельсонам, Линкам, Менам, Клейнмихелям, Кассо и десяткам, сотням
подобных поменять немецкие фамилии на русские (про Нейгардтов государыня
изволила пошутить: "Чем не "Новосадские"? Нам, русским такая фамилия очень
бы понравилась").
специальный курс, посвященный исследованию "бунтарской идеологии". В числе
авторов, противников идеи самодержавия, помимо Марата, Вашингтона, Маркса
были конечно же труды русских вольнодумцев; понимать изначалие крамолы
будущие служители правосудия начинали с Радищева и заканчивали Герценом,
Чернышевским, Плехановым.
не преминул поначалу выписать, а затем, выучивши наизусть, сжечь:
"Славянофильство или русицизм, не как теория, не как учение, а как о с к о
р б л е н н о е народное ч у в с т в о, как темное воспоминание и массовый
инстинкт, как противодействие иностранному влиянию, существовало со
времени обрития первой бороды Петром Великим".
особом свете (не зря, воцарившись в корпусе жандармов, Курлов повелел
внимательнейшим образом наблюдать за славянофилами).
Аксакова и Хомякова, тем больше проникался убежденностью, что группа эта
не так проста, как кажется, и что в ней заложены грозные зерна бунта, но
бунта особого, не классового, но национального.
знанием дела, будучи ознакомленным с основными направлениями общественной
мысли девятнадцатого века не только в России, но и во всем мире, то
картина открывалась в высшей мере серьезная - угрожающая, как считал
Курлов.
вершин, ранее неведомых, поскольку именно там родилась идея машинной
техники, которая, реализовав себя, дала право монархам лучше вооружать
свои армии, скорее их перебрасывать с места на место, добротнее их
одевать, перед Петром самой историей был поставлен вопрос: либо жить в
ладу с наукой, то есть прогрессом, либо погибнуть, ибо вооруженным армиям
нельзя противостоять одной лишь мускульной силой.
Запада, Петр прежде всего думал о целостности своей державы, о
незыблемости ее границ и в конечном счете о сохранении истинной, а не
декоративной с а м о с т и своего народа.
жизнь которых была воистину прекрасной, поэтической, неторопливой, полной
мечтаний, сказок и песен. Поскольку прогресс - это движение, поскольку
новые корабли, построенные на верфях Роттердама и Лондона, развивали
скорости, по тем временам немыслимые; поскольку артиллерии были приданы
новые лафеты, что увеличило маневренность, то есть экономило время;
поскольку на Западе ввели новую форму, не стеснявшую движения солдат, что
также содействовало рождению нового к а ч е с т в а скорости, приходилось
ждать постепенного (но, увы, совершенно необходимого) изменения самого т е
м п а жизни и мышления; должен был произойти определенный корректив
Лукьяненко Сергей
Самойлова Елена
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Конюшевский Владислав
Василенко Иван