Чтение 97–й страницы книги ~Горение~

- А у нас - вовсе нет.

- Но как-то ведь питаетесь?

- На базаре берем, во дворе жжем костры.

- Вот и прекрасно, - снова козырнул жандарм, - пусть им тоже берут на
базаре.

Счет по семь копеек на душу мы утвердим.

- Что ж я им на семь копеек куплю?

Жандарм обворожительно улыбнулся:

- Наша бюрократия всегда и везде отстает - от роста цен тоже. Ничем не
могу помочь.

- Когда их заберут?

- Их? Хм... Думаю - послезавтра. Мы подготовим к этапу семьсот человек,
так что в тюрьме, думаю, станет чуть попросторней. Честь имею.

Рядовой Пилипченко, отлежав после порт-артурской контузии в читинском
госпитале, отправлен был на отдых, в тыл. Домой не пустили - погнали в
Королевство Польское: там харчили сносно и кров был теплый. Вечером,
поднявшись на мыски, он заглянул в окно домика, где содержались арестанты,
долго разглядывал, как люди разговаривали, шутили, собирались в кружки -
спорить, а потом спросил того, что был ближе:

- Слышь, а вон тот, худой, вокруг которого все вьются, ваш начальник?

- Почему начальник? Товарищ. Коли спорить можно с человеком - какой он
начальник? Если с кем спорить нельзя, боишься, что с работы за то
прогонят, хлеба семью лишат, - тот начальник.

- Это понятно, - согласился Пилипченко, - это дураку ясней ясного.

Проходивший мимо унтер гаркнул:

- Пилипченко! Прекратить разговорчики! Разболтался мне, сволачь!

- Слуш, вашродь! - гаркнул солдат, подмигивая арестанту.

Тот рассмеялся, кликнул Дзержинского. Когда унтер отошел, Пилипченко
снова поднялся на мыски и столкнулся лицом к лицу с Дзержинским.

- Эк обращаются, а? - удивленно, с жалостью, сказал Дзержинский. -
Каждый болван имеет право ударить, "тыкнуть"...

- Не-е, - ответил Пилипченко, - энтот унтер добрый, он редко когда
затрещину даст, а "ты" кажному хорошему человеку говорят.

- Если мне говорят "ты", и я тоже могу ответить "ты" - тогда верно, а
вот когда он "ты", а ему в ответ: "вашбродь" - это никуда не годится.
Ну-ка, обратитесь к нему на "ты", попробуйте...

- Он по шеям отпробует, - ответил Пилипченко и как-то изумленно
посмотрел на Дзержинского. - А верно, голова у тебя светлая, я чегой-то ни
раз и не думал об этом. Нам положено "вы" говорить, а им "тыкать", ну и
пущай себе шло б...

- А может, лучше не надо, чтобы "шло"? Может, лучше по-новому
попробовать?

- Попробовать-та хоцца, а коль в Сибирь? Тогда как - ответь мне,
начальник?

- Не начальник я. Товарищ я тебе, товарищ, а не начальник - А как же
без начальников можно? Без них разбегутся. У барантов-то, небось, тоже
начальник есть, а у курей - пятух.

- Пятух, - беззлобно передразнил Дзержинский, прислушиваясь к
протяжному треску цикад. - Когда мы победим, начальника тебе ставить не
будут - сам выберешь из товарищей: кому веришь, кого знаешь честным, кто
грамотней тебя и умней.

- И-и-и, - с внезапной злобинкой рассмеялся Пилипченко, - это,
значится, рай опустится на землю?!

- Рай не опустится, а будет так, как говорю я.

- Не будет так никогда: власти без начальника нет. Не удяржишь, коли
плетью по бокам не охаживать. Сам-то из господ будешь?

- Из дворян.

- Все дворяне худые, это от кровной вашей старости. Купец - тот
молодой, у него две морды заместо одной, как у хорошей куры два яйца в
желтке.

Подошли другие солдаты, стали чуть поодаль, оперлись ладонями на
стволы, задумчиво и грустно слушали Пилипченко, разглядывая в то же время
Дзержинского с настороженным, сторожким интересом.

- Ну а почему же я, дворянин, ушел из поместья? Зачем по тюрьмам
скитаюсь, по чужим квартирам, а ты, который в покосившейся избе живешь,
меня, словно врага, стережешь? Я ж ради тебя, ради вас вот, - Дзержинский
кивнул на солдат, - ото всего отказался. Сам отказался, никто меня не
заставлял.

- А может, вы блажной, - сказал один из солдат.

- Он на "ты" приглашает, - пояснил, не оборачиваясь, рядовой Пилипченко.

- Блажной - не верит, - задумчиво, без обиды, откликнулся Дзержинский,
- вера - это если знаешь и убежден в правоте дела.

- Завсегда были баре и господа, завсегда останутся, - сказал
Пилипченко, грустно разглядывая лицо Дзержинского. - Так в Писании
сказано, куды ж против слова попрешь? Чай, его не люди выдумали.

- Люди.

- Рази апостолы - люди?

- Конечно.

- Так у людей же крыльев не бывает?!

- Бывают, - сказал Дзержинский.

- Это я тебя понял, - сказал Пилипченко, - это ясно, куда ты клонишь...

Мамаша-то жива?

- Умерла.

- Моя - тоже.

- Женат? - спросил Дзержинский.

- Увезли невесту в город, стала всякому женой. А у тебя есть жена?

- Умерла.

- И-и, бедолага... От чего ж?

- От чахотки.

- Тоже из господ?

- Из купцов.

- Я думал, купцы в бунт не ходят, только мы... - Пилипченко испугался
слова "мы", обернулся на трех солдат; те по-прежнему разглядывали
Дзержинского. - Это я не про вас - "мы", - поправился он, - мы трону
служивые, слуги государевы.

- Не государевы вы слуги, а палачевы, - сказал Дзержинский. - Вдолбили
вам в головы: "царь-батюшка, наш заступник, от всех ворогов защитит, от
всех бед упасет"! А ты подумал, отчего живешь в России хуже, чем здесь, в
Польше, крестьяне живут? Ты видал, как другие живут? Германцы, французы?
Ты книжку хоть одну прочел? Ты только то повторяешь, что тебе унтер-дурак
на голове тешет:

"Мол, социалисты, православия враги, народности супостаты - горе тебе
принесут и вражду". А ты веришь.

- Поди не поверь - он тебя зараз в тюрьму направит.

- В тюрьме сейчас лучше, чем в твоей деревне, - сказал Дзержинский. -
Дома-то лебеду по весне варишь, а в тюрьме хлеба дают, похлебку и воблу.
Да и грамоте можно учиться в камере.

- Меня грамоте нагайками поучили, - сказал Пилипченко, - помещик Норкин
жандармов позвал, когда голодуха была, сто штук закатили. Ну и что? По сей
день мужик лебеду парит.

- Сами поднялись или агитатор приходил?

- Сами. Дети м"рли - терпеть не могли.

- Не сажали тебя после-то?

- Бог миловал.

- Скоро все изменится, - сказал Дзержинский. - Очень скоро. Только
солдатам скажи - пусть не глупят, пусть против братьев не идут.

- Слышь, - вздохнул Пилипченко, - ты это... Ты, может, хошь на двор? Мы
отвернемся, а после в воздух постреляем - для оправданья-то...

- Я убегу, а товарищей оставлю? Я так не умею.

- Ты, может, сумлеваишься в нас? Мы в спину не станем.

- Я не сомневаюсь. Я объясняю тебе, что не умею бросать друзей.

Пилипченко обернулся к солдатам:

- Поняли, стадо? Вот что значицца верить. А мы друг дружку заложим за
мил-душу, если только унтер пальцем погрозит...

"Донесение и. д. нач. жандармского управления Варшавского,
Ново-Минского и Радиминского уездов Варшавской губернии ком. отд. корп.
жанд. от 20 июля 1905 г.

ј1451.

17 сего июля, около полудня, поездом из города Варшавы прибыли на
полустанок Дембе-Вельке, Привислинской железной дороги, около 70 мужчин и
женщин и направились в находящийся поблизости лес имения Олесин-Дужий,
Ново-Минского уезда.

Ввиду полученных ранее негласных сведений, что с этим поездом из
Варшавы должны были приехать в Дембе-Вельке и собраться в ближайшем лесу
на совещание члены комитета Социал-демократов королевства Польского и
Литвы, при помощи местной земской стражи и эскадрона 38 драгунского
Владимирского полка, удалось из прибывших упомянутых лиц задержать на
месте сборища 40 человек, причем на земле, где находились задержанные,
найдено: 1) преступного содержания воззвания - 6 экземпляров,
озаглавленного "Под знамя социал-демократии"; 2) два счета о собранных на
преступные цели деньгах; 3) печатный лист, озаглавленный "Три конституции
или три порядка государственного устройства", в нем имеется три рубрики:
а) "Чего хотят полиция и чиновники? - самодержавной монархии", в) "Чего
хотят самые либеральные буржуа? - конституционной монархии" и г) "Чего
хотят сознательные рабочие (социал-демократы)? - демократической
республики"; затем изложены ответы на вопросы: "В чем состоят эти порядки
государственного устройства?" "Какое значение имеют эти порядки
государств, устройства?" и "Для чего должны служить эти порядки
государственного устройства?" - издания газеты "Пролетарий" Центрального
Органа Российской Социал-Демокра-тической Рабочей Партии; 4) приложение к