Юлиан Семенович Семенов

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Повесть

...Весна в том году пришла в Магаран поздно, лишь в конце мая. Снег
остался лишь в кюветах и оврагах, пожелтевший, мокрый. Те, кто возвращался
с Черного моря - загорелые, под хмельком еще, - только диву давались,
заново понимая суровость природы своего края.

Ехал в маршрутном такси прилетевший из Сочи и младший научный
сотрудник Алексей Крабовский, известный в Магаране тем, что отпуск свой он
проводил не как все нормальные люди - жарясь на пляже, забивая "козла",
совершая поездки на Ахун и в абхазскую "пацху", - а совершенно по-своему.
Впрочем, он вообще был человек особый: носил парик, ибо начал рано лысеть,
выучил латынь, переводил на английский стихи Андрея Белого, разрабатывал
теорию "антиэйнштейн" и по ночам, вдобавок ко всему, конструировал
аппарат, который может определять золотые и серебряные клады на глубине до
десяти метров. С этим своим аппаратом, который весил двенадцать
килограммов, он объездил Армению, Бухарскую область, Псковщину, ничего,
конечно, не нашел, но не отчаивался и нынешний свой отпуск провел в горах
Грузии, спустился потом к морю, проскучал два дня на пляже и улетел
обратно в Магаран.

Относился Леша Крабовский к тому типу людей, которых неудачи не
озлобляют вовсе; он подшучивал над собой, выбивая, таким образом, из рук
сослуживцев грозное оружие п о д ъ е л д ы к и в а н и я; вел дневники
своих путешествий, внес туда истории пяти задержаний милицией -
заподозрили в нем шпиона, ночевать пришлось в отделении вместе с алкашами;
записывал также диалоги - на пути его кладоискательства встречались люди
самые неожиданные.

Диссертацию по эхолотам он защитил с блеском, и его научные
руководители порадовались тому, как за последние три года в молодом ученом
развилось качество, столь необходимое для исследователя, - невероятная
моментальная, что ли, наблюдательность.

Крабовский, гуляючи по скверу с девушкой и рассуждая о материях
отвлеченных (сослуживцы полагали, что он к своим тридцати годам не потерял
еще целомудрия), мог неожиданно заметить, прощаясь с очередной
платонической пассией:

- На кусте, слева от памятника, сидела синица, которая в это время
года здесь невероятна, - грядет кризис климатологии.

Вот он-то, Крабовский, тронул плечо шофера маршрутного такси и
сказал:

- Остановитесь, пожалуйста.

Тот спросил двух других пассажиров:

- Никто больше по нужде не хочет?

- Я в связи с другим обстоятельством, - ответил Крабовский и,
выскочив из "Волги", по-заячьи, через кювет, бросился к зарослям
кустарника.

- Наверное, сильно прижало, - сказал шофер, закуривая. - Я после
курорта всегда страдаю: маджари пью, вкусно, дешево, но кишки, говорят,
разлагает.

Крабовский, однако, вина пил мало, кишки у него поэтому не
разлагались: просто-напросто он увидал мешок, торчавший из желтого,
мокрого снега, а страсть к поиску повелела ему изучить этот странный
предмет.

Он опустился на корточки, принюхался - запах был сладким, незнакомым;
аккуратно потянул за веревку, схватившую мешок странным узлом; истлевшая
веревка легко подалась, и Крабовский тонко закричал от ужаса...

РАБОТА-I (Москва)
__________________________________________________________________________

"Начальнику отдела уголовного розыска МВД СССР полковнику Костенко.

В шести километрах от Магарана, в двадцати метрах от обочины, в
кустах стланика обнаружен полуистлевший мешок, в котором находятся части
человеческого тела. Дальнейшим осмотром места происшествия, в направлении
к городу, в сорока метрах от мешка с туловищем, голова и конечности
которого были отчленены, найден сверток из мешковины, в котором оказались
ноги и левая рука человека с татуировкой ДСК. Голова не обнаружена; в ходе
поисков группой УУГР области найдена полуистлевшая офицерская шинель с
погонами капитан-лейтенанта".

Костенко снял трубку телефона и сказал Ниночке из стенографического
бюро:

- Хорошая, примите-ка телеграмму в управление кадров министерства
обороны. Текст такой: "Прошу сообщить, не пропадали ли без вести офицеры
флота в звании капитан-лейтенанта или же лица, уволенные по демобилизации
в период с сентября прошлого года по май нынешнего". Подпись вполне
разборчива. Вопросы есть?

- Нет вопросов, Владислав Николаевич, - ответила Ниночка, - с вами
всегда все понятно.

- А у меня есть вопросы, товарищ полковник, - сказал новый
заместитель, пришедший к Костенко на смену убитому Садчикову. Звали его
Реваз Тадава, майор, молодой еще, тридцать четыре года, недавно защитился
в Тбилиси, сразу пошел на повышение: начальник уголовного розыска страны
был неравнодушен к молодым сыщикам, отдававшим короткое время отдыха -
истинному отдыху, а с его точки зрения таковым являлась наука. "Факт
утомляет, - говаривал генерал, - в то время как абстракция позволяет
мыслить категориями будущего. Нынешняя наука не наука вовсе, если она
регистрирует прошлое, а не опрокинута в будущее. Кандидатская диссертация
на тему "Практика работы профсоюзной организации города Н. в период с 1967
по 1971 год" не есть диссертация, а, наоборот, нечто приближенное к нормам
поведения, попадающим под статьи уголовного кодекса".

- Какие же у вас ко мне вопросы? - спросил Костенко.

- Почему вы не сообщили про татуировку? ДСК - нитка. Возможно - имя,
фамилия.

- А если это инициалы его подруги? Дина Саввична Киснина? Тогда что?
Пусть сначала ответят - "да" или "нет", потом, по инициалам пропавших,
станет ясно - подходит ли каплей* под наши признаки.

_______________

* К а п л е й (сокр.) - капитан-лейтенант.

- Второй вопрос можно?

- Извольте.

...Реваз постоянно чувствовал хорошо скрываемую антипатию шефа, и он
был прав. Костенко не мог себя переломить: он привык к Садчикову, ему
казалось просто-таки невозможным, что вместо его "деда" работает этот
холеный красавец, хотя работает отменно, и жена - как у Садчикова -
хирург, но она без ума от своего дипломированного мужа, а Галя своего
Садчикова в грош не ставила, оттого-то и погиб старик, било б у него дома
хорошо, не шастал бы один в поисках Пименова по лесам Подмосковья, поручил
бы молодым ребятам, те стараться рады, романтика и все такое прочее,
преступник вооружен, премия будет, а глядишь, и медаль схлопочешь, если
все красиво подать в рапорте. Костенко, впрочем, понимал, что отношение
его к заместителю неверное, он казнил себя за это; неуправляемость чувств
казалась ему самым дурным человеческим качеством, ибо он любил людей и
всегда шел к ним с открытым сердцем; иногда Маша говорила ему: "Для тебя
плохих людей не существует, разве так можно?" Он сердился, отвечал, что он
плохих людей ловит и сажает в тюрьму, а что касается остальных, то лучше
ошибиться в человеке п о т о м, чем не верить ему с самого начала. Однако
Садчиков постоянно стоял перед глазами, "дед", с которым прошли десять лет
жизни, такое не забудешь, и Костенко, злясь на себя, понимая, что ведет он
себя неверно, был тем не менее с Ревазом холоден, ироничен и подчеркнуто
вежлив. А над "дедом" подшучивал, порой зло, простить себе этого не мог...
"Нет отчима, и бабка умерла, спешите делать добрые дела".

Садчиков эти строки Яшина любил, он арестованному яблоки давал,
печенье. "Слава, - говорил он, отвечая на недоумевающий взгляд Костенко, -
ты пойми, всякое добро окупается сторицей. Может, этим яблоком ты в звере
человека достанешь, стыд в нем найдешь, так он потом твою дочку в подъезде
не зарежет, ей-богу..."

- Второй вопрос сводится к тому, Владислав Николаевич, - продолжал
Тадава, - что вы, мне сдается, несколько своенравно определили время
исчезновения ДСК. Почему начиная с сентября? В сентябре еще жарко.

- Это на Пицунде в сентябре жарко, - ответил Костенко и покраснел
оттого, как нехорошо он ответил, - а в Мага ране уже пороша сыпет.

И чтобы как-то смягчить плохой ответ свой, добавил:

- Так-то вот, дорогой мой Реваз...

Он видел, что Реваз обижен; перед Садчиковым бы извинился, сказал:
"Не сердись, дед", - а тот бы вздохнул, как конь, и ответил: "Разве на
начальников в наше время сердятся?"

Костенко снова снял трубку и попросил стенографистку Нину:

- Красивая, тут мне Реваз Григорьевич хорошо подсказал: добавь в
телефонограмме после слов "офицеры флота" - "в Магаране или на всем
Дальнем Востоке". Ладно?

- За что вы меня так не любите? - пожал плечами Тадава. - Право,
понять не могу.

- Не сердитесь, Реваз, - ответил Костенко. - Просто я очень помню