read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:

ЭТО ИНТЕРЕСНО

Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



отвязаться от математички.
- Иди, выйди на улицу, - сказал Штирлиц. - Я сейчас выйду.
- Правда?
- Да, да...
- Поклянись.
- Чтоб я сдох, хмыкнул Штирлиц. - Иди, начерти пару формул. Иди.
Связник передал ему, что Центр не может на его возвращении в
Германию, понимая, как это сложно в создавшейся ситуации и чем это может
ему грозить. Однако, если Юстас чувствует в себе силы, то Центр, конечно,
был бы заинтересован в его возвращении в Германию. При этом Центр
оставляет окончательное решение вопроса на усмотрение товарища Юстаса,
сообщая при этом, что командование вошло в ГКО и Президиум Верховного
Совета с представлением о присвоении ему звания Героя Советского Союза за
разгадку операции "Санрайз Кроссворд". Если товарищ Юстас сочтет возможным
вернуться в Германию, тогда ему будет передана связь: два радиста,
внедренные в Потсдам и Веддинг, перейдут в его распоряжение. Точки
надежны, они были "законсервированы" два года назад.
Штирлиц спросил связника:
- У вас как со временем?
- А что?
- Как у вас со временем? - поморщившись, повторил Штирлиц. - Если
есть десять минут, тогда я напишу маленькую записочку.
- Десять минут у меня есть - я успею на парижский поезд. Только...
- Я напишу по-французски, - улыбнулся Штирлиц, - левой рукой и без
адреса. Адрес знают в Центре, там передадут.
- С вами страшно говорить, - заметил связник, - вы ясновидящий.
- Какой я ясновидящий...
Связник заказал себе большой стакан апельсинового сока и закурил.
Курил он неумело, отметил для себя Штирлиц, видимо, недавно начал и не
очень-то еще привык к сигаретам: он то и дело сжимал пальцами табак,
словно это была гильза папиросы.
"Обидится, если сказать? - подумал Штирлиц, вырвав из блокнота три
маленьких листочка. - Пусть обидится, а сказать надо".
- Друг, - заметил он, - когда курите сигарету, помните, что она
отличается от папиросы.
- Спасибо, - ответил связник, - но там, где жил я, теперь сигареты
курят именно так.
- Это ничего, - хмыкнул Штирлиц, - это вы меня ловко подлопатили.
Молодец. Не сердитесь.
- Я не сержусь. Напротив, мне очень дорого, что вы так заботливы...
- Заботлив? - переспросил Штирлиц. Он испугался - не сразу вспомнил
значение этого русского слова.
"Любовь моя, - начал писать он, - я думал, что мы с тобой увидимся на
днях, но, вероятно, это произойдет несколько позже..."
Когда он попросил связника подождать, он знал, что он сейчас напишет
Сашеньке. Видения пронеслись перед его глазами: и его первая встреча с ней
во владивостокском ресторане "Версаль", и прогулка по берегу залива,
первая их прогулка в душный августовский день, когда с утра собирался
дождь, и небо сделалось тяжелым, лиловым, с красноватыми закраинами, и
очень белыми, будто раскаленными далями, которые казались литым
продолжением моря.
Они остановились возле рыбаков - их шаланды были раскрашены на манер
японских в сине-красно-желтые цвета, только вместо драконов носы шаланд
украшались портретами русоволосых красавиц с голубыми глазами.
Рыбаки только-только пришли с моря и ждали повозки с базара. Рыбины у
них были тупорылые, жирные - тунцы. Паренек лет четырнадцати варил уху.
Пламя костра было желтоватым из-за того, что липкая жара вобрала в себя
все цвета - и травы, и моря, и неба, и даже костра, который в другое время
года был бы красно-голубым, зримым.
- Хороша будет ушица? - спросил он тогда.
- Жирная уха, - ответил старшина артели, - оттягивает и зеленит.
- Это как? - спросила Сашенька удивленно. - Зеленит?
- А молодой с нее делаешься, - ответил старик, - здоровой... Ну, а
коли молодо - так оно ж и зелено. Не побрезгуйте откушать?
Он достал из-за кирзового голенища деревянную ложку и протянул ее
Сашеньке. Исаев тогда внутренне сжался, опасаясь, что эта утонченная дочка
полковника генерального штаба, поэтесса, откажется "откушать" ухи или
брезгливо посмотрит на немытую ложку, но Сашенька, поблагодарив,
отхлебнула, зажмурилась и сказала:
- Господи, вкуснотища-то какая, Максим Максимыч!
Она спросила старика-артельщика:
- Можно еще?
- Кушайте, барыня, кушайте, - ответил старик, - нам-то она в
привычку, мы морем балованы.
- Вы говорите очень хорошо, - заметила Сашенька, дуя на горячую
звездную уху, - очень красиво, дедушка.
- Да что вы, барышня, - засмеялся старик, обнажая ряд желтых крупных
зубов, - я же по-простому говорю, как внутри себя слышу.
- Поэтому у вас слова такие большие, - серьезно сказала Сашенька, -
не стертые.
Артельщик вновь рассмеялся:
- Да нешто слова стереть можно? Это копейку сотрешь, пока с рук в
руки тычешь, а слово - оно ведь будто воздух, летает себе и веса не
имеет...
...В тот вечер они пошли с Сашенькой на вернисаж: открывали
экспозицию полотен семнадцатого века - заводчики Бриннер и Павловский
скупили эти шедевры за бесценок в Иркутской и Читинской галереях. На
открытие приехал брат премьера, министр иностранных дел Николай
Дионисьевич Меркулов. Он внимательно осматривал живопись, щелкал языком,
восхищался, а после сказал:
- Наши щелкоперы болтают, что дикие мы были и неученые! А вот,
полюбуйтесь - такие картины уже двести лет назад рисовали! И похоже, и
каждая деталь прописана, и уж ежели поле нарисовано - так рожью пахнет, а
не "Бубновым вальтом"!
- Валетом, - машинально поправила Сашенька. Она сказала это очень
тихо, словно бы самой себе, но Максим Максимыч услышал ее и чуть пожал ее
пальцы.
Когда министр уехал, все зашумели, перейдя в соседний зал, где были
накрыты столы для прессы и дипломатов.
- А говорят, интеллигентных владык у нас нет! - шумел кто-то из
газетчиков. - Культурнейший же человек Меркулов! Воспитанный,
образованный! Интеллигент!
Штирлиц хотел написать ей про то, как он до сих пор помнит ту ночь на
лесной заимке, когда она сидела возле маленького слюдяного оконца и была
громадная луна, делавшая ледяные узоры плюшевыми, уютными, тихими. Он
никогда раньше не испытывал такого чувства покоя, какое судьба подарила
ему в тревожную, трагическую ночь...
Он хотел сказать ей, как часто он пробовал писать ее лицо: и в
карандаше, и акварелью. Однажды он пробовал писать ее маслом, но после
первого же дня холст изорвал. Видимо, само Сашенькино существо
противоречило густой категоричности масла, которое предполагает в портрете
не только сходство, но и необходимую законченность, а Сашеньку Штирлиц
открывал для себя наново каждый день разлуки. Он вспомнил слова, сказанные
ею, семнадцатилетней, и поражался - по прошествии многих лет - глубине и
нежности ее мыслей, какой-то их робкой уважительности по отношению к
собеседнику, кем бы он ни был. Она и жандармам-то сказала тогда: "Мне
совестно за вас, господа. Ваши подозрения безнравственны".
Штирлицу хотелось написать ей, как однажды в Париже, на книжных
развалах, он случайно прочел в растрепанной книжечке: "Мне хочется домой,
в огромность квартиры, наводящей грусть. Войду, сниму пальто, опомнюсь,
огнями улиц озарюсь..."
Прочитав эти строки, Штирлиц второй раз в жизни заплакал. Он заплакал
первый раз, когда, вернувшись из первой своей чекисткой поездки за кордон,
увидел могилу отца. Старик начинал с Плехановым. Его зарубили казаки
осенью двадцатого года. Он заплакал, когда остался один, плакал по-детски,
жалобно всхлипывая, но не этого стыдился он, а просто ему казалось, что
его горе должно жить в нем как память. "Максим Иванович" принадлежал
многим людям, а вот память о "папе" принадлежала ему одному, и это была
особая память, и подпускать к ней Штирлиц никого не хотел, да и не мог. А
тогда в Париже, на книжном рынке, он заплакал неожиданно для самого себя,
потому что в этих строках увидел чувство, которое было так нужно ему и
которое он - за всю жизнь свою - так и не пережил, не ощутил. За строчками
этими он увидел все то, что он он так явственно представлял себе, о чем он
мечтал, но чего не имел ни одной минуты.
Ну как же сейчас написать Сашеньке, как осенью - он точно помнил тот
день и час - семнадцатого октября сорокового года он пересекал
Фридрихштрассе и вдруг увидел Сашеньку, и как у него заледенели руки, и
как он пошел к ней, забыв на мгновенье про то, что он не может этого
делать, и как, услыхав ее голос и поняв, что это не Сашенька, тем не менее
шел следом за этой женщиной, шел, пока она дважды не обернулась удивленно,
а после - рассерженно.
Ну как написать ей, что он тогда три раза просил Центр отозвать его,
и ему обещали это, но началась война...
Как может он сейчас все видения, пронесшиеся перед глазами, уместить
в слова?
И он начал переводить строчки Пастернака на французский, и писал их,
как прозу, в строку, но потом понял, что делать этого нельзя, потому что
умный враг и эти стихи может обратить в улику против парня, который пьет
апельсиновый сок и курит сигарету так, как это сейчас модно там, где он
сейчас живет. И он положил этот листок в карман (машинально отметив, что



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 [ 58 ] 59 60
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.