поднимал тосты за друга Ильича, возглавившего Институт Маркса -- Ленина, и
редактора собрания сочинений незабвенного вождя.
Борисовича, мнения своего о Сталине он не скрывал, подчеркивал свою дружбу с
Мдивани и Ма-харадзе, врагами Кобы; этот материал Берия сам отвез Сталину и
вручил в руки.
Вознесенский -- единственный из всех -- спокойно и уверенно возражал
Сталину, спорил с ним, оперируя цифрами и фактами. Старец с нескрываемой
любовью смотрел на профессора, соглашался с ним, конечно же, не всегда, но
явно выделял его своим уважительным вниманием; однажды, в отсутствие
Вознесенского, заметил: "Надо подумать, не дать ли ему Сталинскую премию за
его брошюру о военной экономике... Хотя она отнюдь не бесспорна, но человек
хорошо поработал, сам написал -- не помощники..."
предугадать, что может произойти в дальнейшем, тем более Кузнецов и
Вознесенский -- ленинградцы, одна Шайка-лейка.
спасение. Но эту операцию должен провести другой человек, нужна комбинация;
на мне нет ни одного политического процесса в стране, и я не намерен их на
себя брать, я лишь убрал Троцкого и Кривицкого. Старцу это нравилось,
обожает интригу, а разведка -- это долгая интрига, комбинация может
развиваться годами, а то и десятилетиями...
подобраны, если придет время для операции, следствием которой будут арест,
пытки, суд и расстрел, все это захотят взвалить на него. Но Вознесенский и
Кузнецов не признаются в шпионстве, их не обманешь, как Пятакова и Рыкова,
не сломишь, как Радека и Раковского, не уговоришь, как Ягоду и Буланова...
Они прекрасно понимают, что никакое признание не сохранит им жизнь; лучше уж
погибнуть, как Постышев, Эйхе или Чубарь, -- безмолвно, хоть публичного
позора не будет, зато вопросы в народе останутся, а любой вопрос рано или
поздно родит ответ, нет ничего безответного в этом мире.
нему на дачу, другой раз -- в ЦК, аккуратно подбросил, что курировать
атомный проект
Виктора Абакумова -- прекрасный работник, хорошо показал себя во время
войны, беспредельно предан товарищу Сталину, русский, из бедняцкой семьи,
чем не нарком?
ЦК, несмотря на то что был членом Политбюро; традиция родилась при Сталине,
когда он сформировал свой Секретариат, -- на смену Крестинскому и
Серебрякову привел Молотова, тот, в свою очередь, подобрал людей по себе; и
Зиновьев, приезжавший из Питера, и Рыков с Каменевым считали своим долгом
заглянуть к секретарю ЦК -- средостение всей текущей работы; с тех пор и
пошло), попили чайку с сухариками, Берия поднял тот же вопрос: "Атомный
проект забирает все время, надо двигать на Лубянку крепкого человека,
кандидатуры у меня нет, назвал бы Гоглидзе или Баги-рова, но, думаю,
целесообразнее назначить русского, нельзя не считаться с настроением
великого народа, кровью заслужившего право на главенство в стране..."
прелюдией к широкой кампании против интеллектуалов; как обычно, Сталин
порекомендовал сначала ударить по русским: "Наши все снесут, не страшно,
зато развяжем себе руки в главном". Он тщательно калькулировал возможную
реакцию западных друзей, поэтому атаку начинал исподволь, загодя выстраивая
линию защиты: "Виноват Жданов, его идея".
ему: "Посмотрите-ка внимательно, чем занимается наш Еврейский антифашистский
комитет, народу надоел бесконечный плач израилев", Берия понял, что пришло
время готовить компрометирующие материалы на руководителей комитета --
Лозовского, Михоэлса, писателей Переца Маркиша и Фефера. Значит -- новый
процес?
тридцать девятом.
уже был отстранен, в наркомате не появлялся, -- им был отдан неподписной
приказ "почистить^ ежовские подвалы; всю ночь шли расстрелы большевиков,
которые вынесли пытки, ни в чем не признавшись; надо уничтожить всех, кто
был связан с Орджоникидзе, Постышевым, Эйхе, Косиором, Чубарем; как-никак
члены
тысяч заключенных, он тяжко вздохнул:
бесчинствовать! Сейчас же расстрелять всех расстрельщиков, это не люди --
исчадия ада...
Берия проговорил с ним всю ночь, благодарил за помощь, которую тот оказывал
чекистам с лета тридцать седьмого, обещал защитить его перед товарищем
Сталиным; приказ на расстрел подписал не он, а высшее руководство, он лишь
подготовил документы.
застрелил на лестнице Каменного моста дочку посла Уманского, аппарат начал
дуть дело: вышли на детей Микояна, арестовали, младшему только исполнилось
шестнадцать. Берия затаенно ждал, не повалится ли Микоян, как-никак именно
Серго и он, ветераны, давали санкцию на его, Берия, вступление в грузинскую
партию меньшевиков -- естественно, для "нелегальной работы"; Серго, к
счастью, нет, а Микоян мог начать копать его прошлое, опасен. Сталин,
однако, Микояна не тронул; Берия после заседания ПБ шепнул: "Не волнуйся,
Анастас, я позабочусь о мальчиках, они будут хорошо устроены, все обойдется,
ты держался мужественно".
кровавых игрищ, и, если он, Берия, по-прежнему будет шефом Лубянки, следом
за этими спектаклями наступит его черед.
Берия. Почему, наоборот, он его поднял? Потому, ответил он себе, что
Вышинский работал с трупами, которые заранее выучивали ответы на его
вопросы, а учить эти сумасшедшие ответы их заставляли Ягода и Ежов.
прогулки -- это было в тридцать девятом -- предложил запустить в народ
термин "ежовщина"... Через пять дней его люди обмолвились в Большом театре
после "Кармен", которую пела Верочка Давыдова, назавтра по Москве поползло;
ничто так стремительно не
информации...
"ученик Вождя, как при нем спокойно дышится в стране, никаких нарушений
закона...
обрек себя на пулю; командарма Штерна можно было бы спасти, отрекись он от
Блюхера... Но ведь Мерецкова, Рокоссовского и Ванникова спас я, Берия! Армия
этого не забудет!
делают другие, а я дам приказ пристрелить их в камере, как Ежова, когда тот
метался, падая на колени, а в него всаживали пулю за пулей те два человека,
которых назвал Сталин поименно: управделами ЦК Крупин и Панюшкин...
появлялся, работал в Кремле, однако "шарашки" оставил за собой; часто ездил
туда, подолгу беседовал с одним из руководителей "Красной капеллы" Шандором
Радо, с Туполевым; пил вместе с ними кофе, по-товарищески обсуждал не только
текущую работу, но и международные дела; "шарашники" принимали все "голоса",
заглушки не было -- специфика их научной работы того требовала; с интересом
рассматривал Сергея Королева -- неуемная фантазия; Сталина посвящать в его
идеи нельзя, рано, Старец помнил это имя, слишком рьяно хлопотали
Гризодубова и Громов, именно они вытащили его из камеры смертников; если бы
не преклонение Сталина перед прославленными летчиками -- шлепнули б этого
нового Циолковского в одночасье...
равно каждый шаг нового министра подконтролен: глубинные операции готовят
его, Берия, люди, ему, Абакумову, докладывают только то, что он, Берия,
санкционирует.
всячески эту свою растерянность стараются скрыть, а он, Берия, понимая, что
случилось нечто чрезвычайное, из ряда вон выходящее, неторопливо читает
документы, хотя и не видит букв, а просчитывает партитуру предстоящего,
разговора; он не может не просчитать любой поворот разговора, потому что
Деканозов как-никак сидел с Молотовым дверь в дверь; да, через год-два
Молотов потеряет свои позиции, план операции разработан, Жемчужина, его
жена, станет субъектом еврейской комбинации, выдержка и еще раз выдержка...
Деканозов, хоть и предан ему, опасен тем еще, что начал свою политическую
жизнь как брат одного из лидеров боевиков армянского "Дашнакцутюн"; оружием
делился с Литвиновым и через него -- с Камо и Кобой. Старец благоволит к
нему, до сих пор называет так, как писали о брате в сводках охранки, --
"Деканози"... Проклятье какое-то, никому нельзя верить, никому и ни при
каких обстоятельствах...
улыбнулся визитерам своей неожиданной чарующей улыбкой и спросил:
докладывать.