Ю.Семенов.

Процесс-38

Пьеса

(по изданию Ю.Семенов. Ненаписанные романы. Процесс-38. М.: "ДЭМ".
1990.)

Октябрьский зал Дома союзов.

Небольшое помещение заполнено зрителями, получившими билеты на процесс
по делу гестаповских шпионов и диверсантов: Бухарина, Рыкова, Крестинского
и их подельцев.

Секретарь Судебного присутствия военный юрист первого ранга

А л е к с а н д р Б а т н е р: Встать, суд идет!

Все - зал и обвиняемые - поднимаются. Входят судьи, занимают свои места.

Б а т н е р. Прошу садиться.

Однако неожиданно председательствующий поднимается со своего массивного
кресла и выходит на авансцену.

У л ь р и х. Я, Василий Ульрих, председатель Военной коллегии
Верховного суда, пришел в Москву на подавление левоэсеровского путча
вместе с моими товарищами, латышскими стрелками. Я работал тогда под
руководством члена Политбюро Каменева.

Восемнадцать лет спустя в этом же зале, в августе тридцать шестого, я
приговорил моего учителя и старшего товарища Льва Каменева к расстрелу.
Через год, в тридцать седьмом, я осудил на смерть здесь же, в Октябрьском
зале, секретаря ЦК большевистской партии Серебрякова, который в
девятнадцатом спас Москву от войск Деникина; я находился в его штабе;
вместе с Серебряковым работал Сталин; Иосиф Виссарионович возненавидел его
за то, что американский журналист Джон Рид, приехавший тогда к нам, на
Сталина не обратил внимания, писал о Серебрякове, восхищался им открыто,
по-детски как-то... Серебряков был одним из тех, кто в двадцать четвертом
году заявил: "Партия перерождается, царствуют верхи, установлен
бюрократический режим, отъединяющий ЦК от народа". Сейчас мне предстоит
послать под пулю любимца партии Бухарина. Нет человека интеллигентней,
добрее и чище, чем Николай Иванович. Он, и никто другой, должен был стать
лидером страны. Но он предал всех нас, проиграв схватку чудовищу по
фамилии Сталин. Поэтому я приговорю его к расстрелу. Политик не имеет
права на проигрыш.

Не согласны? Согласны. Теперь у нас все согласны. Я и впредь буду
судить и отправлять в подвал, на расстрел лучших большевиков- ленинцев.
Или - я, или - меня... Цицерон был прав: "Труд создает мозолистую преграду
против боли".

Ульрих возвращается на свое место, раскрывает папку с делом, водружает
на нос очки, читает что-то, оглядывая при этом подсудимых. Поднимается
корпусной военный юрист Матулевич.

М а т у л е в и ч. Я, заместитель товарища Ульриха, член Всесоюзной
Коммунистической партии (большевиков) Илья Матулевич. Вместе с товарищами
Ульрихом, Иевлевым и Вышинским мы провели первые процессы, расстреляв двух
членов Политбюро, семь членов ЦК, восемь кандидатов в члены ЦК и пять
членов ЦКК партии. Почему партия и лично Иосиф Виссарионович доверили мне
эту многотрудную работу? Потому, что я, Матулевич, в двадцать четвертом
году примкнул к троцкистской группе героев гражданской войны
Антонова-Овсеенко, Смирнова и Серебрякова... Я устно поддержал их
декларацию: "Если события будут развиваться так и в дальнейшем, то мы из
партии рабочего класса превратимся в партию молчаливых бюрократов,
заевшихся сановников, узурпаторов революции". Помощник товарища Сталина,
его боевой друг Лев Захарович Мехлис вызвал меня к себе в ЦК на
Воздвиженку: "Смотри, Матулевич, - сказал он, - твое право поддерживать
оппозицию, но тогда будь честен перед самим собой, откажись от своего
ромба, автомобиля марки "Линкольн", кремлевского пайка и отправляйся на
завод к станку.

Одновременно на двух стульях сидеть невозможно..." И я отрекся... Да,
тяжело болел отец, да, лекарствами снабжали только в спецклинике, но
оправдание ли это?

Я стал преступником... Я сужу честнейших ленинцев... Я пытаюсь
успокаивать себя словами товарища Троцкого: "Партия всегда права". Партии,
а значит, советскому народу угодны эти процессы. Если нет - нас бы смели.
А нам аплодируют, славят, как героев борьбы за чистоту идеи. Вам,
присутствующим на этом процессе, угодно происходящее! И мы будем
продолжать наше чудовищное дело у вас на глазах. Вы станете реветь, требуя
крови бывших кумиров. Кто посмеет промолчать - будет арестован здесь же, в
этом зале. Вы знаете это так же, как и я. Да, мы судилище преступников. А
вы приготовились к тому, чтобы должным образом реагировать в нужных
местах? Смотрите мне, засранцы!

Матулевич возвращается на свое место. Поднимается второй член суда,
дивизионный военный юрист Борис Иевлев, выходит на авансцену.

И е в л е в. Я -: второй заместитель продажного мерзавца Ульриха...
Зовут меня Борис Иевлев... Мне до сердечных колик жаль товарища
Бухарина... При нем и Рыкове моя родня счастливо жила на Орловщине...
Какая кипень была в садах весною! Как соловьи разливались! А сейчас там -
кладбище, мор, страх господень... Но - с другой стороны - кто мне дал в
Москве двухкомнатную квартиру? Партмаксимум? Персональную машину? Дачу в
Малаховке? Секретарей?

Шоферов и помощников? Кто вытащил меня из деревенской грязебы в
московскую чистоту и уют? В своей "Науке поэтики" Гораций говорит, что
характерной чертой стариков является неумеренное расхваливание прошлого...
Верно. Я постоянно ощущаю свою старость, хотя мне нет и сорока, я боюсь
будущего, я мечтаю, чтобы все было как было или как есть. Во имя этого я
вынесу обвинительный вердикт кому угодно. Жизнь - это борьба с окружающими
за выживание. Идеи, лозунги, призывы - мура собачья. Надо честно служить
тому, кто платит. И запретить человечеству проклятое право на вопрос. Нет
ничего страшнее вопроса! Бойтесь вопросов, товарищи! Под знаменем партии
Ленина - Сталина - вперед, к победе коммунизма!

Чего аплодируете, олухи?! Серьезно верите в эту сказочку для бедных?
Эх, вы...

Служить надо! Как фельдфебели! Учитесь служить! Знаете, как плакал
Ульрих накануне этого процесса?! Не знаете. А я знаю. Он же не каменный,
его Бухарин в двадцать пятом спас от исключения из партии... Так вот,
Сталин узнал - наверное, радиотехнику провел во все наши квартиры - про
эти слезы сатрапа, пригласил его к себе, обласкал и посоветовал: "Боритесь
за Бухарина, товарищ Ульрих...

Помогите выявить правду... Мы очень на вас надеемся... Вы же знаете
одержимость Вышинского, знаете, сколь фанатичен Ежов. Помогите правде,
товарищ Ульрих..."

Почему я так открыто говорю с вами? Да потому, что ненавижу Идею! Я ею
брезгую!

И поэтому я ей нужен! Ее вывернули наизнанку, ей теперь потребны
служаки - без ума и сердца. И я хочу взять бога за бороду. И - возьму! Вот
тогда и разберемся с растреклятым Октябрем семнадцатого,
большевистско-жидовским заговором немецких масонов! Всех одену в ватники!
Все у меня шеренгой ходить будете! Сталин вот здесь (показал на скамью
подсудимых) признается, что получал деньги от Гитлера, Чемберлена и
Даладье! Скажет, что был шпионом и диверсантом! И вы, все вы, тоже
признаетесь в чем угодно. Не верите? Пари!

И, засмеявшись, чуть пританцовывая, Иевлев идет на место.

У л ь р и х. Подсудимые, вами получены обвинительные заключения?
Бухарин, Рыков, Крестинский, Раковский, Ягода, Гринько отказались от
защитников... Может быть, вы изменили свое решение? (Оглядывает скамью
подсудимых.) Нет? Хочу разъяснить, что каждый из вас имеет право на
защитительные речи - вне зависимости от последнего слова... Суд
разъясняет, что вы имеете право задавать друг другу вопросы по ходу
разбирательства и давать свои разъяснения... Понятно? (Снова оглядывает
подсудимых, кивает, захлопывает папку.)

На авансцену выходит прокурор.

П р о к у р о р. Я, Вышинский Андрей Януарьевич, начал борьбу с
ленинизмом еще в девятьсот седьмом, когда сидел в одной камере бакинской
тюрьмы со Сталиным. Мы тогда подружились - он помог спасти моего брата,
анархиста, от петли, хотя я был меньшевиком, а он причислял себя к фракции
большинства. Он и тогда был особым человеком, истинным паханом, лишенным
интеллигентских штучек Красина, Каменева, Таратуты и прочих ленинских
вайнштейнов... Он спас меня и в двадцать третьем, во время партийной
чистки: какая-то сволочь докопалась до моего приказа на арест немецкого
шпиона Ленина... Я действительно отдал такой приказ, когда был одним из
московских прокуроров, - в июле семнадцатого. Мы тогда смогли арестовать и
бросить в тюрьму Троцкого, Каменева и Луначарского... К сожалению, Бухарин
был неуловим... Однажды я приехал в Питер и встретил на Невском Сталина,
это был август семнадцатого... К нему у нас, у Временного правительства,
претензий не было, его не только не арестовали, за ним даже не следили, он
жил по своему паспорту... Мы выпили кофе "У Дюшеса", он еще посмеялся:
"Андрюша, хорошо, что помнишь старую дружбу, в случае чего - обращусь за
помощью..." Кстати, ему это не требовалось - осторожен: за восстание не
голосовал, в ночь переворота в Смольном не был, отсиживался в безопасном
месте... Умница, в случае нашей победы ему бы виселица - как Ленину,
Троцкому и Бухарину с Крестинским - не грозила бы... Я считал, считаю и