недвижно и слышал, как за стенкой кашляла пани Ванда и просила Ладислава
развести горчицы в эмалированной кружке, но музыка все равно продолжала
звучать, и была она пасторальна и легка, и Трушницкому показалось, будто
приснились ему и хриплый голос пани Ванды, и шлепанье по грязному полу
больших ног Ладислава, и лязг посуды, когда тот доставал из буфета
голубенькую эмалированную кружку. Трушницкому казалось, что высокая
пасторальная музыка была явью, правдой, реальностью, которая обычно
является под утро, в духоту, перед грозою.
подумал Трушницкий, и в то мгновение, когда он подумал так, музыка
исчезла, и он даже поднялся с кровати, чтобы задержать ее в памяти, но
она, словно нечто живое, уходила от него белым, странным пятном
воспоминания. Вместо музыки он теперь слышал только кашель старухи и
отмечал машинально, что кашляла она действительно легче, чем вчера, и не
было в долгих, удушливых з а т и ш ь я х того страшного ощущения смерти,
которое появлялось в первые недели ее болезни; иногда, услыхав, как во
время тяжелого кашля пани Ванда внезапно замолкала, и не глотала тяжко
воздуха, и не сморкалась облегченно, Трушницкий вбегал в ее комнату и
видел, как старуха раскачивалась на кровати, выгибалась на подушках,
словно акробатка, и руками загребала воздух, чтоб было больше, но дышала
все равно с трудом и откашляться не могла. Тогда ее усаживали на кровати,
наклоняли голову, и синее лицо ее бледнело, и она начинала хрипеть, будто
огромные мехи раздувались в груди, а потом наступало забытье, и лицо ее
делалось до странного моложавым и красивым - совсем без морщин...
подумал Трушницкий. - Мы всегда в отчаянии бежим к знахарю. А когда над
нами не каплет, смеемся над ним. Уж не от слабого ли знания нашего? Или от
невозможности понять неведомое? В церковь-то мы ведь тоже бегаем, когда
помощи ждем от господа - в часы радостей кто о нем помнит?"
улыбается, словно верит, что его не только слышат, но и видят через
перегородку, спросил Трушницкий.
фанеры - даже голоса не надо было повышать.
вспомнив давешние слова Ладислава о том, как у знахаря потело за мочками,
вытерся докрасна несвежим вафельным полотенцем и поставил на керосинку
чайник.
табурет, дожидаясь, когда забулькает.
эта страшная жизнь моя? Когда наконец обрету дом? Пусть бы только на
Украину, пусть бы только свою квартирку, чтобы спокойно заниматься музыкой
и не таиться самого себя, страшась доставить неудобство хозяевам своим
присутствием. "Хозяевам". - Он даже усмехнулся этому слову. - Ладислав и
пани Ванда мои хозяева. Это реальность, и смеяться над ней нечего. Можно
смеяться надо всем - только над реальностью смеяться нельзя, ибо это
проявление скудоумия. Даже если мы сами толкаем себя в ту реальность,
которая нам омерзительна, которая унижает нас и ранит, все равно принимать
ее надо без смеха, чтобы понять с у т ь".
и, видимо, чувствуя себя неловко до самой последней крайности, попросил:
разговора... Вы связаны с германцами, с новой властью...
что вспомнил наставления помощника "вождя" - Лебедя: "О наших контактах с
представителями генерал-губернатора Франка никому ни слова. Мы - частная
организация "Просвита", мы не пользуемся никакими льготами от немцев".
Парижа. Похлопочите за нее, а? Как-то вы меня разбередили вчера, сердце
щемит...
поляк, пан Трушницкий, я могу простить все что угодно, но не то, что можно
расценить как оскорбление. Будь проклят мой характер, будь трижды
проклят...
Я заставлял себя забыть ее, я должен был заменять мальчикам и мать... Чего
не скажешь в сердцах?
друзей... Она может как угодно относиться ко мне, - большое лицо пана
Ладислава снова дрогнуло, потому что он тщился заставить себя
снисходительно улыбнуться, - но по-человечески мне ее жаль. Она там совсем
одна.
замолвить слово...
аренду помещения), Трушницкий позвонил к Лебедю, который отвечал не только
за контрразведку, но и за культурную работу среди националистов, и
попросил назначить ему время встречи.
сейчас.
- Надо же помнить о крови, право слово. Ладно, я проконсультирую этот
вопрос с друзьями. Вы, кстати, обратились по своей инициативе?
Мой хозяин вскользь коснулся этой тяжкой для него проблемы...
другой.
понимая в своей неискушенной радости, что обрек на смерть семью пана
Ладислава.
оберштурмбанфюреру Дицу, резиденту гестапо, переведенному в Краков из
Загреба, и договорился о встрече. Во время беседы, которую Диц предложил
провести на конспиративной квартире у доктора философии Юзефа Шимфельда на
улице Томаша, в доме двадцать два. Лебедь коснулся вопросов "прикрытия".
д ы р а м и, через которые уйдет информация. Не всем моим людям я могу
открыть д а т у, господин Диц. Люди есть люди: каждый имеет своего
"хорошего" поляка, жида или русского.
вашу тревогу. Предложения?
н а ш и. Итак, предложения? - настойчиво повторил Диц.
нашими людьми, стоило бы на какое-то время изолировать.
виде, чтобы добиться срочного решения этого вопроса в канцелярии
генерал-губернаторства.
руководства на улице Реторыка.
Стецко, ближайший помощник Бандеры. - Пусть к концу дня твое предложение
будет на столе у Дица. Теперь по поводу этой Ганны, архитекторши...
интеллигенции, - ответил Лебедь.
Фюрер не скрывает своего презрительного отношения к интеллигенции, и нам
этому не грех поучиться.
кровной интеллигенции.
оно! Есть предложение ввести в обиход понятие "мыслящая группа". Понятно?
Два слова не одно. "Группа" - значит подчинена кому-то. "Мыслящая" -
значит целенаправленная. Так-то вот. С Ганной Прокопчук, конечно,
подумаем. Наш фюрер, - Стецко назвал Бандеру на немецкий манер, - обещал
связаться с референтом в секретариате генерал-губернатора Франка - тот
увлекался, говорят, архитектурой. Вроде их Шпеера.
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс
Ковальчук Вера
Володихин Дмитрий
Володихин Дмитрий
Лукин Евгений