Чтение 10–й страницы книги ~Семнадцать мгновений весны~

по-немецки.

- Можешь добавлять немного русской брани, но обязательно с берлинским
акцентом, - пошутил Штирлиц. - Решим это завтра: подумаем не спеша и без
героических эмоций. Поехали, Эрвин, надо выходить на связь. В зависимости
от того, что мне завтра ответят, мы и примем решение.

Через пять минут они вышли из дома. Эрвин в руке держал чемодан, в
чемодане была рация. Они отъехали километров пятнадцать, к Рансдорфу, и
там, в лесу, Штирлиц выключил мотор. По-прежнему продолжалась бомбежка.
Эрвин посмотрел на часы и сказал:

- Начали?

- Начали.

"Ю_с_т_а_с_-_А_л_е_к_с_у.

По-прежнему убежден, что ни один из серьезных политиков Запада не
пойдет на переговоры с СС. Однако, поскольку задание получено, приступаю к
его реализации.

Считаю, что оно может быть выполнено, если я сообщу часть полученных
от вас данных Гиммлеру. Опираясь на его поддержку, я смогу выйти в
дальнейшем на прямое наблюдение за теми, кто, по-вашему, нащупывает каналы
возможных переговоров. Мой "донос" Гиммлеру - частности я организую здесь,
на месте, без консультаций с вами - поможет мне информировать вас обо всех
новостях, как в плане подтверждения вашей гипотезы, так и в плане
опровержения ее. Иного пути в настоящее время не вижу. В случае одобрения
прошу передать "добро" по каналу Эрвина.

Ю_с_т_а_с."

Это донесение произвело в Москве эффект разорвавшейся бомбы.

- Он на грани провала, - сказал руководитель Центра. - Если он пойдет
напрямую к Гиммлеру - он провалится сразу же, и ничто его не спасет. Даже
если предположить, что Гиммлер решит поиграть им... Хотя вряд ли, не та он
фигура для игр рейхсфюрера СС. Передайте ему завтра утром немедленный и
категорический запрет.

То, что знал Центр, Штирлиц знать не мог, потому что сведения,
подобранные Центром за несколько последних месяцев, давали совершенно
неожиданное представление о Гиммлере.

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (ГИММЛЕР)

...Он проснулся сразу, словно ощутив толчок в плечо. Он сел на
кровати и быстро огляделся. Было очень тихо. Светящиеся стрелки маленького
будильника стояли на пяти часах.

"Рано, - подумал Гиммлер, - надо еще поспать хоть часок".

Он зевнул и повернулся к стене. В открытую форточку доносился шум
леса. С вечера шел снег, и Гиммлер представил себе, какая сейчас красота в
этом пустом, тихом, зимнем лесу. Он вдруг подумал: ему было бы страшно
уйти одному в лес - так страшно, как в детстве.

Гиммлер поднялся с кровати, накинул халат и пошел к столу. Не зажигая
света, сел на краешек деревянного кресла и опустил руку на трубку черного
телефона.

"Надо позвонить дочери, - подумал он. Девочка обрадуется. У нее так
мало радостей".

Под стеклом большого письменного стола лежало большое фото: двое
мальчишек улыбались озорно и беззаботно.

Гиммлер неожиданно ясно увидел Бормана и подумал, что этот негодяй
виноват в том, что он не может сейчас позвонить к дочери и сказать:
"Здравствуй, крыска, это папа. Какие сны ты видела сейчас, солнце мое?" Он
не может сейчас позвонить и мальчикам из-за того, что они родились не от
законного брака. Гиммлер помнил, как Борман молчал, когда в сорок третьем
году он попросил в долг из партийной кассы восемьдесят тысяч марок, чтобы
построить Марте, матери двух своих мальчиков, небольшую виллу в Баварии,
подальше от бомбежек. Он помнил, как фюрер, узнав об этом от Бормана,
несколько раз недоуменно разглядывал его во время обедов в ставке. Он
из-за этого не мог развестись с женой, хотя не жил в доме уже шесть лет.

"Борман здесь ни при чем, - продолжал думать Гиммлер, - я не прав. В
этом моем горе толстая скотина ни при чем. Я бы пошел на все унижения,
связанные с разводом, как рейхсфюрер. Я бы пошел на развод, хотя устав СС
относится отрицательно к разрушению семьи. Но я никогда не смог бы
травмировать девочку".

Гиммлер улыбнулся, вспомнив самое начало, когда было голодно и когда
он жил с женой в маленькой, темной и холодной комнате в Нюрнберге. Всего
восемнадцать лет тому назад. Он был тогда секретарем у Грегора Штрассера,
"брата" фюрера. Он мотался по Германии, спал на вокзалах, питался хлебом и
бурдой, именовавшейся кофе, налаживая связи между партийными
организациями. Тогда, в 1927 году, он еще не понимал, что идея Штрассера -
создать охранные отряды СС - была рождена начинавшейся борьбой против
Рэма, вождя СА. Гиммлер тогда верил, что создание СС необходимо для охраны
вождей партии от красных. Он тогда всерьез верил, что главная задача
красных - это уничтожить великого вождя, единственного друга трудящихся
немцев - Адольфа Гитлера. Он повесил над своим столом огромный портрет
Гитлера. Когда однажды Гитлер заехал к Штрассеру и увидел под своим
громадным портретом худенького веснушчатого молодого человека, он сказал:

- Стоит ли одного из лидеров партии так высоко поднимать над
остальными национал-социалистами?

Гиммлер ответил:

- Я состою в рядах партии, у которой не лидер, а вождь!

Гитлер запомнил это.

Предлагая фюреру назначить Гиммлера рейхсфюрером вновь
организовавшихся отрядов СС, Штрассер рассчитывал, что СС будут служить в
первую голову ему, Штрассеру, в его борьбе против Рэма - за влияние на
партию и на фюрера. Двести человек первых эсэсовцев объединились под его
началом, всего двести. Но без СС не было бы победы фюрера в 1933 году, -
Гиммлер отдавал себе в этом отчет. Однако после победы фюрер назначил его
всего лишь главой криминальной полиции Мюнхена. К Гиммлеру приехал Грегор
Штрассер, человек, принимавший его в партию, выдвинувший идею создания
отрядов СС, теоретик и идеолог партии. К тому времени Штрассер ушел в
оппозицию к фюреру, прямо заявляя ветеранам партии, что Гитлер продался
денежным тузам тяжелой индустрии, этим кровавым капиталистам Круппу и
Тиссену. "Народ пошел за нами только потому, что мы объявили священную
войну денежным тузам - и еврейского, и немецкого происхождения. Гитлер
вошел с ними в контакт. Он плохо кончит, Генрих, - говорил тогда Штрассер.
- СС могут стать еще большей силой, и в вашей власти вернуть движение к
его честному и благородному началу".

Но Гиммлер тогда оборвал Штрассера, сказав ему, что верность фюреру -
долг каждого члена НСДАП.

- Вы можете вынести ваши сомнения на съезд, но вы не имеете права
использовать ваш авторитет в оппозиционной борьбе - это наносит ущерб
единству партии.

Гиммлер тщательно наблюдал за тем, что происходит в центре. Он видел,
что упоение победой отодвинуло - в определенной мере - практическую работу
на задний план, что вожди партии в Берлине выступают на митингах, проводят
ночи на дипломатических приемах - словом, пожинают сладкие плоды
национальной победы. Гиммлер считал, что все это преждевременно. И он за
какой-то месяц организовал в Дахау первый показательный концентрационный
лагерь.

- Это хорошая школа трудового воспитания истинной германской
гражданственности у тех восьми миллионов, которые голосовали за
коммунистов, - говорил Гиммлер. - Нелепо сажать все эти восемь миллионов в
концлагеря. Надо сначала создать атмосферу террора в одном лагере и
постепенно выпускать оттуда сломившихся - и коммунистов, и сочувствующих.
Эти отпущенники будут лучшими агитаторами практики национал-социализма.
Они смогут внушить и друзьям, и детям религиозное послушание нашему
режиму.

Личный представитель Геринга много часов провел в Дахау, а после
спросил Гиммлера:

- Не кажется ли вам, что концлагерь вызовет резкое осуждение в Европе
и Америке - хотя бы в силу того, что эта мера антиконституционна?

- Почему вы считаете арест врагов режима неконституционным?

- Потому что большинство людей, арестованных вами, не было даже в
здании суда. Никакого обвинительного заключения, никакого намека на
законность...

Гиммлер обещал подумать над этим вопросом. Представитель Геринга
уехал, а Гиммлер написал личное письмо Гитлеру, в котором он обосновывал
необходимость арестов и заключения в концлагерь без суда и следствия.

"Это, - писал он фюреру, - всего лишь гуманное средство спасти врагов
национал-социализма от народного гнева. Не посади мы врагов нации в
концлагеря, мы не смогли бы отвечать за их жизнь: народ устроил бы самосуд
над ними".

В тот же день Гиммлер собрал грандиозный митинг и сказал все это там
слово в слово, и назавтра его речь была напечатана во всех газетах.

А когда в конце 1933 года в берлинской полиции, подчиненной
непосредственно Герингу, разразился скандал со взяточничеством, Гиммлер
ночью выехал из Мюнхена и утром получил аудиенцию у фюрера. Он просил
отдать "продажную, старорежимную полицию" под контроль "лучших сыновей
народа" - СС.

Гитлер не хотел обижать Геринга. Он просто крепко пожал Гиммлеру руку
и, проводив его до дверей кабинета, близко, изучающе заглянул в глаза и