площадью так, что ее почти не было видно, а ей было видно все.
Она пришла сюда к девяти часам, за час до того времени, как было
условлено. Аня знала, что следует заранее прийти на место встречи: час
даст возможность свыкнуться с обстановкой час поможет ей заметить
подозрительное час поможет спокойно подготовиться к той минуте, когда она
подойдет к молодому мужчине в немецкой военной поношенной форме без погон
и спросит его: "Простите, пожалуйста, вы здесь старушку с двумя мешками не
видели?"
Аня определила для себя, что она не выйдет к человеку в форме, если
увидит двоих или троих людей, которые, возможно, будут прогуливаться в
разных концах площади или сидеть на телегах перед костелом. Гестаповцы,
она прекрасно понимала, могут быть спрятаны и в костеле, и в домах,
окружающих площадь, и, наконец, они могут сидеть в машинах где-нибудь
неподалеку и только дожидаться условного сигнала, чтобы взять ее и Муху,
как только они увидятся. Аня все это понимала, но ей казалось, что следует
подстраховаться хотя бы в пределах тех возможностей, которые она имеет, и
в пределах того опыта, который у нее есть. Она не могла и предположить,
что Муха может быть перевербован, и что на встречу к ней он придет один, и
поведет ее на хорошую квартиру, и поможет откопать и принести сюда рацию -
и все это не по своему разумению, а по плану, заранее разработанному
полковником абвера Бергом.
Без четверти десять Аня увидела молодого парня в кожаной расстегнутой
куртке. Он шел по площади как гуляка, заломив кепку на затылок, в руке
букет полевых цветов, ноги обуты в щегольские краги - в таких щеголял в
Красноярске Ленька Дубинин, инструктор автоклуба Осоавиахима он их по
случаю купил в комиссионном магазине, когда ездил на слет осоавиахимовцев
в Ленинград.
Парень двигался медленно, лениво поглядывая по сторонам. До середины
площади он не дошел, свернул в маленькую улочку - в ту самую, через
которую пришла в Рыбны Аня.
"Там парикмахерская, кафе и два магазинчика, - вспомнила Аня, - машине
там негде стать, потому что посредине большая лужа, видимо очень вязкая, а
выезд на проселок, который ведет к шоссе, слишком крутой. И потом, что это
я запсиховала? Я подожду двоих или троих гуляк - тогда надо будет
думать..."
Парень, однако, появился снова. Он несколько раз уходил с площади,
снова появлялся, возле ворот костела поворачивался и быстро скрывался в
переулке. Аня подождала до десяти, потом вышла из-под козырька и
неторопливо пошла в переулок следом за парнем. Возле парикмахерской он
постоял минуту, повернулся и двинулся навстречу Ане - к площади. Когда
открылась дверь парикмахерской и оттуда вышел мужчина в потрепанной
немецкой форме без погон, парень, словно бы увидев это затылком,
остановился и начал потуже застегивать краги. Он застегивал краги до тех
пор, пока человек в немецкой форме не прошел мимо него - на площадь.
"За ним следят, - решила Аня, - если это Муха, за ним слежка. Что
делать? Если я подойду к нему, значит, нас поведут двоих".
Через пять минут к парню в крагах подъехал на велосипеде мальчишка в
коротких штанах и в майке-безрукавке. Они поздоровались, мальчишка слез с
седла, парень в крагах посадил его на багажник ("У нас на раме ездят", -
успело
елькнуть у Ани), и они уехали с площади.
"А я-то с ума сходила, - сказала себе Аня, - вот сумасшедшая!" Она не
обратила внимания на девушку, которая вышла на площадь с той улицы, куда
только-только укатил на велосипеде парень в крагах с мальчиком на
багажнике.
И тут к костелу подошел Муха - она его сразу узнала.
- Простите, - сказала Аня и откашлялась, потому что у нее запершило в
горле, - вы тут старушку с двумя мешками не видели?
- Что? - удивился Муха. - Не видел я никакой старушки...
Аня несколько мгновений смотрела ему в глаза, а потом повернулась и
пошла через площадь к костелу.
"Он решил не идти со мной на контакт. Почему он должен идти на контакт
со мной, когда он ждет резидента в синем костюме? Что же делать, а?
Объяснять ему? А вдруг это не он? Он. Наверняка он. Он ответил мне
по-русски. Дурак! Зачем он отвечал мне по-русски, если не хочет
засветиться? Машинально? Разве ж так можно?!"
- Пани! - вдруг крикнул парень у нее за спиной. - Постойте, пани!
Он подбежал к ней запыхавшись. Лицо его было бледно, губы - Аня очень
четко увидела это - пересохли и потрескались, сделались чешуйчатыми, как у
мальчишек после первых заморозков, когда они сосут сосульки.
- По-моему, она недавно уехала с попутной машиной, - сказал Муха. -
Уехала та старуха. С попутной машиной уехала...
Они быстро пошли вперед - он на полшага перед ней, заглядывая ей в
лицо он прямо-таки впился глазами в ее лицо, а она, торопясь, шагала за
ним. Ей казалось, что он так жадно смотрит на нее потому, что она оттуда,
с Большой земли, и поэтому она улыбнулась ему. А он так жадно смотрел на
нее потому, что она была хороша, очень хороша, и он силился представить
себе, что станет с этим лицом, когда она очутится там, где должна будет
очутиться вскоре.
Аня оглянулась, с трудом оторвавшись от его воспаленных глаз с
покрасневшими белками. Улица была пуста - шла девушка, совсем еще
молоденькая. На нее Аня не обратила внимания. (Она не могла себе
представить, что от этой молоденькой девушки будет зависеть ее жизнь - в
эти ближайшие часы и дни.)
Муха привел ее в маленький домик на окраине Рыбны. В домике было две
комнаты. В одной, с небольшим окном, выходившим на улицу, жила глухая
старуха, а в большой комнате с тремя окнами, заросшими плющом и диким
виноградом, было прибрано и пусто, как после покойника.
- Здесь будешь жить, - сказал Муха. - Кроватка видишь какая? С
пружинами - спи, как дома. Отдохнешь? Или поговорим? Где остальные?
Аня присела на край кровати и сказала:
- Знаешь, я полчаса полежу, а то пока тебя ждала - совсем выдохлась.
Она сбросила туфли и подтянула к голове подушку. Тело ее стало тяжелым
и словно бы чужим. Аня увидела со стороны свое тело, и ей стало вдруг
беспричинно и пронзительно жаль себя.
"Ничего, - подумала она, - это бабье, это можно перебороть. В первый
раз тоже так было. Главное, я его встретила. Двое - не одна, теперь все в
порядке".
С этим она и уснула. Муха сидел возле окна, смотрел на спящую девушку,
на ее сильные ноги, на красивое и спокойное во сне лицо, на грудь,
видневшуюся в вырезе кофточки он смотрел на человека, обреченного им, и
тихонько похрустывал пальцами, каждым в отдельности - сначала первой,
потом второй фалангой, а потом двумя фалангами вместе.
Муха сидел недвижно, как изваянный. Он должен был сидеть здесь до тех
пор, пока девушка не проснется и не скажет ему, где рация и шифры. Потом
они привезут все это сюда, и он будет поставлять ей дезинформацию, и она
начнет передавать дезинформацию в Центр, Бородину, а потом надо будет
найти руководителя группы, который выброшен вместе с ней, и сделать так,
чтобы он встретился с Бергом - именно в тот миг, когда его можно будет
взять "с поличным". Что дальше будет - это уже Муху не волновало. Они
после отправят его в тыл, в Германию, подальше от войны, от ужаса и крови.
Хватит с него. Хватит с него того, что он видел. Хватит с него бессонницы,
страха и надежд, которым не суждено сбыться. Там у него ничего не может
быть - ничего, кроме того, что было в коммунальной квартире. Здесь у него
будет маленькая автомастерская, коттедж, где не пахнет керосинками и щами,
и машина марки ДКВ. Больше ему ничего не надо. Ничего. Он все время
чувствовал у себя на затылке чужие глаза - с того часа, как выбросился
сюда. Он больше не мог так, не выдерживали нервы. Все это ему предложил
Берг - маленькое, но его. И он согласился. Согласился потому, что не мог
поступить иначе: сдавали нервы. Хватит с него, хватит!
ПЕРВАЯ СУББОТА
Посредине Кракова - поразительный в своей средневековой красоте Старый
рынок. Два костела, выложенная каменными плитами площадь, крытые ряды
Сукеницы, снова площадь, устланная серыми плитами, а вокруг двух- и
трехэтажные дома с островерхими черепичными крышами. Еще до войны дома
были выкрашены в разные цвета - желтый, красный, серый, но теперь краска
выцвела, местами облупилась, и поэтому площадь была не
игрушечно-средневековая, как раньше, а казалась по-настоящему перенесенной
сюда из давно ушедших веков.
С раннего утра площадь Старого рынка гудела. Здесь была самая крупная
толкучка: меняли костюмы на сало, живопись Матейко на яйца, бриллианты на
самогон, оккупационные марки на довоенные злотые, сапоги на табак - чего
только здесь не меняли в тот год!
И среди этого гомона, составленного из выкриков торговцев, быстрого
шепота спекулянтов, плача потерявшихся детей, истерики, если вытащили из
кармана продуктовую карточку на жиры, - среди этого монотонного шума,
похожего, если закрыть глаза, на карнавальный вечер в городском саду,
только продавцы икон и корма для голубей были молчаливы и тихи. Они не
ходили взад и вперед, они никому не предлагали свой товар. Они стояли
безмолвно с утра и до вечера, когда торговля кончалась, или до того
момента, когда раздавались свистки полицейских и рынок, как громадная
морская волна, все сметающая на своем пути, слизывал людей, оставляя на
серых плитах обрывки газет, коротенькие, обгоревшие до пальцев, окурки,
яичную скорлупу и огрызки моченых яблок (сразу видно, приехали торговать
Емилина Ника
Самойлова Елена
Свержин Владимир
Распопов Дмитрий
Жюль Верн
Посняков Андрей