Чтение 7–й страницы книги ~Майор "Вихрь" (1944-1945)~

компетенцию только гауляйтеров.
7. а) Подготовка к рассредоточению, эвакуации и выведению из строя
объектов, а также к подрывным работам в зоне военных действий.
б) По требованию государственных комиссаров обороны и во взаимодействии
с ними участие в подготовке плана мероприятий по рассредоточению,
эвакуации и выведению из строя или уничтожению объектов в районах, не
охваченных боевыми действиями, что входит в компетенцию государственных
комиссаров обороны, действующих в соответствии с директивными указаниями
высших государственных инстанций, а также оказание поддержки госкомиссарам
обороны при осуществлении указанных мероприятий...
Кейтель".

АДВОКАТ ТРОМПЧИНСКИЙ И СЫН

Как всегда по средам, в маленьком лесном поместье Тромпчинского, что за
Рыбны, собирались пан Рогаль-ский, бывший издатель "Жиче Краковскего"
герр Трауб, немецкий писатель, военный корреспондент при штабе группы
армий "А" в Вавельской крепости, давнишний знакомый Кейтеля, еще с тех
пор, как он был в милости у имперского министра пропаганды Геббельса и
пан Феоктистов-Нимуэр, полукровка - мать немка, отец русский -
известнейший актер, исполнитель жанровых песен, приехавший на гастроли в
войска.
Адвокат Тромпчинский принимал этих людей у себя в поместье, закусывали
чем бог послал, пили самогон, который Тромпчинский выменивал на бумагу и
перья, а после ужина садились за преферанс.
Сын Тромпчинского Юзеф готовил кофе, а когда отец выходил на кухню
заняться закусками, он заменял его за зеленым ломберным столом.
Адвокат держал тридцать кур. Это считалось богатством. Он готовил для
гостей прекрасный омлет - его рецепт славился не только в Кракове. Омлеты
адвоката Тромпчинского до войны знали в Варшаве и в Париже, куда он
частенько ездил по делам фирм, представляя их интересы на всяческих
еловых конференциях и при торговых переговорах.
- Господа, - говорил Тромпчинский, сдавая карты, - я вчера наслаждался
Цицероном. Я позволю себе прочесть маленький кусочек. - Он бегло посмотрел
на свои карты, пожал плечами и коротко бросил: - Пас. Так вот, прошу... -
И, полузакрыв глаза, по памяти начал цитировать: - "Если бы духовная
доблесть царей и вообще правителей в мирное время была такой же, как и на
войне, то человеческие отношения носили бы характер ровный и устойчивый и
не пришлось бы наблюдать ни смещений одних правительств другими, ни бурных
революционных порывов, изменяющих и ниспровергающих все. Ведь власть легко
удерживается при условии сохранения тех принципов, под влиянием которых
она вначале создавалась. Но стоит только внедриться в обществе праздности
вместо трудолюбия, произволу и надменности вместо выдержки и
справедливости, как сейчас же вместе с нравами коренным образом изменяются
внешние условия жизни..."
Юзеф поморщился: он не любил, когда отец щеголял своей профессиональной
адвокатской памятью.
Писатель Трауб буркнул:
- Чепуха. Цицерон - не история, а современность. Я отношусь к этой его
тираде как к передовице в "Дас шварце кор". Юлиус Штрайхер любит подобные
отступления в стиле антики, перед тем как перейти к очередным призывам
против пархатых американцев и кровавых большевиков.
Тромпчинский тонко улыбнулся: он обожал спорить, сознавая за собой
достаточную силу, чтобы побить противника изяществом аргументации.
- Мой друг, - сказал он, поправив пенсне, - Цицерон утверждал: "Удачи
оказывают растлевающее влияние даже на мудрецов".
- Какие к черту удачи? - удивился Трауб. - Бьют повсюду, а вы говорите
об удачах.
Все сразу замолчали. О неудачах немцев мог говорить только немец.
Остальные обязаны были этого не слышать.
- У меня мизер, - сказал Рогальский и потер свои маленькие веснушчатые
руки, - чистый мизер, господа, можете не переглядываться.
- А я буду играть девять пик, - сказал Феоктистов-Нимуэр.
- В таком случае я беру мизер без прикупа.
Трауб хмыкнул:
- Славяне начали драчку, будет чем поживиться арийцу. Как думаете,
Юзеф?
- Думаю, что ариец останется с пиковым интересом, - сказал Юзеф.
- Все злитесь, все злитесь, - вздохнул Трауб. - И правильно делаете.
Глупый немецкий писатель только к старости понял, что единственное
губительное снадобье для искусства - это национализм.
- Господа, - сказал Рогальский, - у меня начинает ломить в висках от
вашей политики. Я не хочу политики, я чураюсь ее, потому что боюсь того,
чем ее подтверждают.
- У гестапо плохо с пленкой для диктофонов, - сказал Трауб, - и потом,
здесь нет электричества, А если кто из вас донесет - все равно поверят
мне, а не вам. Правильно, Юзеф?
- Вам лучше знать гестапо, господин писатель.
- Что у вас - зубы режутся? - спросил Трауб. - Кусать охота? А? - И
бросил свои карты на стол. - Ловить пана издателя будет re-товарищ
актер? - спросил он. - Обожаю, когда дерутся интеллигенты. Драка - это
всегда начало истории. Когда социал-демократы вертели задом и дрались с
коммунистами - родился фашизм. Когда дерутся интеллигенты - крепнет
аппарат тайной полиции.
- Юзеф, - сказал Тромпчинский, - будь любезен, сыграй за меня, я должен
посмотреть яйца и молоко. Господа, через полчаса будет омлет.
Феоктистов-Нимуэр ловил Рогальского. Трауб сидел, откинувшись на спинку
высокого стула, и задумчиво смотрел мимо Юзефа, куда-то в стену - между
двумя старинными картинами предков Тромпчинских.
- Как вы думаете, за чем будущее, Юзеф? - спросил он.
- За правдой.
- Бросьте чепуху пороть. Я задаю вам серьезный вопрос.
- Я серьезно отвечаю вам, писатель.
- Перестаньте называть меня писателем, я просил вас сто раз. Я же не
называю вас пианистом без консерватории или, например, офицером...
- Почему? Можете называть.
- Много чести: офицер без армии. В этом все вы, поляки, - нация
добровольных безумцев.
- Мы не такие уж безумцы, - отвлекся Рогальский, - как это может
показаться.
- Безумцы, безумцы, - повторил Трауб, - но не просто безумцы, а
добровольные безумцы. Это я вам комплимент говорю. Мы, например,
продуманные кретины. Это я о немцах. О себе и о половинке Феоктистова.
Великая нация, великая нация! Нация не может быть великой, если она
заставляет всех уверовать в это с помощью концлагерей. Признание величия
обязано быть актом добровольным. Как выборы. Как наши самые свободные в
мире выборы в нашем самом счастливом государстве самых добрых людей,
руководимых гением великого фюрера.
- Господин Трауб, это нечестно по отношению к завоеванным, - сказал
Рогальский. - Право слово, нечестно. Вас пожурят, нас повесят.
- А что я сказал? - удивился Трауб. - Я сказал, что мы - самая великая
нация, самое великое государство самого доброго и мудрого фюрера.
- Важна интонация, - сказал Рогальский.
- Э, бросьте... За интонацию пока еще не сажают. Если бы я сказал, что
мы - нация кретинов, несчастное государство, попавшее в лапы идиота, тогда
я первый бы проголосовал за свой арест! Но я-то сказал прямо обратное.
- С вами день ото дня труднее, - сказал Юзеф, - что с вами, милый
писатель?
- Я не писатель! Я - добровольный наймит с душой подхалима!
Трауб поднялся со стула и отошел к столику, уставленному бутылками с
самогоном. Следом за ним поднялся Юзеф. Он остановился возле Трауба и
сказал:
- Господин военный корреспондент, мне нужен чистый аусвайс для одного
друга...
- Дурачок, - ответил Трауб, выпив, - если я ругаю мое государство и его
лидеров, так это не значит, что я готов продавать мой народ, попавший в их
лапы.
- Каждый народ заслуживает своего правительства.
- Глупо. Значит, вы в таком случае заслуживаете то, что имеете сейчас.
Я к вам неплохо отношусь, но спасти от виселицы не смогу: Геббельс меня
теперь не любит. Не лезьте в кашу. Выживите, это будет ваш долг перед
родиной. Чтобы ей служить, надо уметь выживать. Побеждает выживший.
Погибший герой обречен на забвение, выживший трус может стать живым
героем, когда кончат делать пиф-паф друг в друга.
- Это вы красиво говорите, Трауб, - задумчиво ответил Юзеф, - но только
мы боремся против вашего правительства, а ваш народ ваше проклятое
правительство поддерживает.
- Я в своей прозе всегда вычеркивал эпитеты. "Проклятое" - это эпитет.
Двадцатый век смял человека. Сейчас все будет решать - помимо нас -
великое неизвестное, название которому - _время_.
- Юзеф! - крикнул с кухни пан Тромпчинский. - Юзеф, дрова кончаются.
- Простите, я сейчас, - сказал Юзеф и вышел из гостиной.
На кухне возле двери стоял Зайоцкий. Для пана Тромпчинского-старшего он
был просто Зойоцкий - часовщик и самогонщик. Для Тромпчинского-младшего
это был товарищ Седой. На самом деле он был Збигнев Сечковский - начальник
группы разведки Краковского подпольного комитета Коммунистической партии
Польши.
Юзеф и Седой вышли во двор. Ночь была холодная. Порывами налетал