Чтение 65–й страницы книги ~Горение~

человек, громыхавший от нетерпенья карандашами, зажатыми в кулаке.

- Кажется... Не помню. Или на стуле.

- Стул с резьбой?

Дзержинский нагнулся к Люксембург и спросил недоуменно:

- Зачем это надо Карлу?

Та шепнула:

- Он знаком с директором издательства Розеном.

Гуровская быстро глянула на переговаривавшихся Люксембург и
Дзержинского, стараясь понять, о чем они, не поняла и снова обернулась к
допрашивавшему ее:

- Кажется, да. Я не помню...

- Какие кольца на пальцах Розена?

- Я не обратила внимания.

- Цвет костюма?

- Серый. В мелкую голубую клеточку...

Дзержинский не выдержал:

- Карл, не надо обращать наш разговор в судебные словопрения! Здесь нет
прокуроров и присяжных поверенных!

Гуровская потянулась к Дзержинскому, в глазах ее зажглась надежда:

- Давайте позвоним сейчас к Розену. Он подтвердит!

Дзержинский обернулся:

- А полковник Шевяков подтвердит, если к нему позвоним?

Гуровская, побледнев, словно мел, встала. Отступив от стола, она
прижалась к стене.

- О чем вы?! - взгляд ее метнулся к двери, возле которой сидел высокий
парень, видно рабочий, - руки у него были тяжелые, с черными закраинами у
ногтей. - Кто такой Шевяков?!

Гуровская хотела вжаться в стену, глаза ее бегали по лицам собравшихся
затравленно, но видела она отчетливо только большие руки парня, сидевшего
у двери, с черными заусеницами вокруг ногтей.

- Послушайте, - сказал Дзержинский, - мы знаем больше, чем вы думаете.
Мы бы не посмели унизить ни себя, ни вас этим разговором. Мы готовы
выслушать правду:

если вы честно, искренне расскажете, что знаете о подполковнике
Глазове, каким образом и на чем склонил вас к сотрудничеству Шевяков, кого
вы ему о т д а л и, или, - угадав протестующий жест Гуровской, - вы
ограничивались лишь дачей данных о нашей работе, мы не будем созывать
партийный суд.

- Возможно, мы попросим вас и дальше продолжать работу в охране, -
сказал Карл, - но уже в интересах партии...

- Я возражаю, - немедленно повернулся к нему Дзержинский. - Я не хочу,
чтобы у Гуровской были ненужные иллюзии. Я возражаю!

- Послушаем, что скажет Гуровская, - предложила Люксембург.

- Это какой-то бред, товарищи, - Гуровская по-прежнему стояла у стены,
- да о чем вы все?! Я же объяснила, откуда деньги, я назвала вам Розена,
его адрес; он готов подтвердить мою правоту. Я получила от него семьсот
марок - соблаговолите выяснить это! Да, я виновата в том, что не сообщила
о таком гонораре, да, я была обязана внести часть денег в партийную кассу,
да, я была обязана...

- Вы ничем никому не обязаны, - сказал Дзержинский. - Товарищи, этот
разговор я продолжать не намерен. Я не говорю с тем, кому не верю. Если бы
эта... Этот чело... Этот субъект был мужчиной, я бы сейчас проголосовал за
казнь! Потому что убили Мацея Грыбаса!

- Нет, нет! - закричала Гуровская. - Нет! Дайте мне уйти! Я не
виновата! Вы не вправе не верить мне! Я дол...

- Курт, - негромко сказала Роза Люксембург, - отворите дверь!

Высокий парень поднялся во весь свой огромный рост. Гуровская смотрела
на всех затравленно, и в сухих глазах ее были боль и страх.

...Гуровская стремительно пробежала через комнату, припала к окну: нет
ли слежки. Пока она ехала в Варшаву из Берлина, ее неотрывно преследовала
мысль, что казнь, смерть, небытие - где-то все время рядом с нею; на
соседей по купе она глядела затравленно, успокаивая себя тем единственно,
что истинная опасность настанет тогда, когда ей придется остаться одной.

И вот сейчас, отперев дверь варшавской квартиры, она пробежала сквозь
комнаты, вдыхая устоявшийся запах "кэпстэна", готовая разрыдаться от
сознания сиюминутного чувства безопасности, оттого, что рядом Влодек,
которого она всегда считала слабым и ощущала свою силу подле него: сила
появляется, если ты нужен кому-то одному, живому, а не отвлеченному
понятию, как тем, в Берлине, бессердечным, живущим мечтою, химерой - не
жизнью.

- Геленка! Откуда ты? - Ноттен лежал на диване, обложенный газетами.

Она оторвалась от окна, обернулась, пошла к нему, ткнулась лицом в шею
и жалобно прокричала:

- Я погибла, Влодек! Я погибла, погибла, погибла!

- Что? Что произошло? Что с тобой? Что случилось? - тихо спрашивал
Ноттен, понимая в глубине души, что случилось то с т р а ш н о е, чего
ждал он сам и - неведомо каким знанием - Глазов.

- Погибла, погибла, погибла! - длинно, по-детски, тянула Гуровская. - Я
погибла...

Ноттен бросился на кухню, принес из ящика настойку валерианы, вылил
дрожащей рукой серебристо-бурую жидкость в воду, дал выпить Гуровской,
придерживая ее голову сзади, как малому ребенку.

Зубы ее стучали о стакан дробно, и Ноттен отчего-то представил, каким
будет череп Елены, испугался того, как спокойно он представил себе это, и
полез в карман шлафрока за трубкой.

- Ну, успокоилась немного?

- Да, чуть-чуть... Нет, ужасно, я просто не знаю, как жить...

- Посмотри мне в глаза.

Гуровская медленно подняла на него глаза, и его поразили быстро
бегающие и постоянно меняющиеся зрачки женщины.

- Ну, расскажи, что стряслось? Я помогу тебе.

- Нет, нет, это ничего, это - я... Мне... С тобой ничего, это должно
пройти.

Понимаешь? Это должно все кончиться. Так не может быть всегда, не
может, Влодек!

Я сейчас... Ты только не думай.

- Геленка, скажи мне правду... Тебя что-то испугало, на тебе лица нет.
Кто тебе поможет, если не я? Ну? Говори. Я жду. Облегчи себе сердце.

Она снова, - как-то внезапно, испугавшись сама, видимо, этого, -
тихонько заверещала, без слов, на одной ноте:

- Я погибла, Влодек, я погибла, понимаешь, погибла, погибла, погибла...

- Мне уйти?

- Что?! Куда? Бога ради, не уходи! Сейчас я возьму себя в руки. Только
не бросай меня!

- Я не терплю истерик. Или ты скажешь мне, что случилось, или я уйду.

- Хорошо. Я скажу. Я тебе скажу все.

"Боже мой, я не знаю, что сказать, - поняла вдруг Гуровская, - он сразу
же ощутит ложь. Боже мой милосердный!"

- Ну?

- Влодек, любимый, дай мне прийти в себя. Я не могу опомниться. Я тебе
расскажу, все расскажу, только чуть позже. Ладно?

- Нет. Ты мне все расскажешь сейчас.

- Боже мой, но почему все так жестоки?! Это связано с партией,
понимаешь?! С партией!

- Почему ты "погибла" в таком случае?

- Потому что меня заподозрили в провокаторстве.

- Заподозрили или уличили?

- Нет, меня нельзя уличить! Я ни в чем не виновата! Меня заподозрили
только лишь...

- "Только лишь", - повторил Ноттен. - Я жду правды, Гелена. Тогда я
смогу помочь тебе.

- Мне никто не может помочь, - ответила она тихо, глядя в лицо его
бегающими глазами, в которые, казалось, были втиснуты жестокие ободья
зрачков, ставшие неподвижными, тоненькими, едва заметными.

Ноттен вышел в соседнюю комнату, чувствуя на спине испуг женщины. Он
достал из нижнего ящика стола браунинг, который дал ему Глазов, сунул
рыбье, скользкое, холодное тельце смерти в карман, вернулся к Гуровской,
заставил себя поцеловать ее, почувствовал сразу, что она поняла это его
внутреннее понуждение, и шепнул ей на ухо:

- Я могу тебе помочь. Только я. Потому что я скажу тебе путь к
спасению. Я дам тебе револьвер и ты пристрелишь на Сенаторской Шевякова.

Гуровская молчала долго, и он чувствовал, как после упоминания фамилии
Шевякова тело ее задеревенело, особенно спина.

- Ты давно знаешь? - спросила она наконец.

- Знаю.

- От кого?

- От Глазова.

- У него лошадиное лицо?

- Да.

- Значит, мы с тобою оба провокаторы? - странно усмехнулась она. - И
скрывали друг от друга. Какая прелесть. Я ведь к ним пошла, чтобы...

- Зачем ты к ним пошла?

- Так. Из интереса. Истеричка.

- А я к ним не ходил. Они меня арестовали на твоей квартире, у
гектографа. Но я отказался, Лена. Я ничего не сказал им. Я вс" сказал
Матушевскому.

Спина ее расслабилась, сделалась мягкой, податливой, и странное подобие
улыбки осветило вдруг лицо женщины.

- Слава богу, - сказала она. - Не так гадостно, значит, кругом. И не
все подобны мне...