Чтение 5–й страницы книги ~Горение~

в них, а когда самодержцы сильны, так и подданные, что к трону б л и з к
о, спокойно могут жить и каждому новому дню радоваться...

"Любезный Брат.

Такое обращение я счел уместным, потому что обращаюсь к Вам в этом
письме не столько как к Царю, сколько как к человеку-брату. Кроме того,
еще и потому, что пишу Вам как бы с того света, находясь в ожидании
близкой смерти.

Мне не хотелось умереть, не сказав Вам того, что я думаю о Вашей
теперешней деятельности, и о том, какою она могла быть, какое большое
благо она могла бы принести миллионам людей и Вам, и какое большое зло она
может принести людям и Вам, если будет продолжаться в том же направлении,
в котором идет теперь.

Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне
закона; армии полицейских - явных и тайных - все увеличиваются; тюрьмы,
места ссылки и каторги переполнены сверх сотен тысяч уголовных -
политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до
нелепых запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-х годов,
религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и
становятся все жесточе и жесточе и чаще; везде в городах и фабричных
центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против
народа; во многих местах уже были братоубийственные кровопролития и везде
готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие...

И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности
правительства, земледельческий народ - те 100 миллионов, на которых
зиждется могущество России, - несмотря на непомерно возрастающий
государственный бюджет, или скорее, вследствие этого возрастания, нищает с
каждым годом, так что голод стал нормальным явлением, и таким же явлением
стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное
отношение к нему.

И причина всего этого до очевидности ясная, одна: та, что помощники
Ваши уверяют Вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они
этим обеспечивают благоденствие этого народа и Ваше спокойствие и
безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем
установленное Богом всегдашнее движение вперед человечества. Понятно, что
люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей
говорят "после нас хоть потоп", могут и должны уверять Вас в этом, но
удивительно, как Вы, свободный, ни в чем не нуждающийся человек, и человек
разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать
или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как
остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.

Ваши советники говорят Вам, что это неправда, что русскому народу как
было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно
ему и теперь, и будет свойственно до конца дней, и что поэтому для блага
русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные
между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но
ведь это двойная неправда: никак нельзя сказать, чтобы православие,
которое когда-то было свойственно русскому народу, свойственно ему и
теперь.

Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было
свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь -
непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже не
свойственно ему теперь, когда все знают, или, как только немного
образовываются, узнают, - во-первых, что Цари могут быть и бывали и
изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, что какой бы он ни
был хороший, никак не может управлять сам 120-миллионным народом, а
управляют народом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем
положении, а не о благе народа.

Если бы Вы могли так же, как и я, походить во время царского проезда по
линии крестьян, расставленных позади войск вдоль всей железной дороги, и
послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские,
сгоняемые с соседних деревень, и на холоду и в слякоти без вознаграждения,
со своим хлебом по несколько дней дожидаются проезда, - Вы бы услыхали от
самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей
линии, речи совершенно несогласные с любовью к самодержавно и его
представителю. Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко
престиж Царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и
упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется
смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже
бранить его и смеяться над ним.

Самодержавие есть форма правления отжившая. Поддерживать эту форму
правления и связанное с нею православие можно только - как это и делается
теперь - посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных
ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения
воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.

Мерами насилия можно угнетать народ, ко нельзя управлять им.
Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом,
только в том, чтобы, став во главе движения народа, от зла к добру, от
мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей.
Для того же, чтобы быть в состоянии сделать это, нужно прежде всего дать
народу возможность высказать свои желания и нужды, и, выслушав эти желания
и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного
класса или сословия, а большинству его, массе рабочего класса.

И те желания, которыя выскажет теперь русский народ, если ему будет
дана возможность это сделать, по моему мнению, будут следующие:

Прежде всего рабочий народ скажет, что желает избавиться от тех
исключительных законов, которые ставят его в положение пария, на
пользующегося правами всех остальных граждан; потом скажет, что он хочет
свободы передвижения, свободы обучения и свободы исповедания веры,
свойственной его духовным потребностям, и, главное, весь 100-миллионный
народ в один голос скажет, что он желает свободы пользования землей, то
есть уничтожения права земельной собственности.

И вот это-то уничтожение права земельной собственности и есть, по моему
мнению, та ближайшая цель, достижение которой должно сделать в наше время
своей задачей русское правительство.

В каждый период жизни человечества есть соответствующая времени
ближайшая ступень осуществления лучших форм жизни, к которой оно
стремится. Пятьдесят лет тому назад такой ближайшей ступенью было для
России уничтожение рабства. В наше время такая ступень есть освобождение
рабочих масс от того меньшинства, которое властвует над ними.

Я, лично, думаю, что в наше время земельная собственность есть столь же
вопиющая и очевидная несправедливость, какою было крепостное право 50 лет
тому назад.

Любезный брат, у Вас только одна жизнь в этом мире.

Подумайте об этом, не перед людьми, а перед Богом, и сделайте то, что
Вам скажет Бог, то есть Ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями,
который Вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти
уничтожатся сами собой, и Вы не заметите их, если только то, что Вы будете
делать, Вы будете делать не для славы людской, а для своей души.

Простите меня, если я нечаянно оскорбил или огорчил Вас тем, что
написал в этом письме. Руководило мною только желание блага русскому
народу и Вам. Достиг ли я этого - решит будущее, которого я, по всем
вероятиям, не увижу. Я сделал то, что считал своим долгом.

Желающий Вам истинного блага брат Ваш Лев Толстой.

1902 год".

...Первой в доме грузчика кожевенного цеха Вацлава Штопаньского умерла
жена Марыся. Исполнилось ей тридцать шесть лет, а когда в гроб положили,
казалось, что древняя бабка; особенно старыми были руки: громадные,
натруженные, сцепленные намертво, будто ухватившиеся друг за дружку, чтобы
не растащили, не вернули насильно в этот страшный мир нищеты и лжи.

После похорон начал Вацлав все чаще и чаще заглядывать в шинок;
напившись - буянил. Городовой два раза его прощал, а на третий привел в
околоток: там п о у ч и л и. После этого столь для России обычного
полицейского воспитания начал Вацлав выхаркивать черные комочки, а когда
пошла быстрая розовая кровь, понял, что наступил ему конец, и со страхом
посмотрел он на Боженку, которой сровнялось шестнадцать и была она
определена в прачки, и на Анджея, которого на работу определить не удалось
- мал ростом, хотя уже четырнадцать, и на близняшек-трехлеток Мацея и
Юзефа.

- Боженка, - прошептал отец, после того как ксендз причастил его, -
дочурочка моя, прости меня, ради господа нашего Христа всемогущего...

- Папынька, - ответила Боженка тонким, готовым сорваться на крик
голоском, - папынька, не умирайте...

- Боженка, - повторил Вацлав, плохо уже понимая, что говорит, - мама
наша чисто жила, потому сейчас в райских кущах, про это - помни. Лучше
прими смерть, чем позор... Анджей, сыночек, помогай Боженке поднять малых.
Господи, - он поднялся на локтях, потянулся к кому-то близкому, видному
ему; лицо побелело, разгладилось, сделалось на какой-то миг юным и
красивым, а потом Вацлав обрушился на кровать, став тяжелым, не
чувствующим отныне ничего, мертвым...

Помогли Вацлава схоронить соседи: наняли скрипача и отвезли
Штопаньского на кладбище, и шли за гробом четверо его детей и ксендз, да
еще двое выпивох, с которыми он в шинке дрался.

Боженка близняшек вела за руки: один босой, а другой, сопливый, хворый,
в опанках, перетянутых веревочками. Анджей плакать боялся - на похороны с
м о т р е л и. Если б одни мальчишки - тогда ничего, но и старшие
смотрели, в к е п о р а х и припущенных сапожках, а за голенищем - п е р о.

Назавтра Боженка привела Анджея к своей хозяйке и сказала:

- Пани Вышеславска, то мой брат средний, он хоть шкет, не ему
пятнадцать. Будьте милостивы до нас, пани Вышеславска, дайте ему какую
работу на вечер, когда я с младшенькими смогу оставаться.