Человек, подчинивший свою мечту делу, ремеслу, навыку, остается в памяти
поколений навечно, как Леонардо, Фарадей, Менделеев, Эйнштейн и Туполев.
последняя малость - зашить рану. Маларчук начал стягивать - жестким,
казалось бы, движением сильной руки - концы раны, и в это время в
операционную ворвались бандеровцы из "Нахтигаля".
бандитским приемом, бросили на красно-белый кафельный пол и, пиная ногами,
поволокли к выходу.
пальцев чье-то красное, пьяное, пляшущее смехом лицо, хотел было ударить
следующего, но его стукнули автоматом по затылку, и он потерял сознание...
Совета, значился под номером 516. Поскольку Маларчук был украинец, казнь
его должна была состояться после заседания "тройки ОУН", которая была
создана для судов над украинскими коммунистами и комсомольцами.
на меловой бумаге писать и протоколы допросов печатать на машинке - в
назидание потомству...
портьерами, дорогая мягкая мебель, в камине полыхает огонь, хоть и так
жарко - дышать нечем.
показалось, что в этом кабинете совсем недавно все было разгромлено, а
потом быстро за несколько часов наведен порядок, но порядок н о в ы й:
портрет Гитлера на стене, бронзовые, дорогие, тяжелые часы на легком,
семнадцатого века, столике, которые прежний хозяин никогда бы там не
поставил; слишком маленький, женский чернильный прибор на громадном
письменном столе - все это казалось случайным здесь и свидетельствовало о
дурном вкусе тех, кто наводил порядок после хаоса.
Доигрался?
примостившийся слева от того, что был в центре, - ты отвечай, сучья харя,
спрашивать будем мы: председатель и его коллегия.
предать Украину большевикам? - продолжал председатель.
Украинского мальчика...
замахнулся, но ударить не успел - полетел на пол: реакция у хирурга была
мгновенная.
остановил его.
ты нравишься мне, Тарас. Я хочу спасти тебя. Я обращаюсь к тебе, как к
обманутому. Сбрось пелену с глаз. Вспомни, сколько украинских
интеллигентов, таких же, как ты, русский царь бросил в тюрьму и ссылку?
- ответил Маларчук. - Посчитать? Или не надо?
русский царь запрещал изучать в школе, нас хотели оставить немыми,
Тарас...
предписывал зубрить церковнославянский? - Маларчук усмехнулся. - Ты со
мной в теории не играй - проиграешь.
предложил Тарасу немецкую сигарету. Заметив усмешку хирурга, пояснил: -
Скоро свои начнем выпускать, не думай... Ответь мне, Тарас: как мог ты
служить москалям, когда они столько лет поганили нашу землю, топтали ее,
как завоеватели?
Хмельницкий просил у Москвы защиты, когда и Швеция, и Крым, и Турция
отказались помочь нам в борьбе против Польши. Это же хрестоматия,
председатель... Ты древностью не играй - говорю же, проиграешь: ты
Дорошенку вспомни, который отдал Украину турецкому султану, ты Выговского
вспомни, который отдал Украину Польше, ты Мазепу не забудь, который отдал
нас Карлу Шведскому, ты Петлюру не забывай, который передал нас всех
скопом Пилсудскому... Ты Москву не трогай, председатель, без нее трудно
было бы Украине, ох как трудно... Так что кончай спектакль, председатель,
начинай уж лучше свои м е т о д ы, я про них наслышан...
тебе вон лица нет, отоспаться надо...
принудившими меня стать членом их преступной партии, я заявляю, что ныне,
когда Украина стала свободной, отдам все свои силы и знания на благо моей
Державы". Число и подпись.
нашего не знаешь... Написать я тебе могу вот что: "Был, остаюсь и умру
коммунистом. Да здравствует Советская Украинская Республика. Дата: 30
июня, подпись - хирург Маларчук, украинский большевик".
обосновалась бандеровская "тройка". Его жену Наталку сначала изнасиловали
на глазах у детей, а потом закололи штыками. Дочку, пятилетнюю Марию,
выбросили из окна, и она, подпрыгнув, словно мяч, осталась на асфальте
маленьким комочком с льняными волосами, а сына, трехлетнего Михаила,
застрелили из дамского браунинга, пробуя силу этого маленького
пистолетика, купленного по случаю на краковской толкучке...
кухнями): серо-зеленые мундиры пропылились и казались вытащенными из
старой рухляди. От щегольского лоска, наведенного ночью двадцать первого
июня, не осталось и следа.
комнаты для постоя, где можно умыться и отдохнуть. Видимо, волнения этих
дней наложили свой отпечаток: волнение либо красит человека, если это
волнение о т к р ы т о е, радостное, свое; либо старит, отражая тревогу и
ответственность, особенно когда события развиваются стремительно,
неуправляемо и неясно, куда п о в е р н е т.
медленно закипали слезы. Все они, да и он сам мечтали войти сюда, на
родину, по улицам, засыпанным цветами, среди криков радости, в том шуме
всеобщего веселья и о с в о б о ж д е н н о с т и, в котором всегда
слышится музыка, огромная музыка Вагнера или Глинки, но здесь, на Украине,
на их Украине, музыки не было; встречала их тишина безлюдья - днем,
выстрелы украинских патриотов, ушедших в подполье в первые же часы
оккупации, - ночью.
улицы, но немецкий офицер в черном, который пришел к ним с адъютантом
Романа Шухевича, строго приказал:
нас дошли сведения, что вы собираетесь дать сегодня открытый концерт, -
это недопустимо. Все ваши ноты я возьму с собой: ваши песни должны пройти
военную цензуру.
доводят человека до такого состояния, что он вынужден оправдывать для
самого себя идиотизм происходящего. А поскольку даже несвободному (как в
условиях нацистского господства) человеку довольно трудно лгать себе, он
должен придумать такую л о г и к у, чтобы она была убедительной и
доказательной, а это трудно, очень трудно, ибо "второе я" не прощает "я
первому" слабины в доказательствах, и делается человек вроде змеи -
вертким, хитрым, умным и - в самой глубине души - глубоко, безвозвратно
нечестным, понимающим эту свою нечестность, а потому падшим. Особенно это
страшно для художника, думал Трушницкий, потому что он с о з д а е т, а
создание, покоящееся на зыбком фундаменте изначальной лжи, всегда страдает
ущербностью, метаниями и той зловещей худосочностью мыслей, которые
обрекают человека на постоянное ощущение собственной второсортности -
ненужности, говоря иначе...
и пыльном зале с плохо вымытыми окнами, дребезжащими от гусеничного лязга
проезжавших мимо танков.
сказал Трушницкий, - а потом наш гимн... Да, да, - словно угадав
возражения хористов, еще тише добавил Трушницкий. - Все понимаю, друзья.