Чтение 31–й страницы книги ~Непримиримость~

на бюрократию, которая мешает проводить в жизнь нововведения, дивились
переменчивости настроений в Царском Селе а затем уже, расположив Лопухина,
умаслив его, Трусевич спросил о том, во имя чего рискнул встретиться со
своим опальным предшественником:

- Алексей Александрович давно хотел поинтересоваться вы к работе Азефа
как относитесь? Считаете его сотрудником или же провокатором?

- Чистейшей воды провокатор, - ответил Лопухин. - И наглец, доложу я
вам первостатейный наглец!

- Кто его привлек?

- Рачковский. Кто же еще гниль будет собирать? Ах, не хочу даже об этой
мрази вспоминать. Бррр, затхлым несет, "Бесами".

- Но вы согласны с тем. что такие как Азеф не столько борются с
революцией сколько ее провоцируют?

- Совершенно согласен Максимилиан Иванович!

- Вы по-прежнему считаете его работу опасной для империи?

- В высшей степени, - убежденно ответил Лопухин. - Если положить на две
чаши что он - в мою бытность - делал для охраны порядка и какую прибыль
извлекли для себя эсеры, то стрелки весов покажут выигрыш для бомбистов, а
не для власти.

Больше Трусевичу ничего и не нужно было. Поняв то, что требовалось
понять он задумался над следующим этапом плана, как свести Лопухина с
разоблачителем шпионов, редактором журнала "Былое" Владимиром Львовичем
Бурцевым, тот от герасимовского террора уехал в Париж, что ж надобно помочь
Лопухину отправиться за границу: дело техники поможем.

Пусть бывший директор полиции и парижский борец с провокацией
побеседуют с глазу на глаз. Лопухин молчать не станет, отмывайтесь полковник
Герасимов, пишите объяснения о том что помогали двойнику посмотрим, с чем вы
останетесь; всю агентуру себе заберу, все будет как раньше, ишь, кого
захотел обыграть!

Очередное представление Герасимова на генерала, подписанное во всех
семи инстанциях, Трусевичем было задержано "по техническим причинам, надобно
подправить мелочи" всех кто обеспечивал визит английского короля, отметили
наградами, кроме Герасимова. Ведь не дело важно, а времечко; пропустил - не
догонишь; будьте здоровы, Александр Васильевич!

ВОТ ПОЧЕМУ РЕВОЛЮЦИЯ НЕМИНУЕМА! (V)

Во время прогулки бывший ротмистр Зворыкин - анархист, примкнул к
рабочим, был арестован за это, ожидал военно-полевого суда (скорее всего
дадут расстрел) - заметил:

- Товарищ Дзержинский, чем дольше я тебя слушаю, тем больше убеждаюсь в
своей правоте если уж и воевать против самодержавной тирании, то лишь вместе
с анархистами... На худой конец с эсерами-максималистами, - бомбой. Твоя
вера в идею Маркса, в победу разума. Нет, ты идеалист, товарищ Дзержинский,
а не бунтарь. Тебе в Ватикане служить, проповеди читать, вносить в паству
успокоенную веру в доброе будущее... Одна разница ты это сулишь человецем на
земле, попы - в небе.

Дзержинский усмехнулся:

- Меня обвиняли во многих грехах, но вот в принадлежности к епископату
- ни разу. Объяснись, товарищ Зворыкин. Я принимаю все, кроме
немотивированных обвинений.

- А разве принадлежность к Ватикану - преступление? - Тот пожал
плечами. - Я ж тебя не к охотнорядцам причислил... К священнослужителям я
отношусь совсем неплохо.

- Даже к тем, которые передают тайну исповеди жандармским чинам?

- Нет, это, понятно, подло... Но скажи мне, что подлее: принять сан и
верно служить той силе, которая тебе дарована саном, или же вроде
французского премьера Клемансо начать с революционной борьбы, а кончить
расстрелом революционеров?

Дзержинский даже споткнулся; потом рассмеялся:

- Слушай, а ты не колдун?

Охранник, стоявший на вышке, крикнул:

- Пре-е-екратить разговорчики!

Ротмистр Зворыкин недоуменно посмотрел на Дзержинского, обычно столь
сдержанного (волнение во время споров можно было угадать лишь по
лихорадочному румянцу на скулах), тихо поинтересовался:

- Что с тобой?

Дзержинский покачал головой:

- Я тут набрасывал кое-какие мысли о Клемансо, если выйду отсюда живым
- пригодится для проповедей. Твои слова - чистая калька с того, что я сейчас
пишу... Много лет интересуешься Клемансо?

Зворыкин пожал плечами.

- Когда мне было этим заниматься? В армии? Там преферансовой пулькой
интересуются. И тем еще, кто чью супругу склонил к измене. Все проще. Я им
заинтересовался здесь, в остроге, когда прочитал, как он стал секундантом у
своего заместителя Сарро. Поди ж ты, министр внутренних дел, а не побоялся
скандала, когда задели честь единомышленника...

"Как поразительна пересекаемость людских мыслей, - подумал Дзержинский,
- сколько миллионов людей прочитали это сообщение, каждый пришел к своему
выводу, а вот два узника Варшавской цитадели, не знавшие ранее друг друга,
вывели единое мнение, являясь при этом идейными противниками, находящимися,
впрочем - в данный исторический отрезок, - по одну сторону баррикады".

Вернувшись в камеру. Дзержинский пролистал свой реферат, нашел нужную
страницу (писал крошечными буквами, экономил место, выносить листочки из
тюрьмы - дело подсудное), пробежал фразу, соотнес ее со словами Зворыкина и
еще раз подивился тому, сколь случайна наша планета и люди, ее населяющие...

Впервые Дзержинский начал по-настоящему присматриваться к Клемансо,
когда тот санкционировал подписание займа царской России; на следующий день
после столь открытого предательства французским радикалом русской революции
Ленин отметил, что самодержавие получило два миллиарда франков "на
расстрелы, военно-полевые суды и карательные экспедиции".

Вплотную Дзержинский начал изучать политический путь Клемансо, когда в
Петербурге пронеслись слухи о том. что в правительство "доверия" может войти
не только Гучков, но и Милюков, старавшийся изображать из себя умеренного
оппозиционера Столыпину (не Царскому Селу!). Высказывались также пожелания,
чтобы выдающиеся мыслители типа Плеханова не отвергали предложений о
вхождении в кабинет, если такое - паче чаяния, понятно, - удастся вырвать у
сфер.

Именно тогда Дзержинский еще раз подивился скальпельной точности
ленинской мысли, который постоянно упреждал об опасности блока с кадетами,
"элегантная" контрреволюция пострашнее явной, охотнорядческой.

Действительно, думал он, как мог республиканец Клемансо, мэр
революционного Монмартра в дни Парижской коммуны, став спустя двадцать пять
лет министром, отдавать приказы на расстрелы рабочих?! Как он мог
поддерживать Николая кровавого, дав ему заем?! Что двигало им?

Дзержинский походил по камере, вернулся к столику вмонтированному в
стену каземата и дописал "Следует рассмотреть в высшей мере интересные
тезисы; русская революция понудила буржуазию запада резко изменить свою
внутреннюю и внешнюю политику, сделано это было стремительно безо всякой
обломовщины капитал вышвырнул из правительств всех тех кто представлял
абсолютистскую тенденцию девятнадцатого века произошла смена декорации; в
Париже к власти пришел "ниспровергатель и республиканец" Клемансо в Лондоне
в кабинет рвутся "либералы" Ллойд-Джордж и Черчилль сменившие старцев не
умевших осмыслить смысл изменении происходящих в мире ускорение которым
придала наша революция в Риме вместо дряхлых мумий появился мобильный
Джолитти тоже "республиканец и либерал". Процесс противостояния русской
революции приобретает характер международный общеевропейский Горько то что
запад воспользовался результатами нашей борьбы ускорил прогресс а Россия
по-прежнему прозябает в спящем бездействии..."

- Хорошо работаете? - услыхал Дзержинский голос за спиной не двигаясь,
поднял глаза, сквозь доски которыми было забрано окно каземата, светились
звезды ночь голос узнал сразу - полковник Вонсяцкий.

- Да благодарю - ответил не поднимаясь:

- Я бы хотел посмотреть что вы пишете, Дзержинский.

- Письмо.

- Вот я и намерен его прочитать. Дайте-ка мне.

- Возьмите. Если это не противоречит правилам.

- В тюрьме нет правил, Дзержинский. В тюрьме существует распорядок.
Распорядок, два-порядок, три-порядок...

Вонсяцкий обошел Дзержинского легко взял со стола листочки прочитал
вздохнул.

- Письмо Любимой? Детям? То-ва-ри-щам?

- Потомству.

- У вас его не будет.

- Ну уж! Это у вас нет потомства полковник. У меня будет всенепременно.

- Да? Господи как мне жаль вас политиков... Какой-то массовый психоз
ей-ей...

Он достал из кармана спички чиркнул поджег листочки реферата дождался
пока лижущее пламя охватило их со всех сторон наслаждаясь болью дал облизать
огню пальцы медленно разжал их пепел словно черный снег пал на каменный пол.

- Я скажу чтоб вам подослали бумаги Дзержинский. Пишите. А я буду
приходить и жечь. У меня с детства нездоровая тяга к огню.

Дзержинский вдруг засмеялся Вонсяцкий смотрел на него с несколько
испуганным недоумением.

- Что с вами?

Дзержинский продолжая смеяться, стянул с себя бушлат штаны сбросил
деревянные колодки и как шаловливый ребенок прыгнул на тонкий матрац.

- Вы что? - повторил Вонсяцкий - Что с вами?

Продолжая смеяться Дзержинский отвернулся к стене и сунул ладони
сложенные щепотью, как на молитве под щеку; скула сделалась красной, в