Чтение 17–й страницы книги ~Исповедальня~

Защищаясь, она нападала. Неуклюже набрасывалась на отца, поминая в
своих нападках даже его крестьянское происхождение.

И ей удалось смутить душу сына. Сможет ли он теперь смотреть на отца
так же, как два дня назад?

Она исказила его образ, и если в том, что она говорила Андре, была
правда, эта правда тоже была искажена.

В доме их было трое, с Ноэми, которая почти никогда не выходила из
кухни, - четверо. И перед каждым длинный день, который предстоит просло-
няться по дому, протомиться по углам, стараясь не встречаться друг с
другом.

Голод заставил Андре встать. Он открыл ставни: высоко в голубом небе
светило солнце, мистраль раскачивал ветви деревьев.

Отец, в фиолетовом халате, словно совершая моцион, расхаживал по гла-
вное аллее и, увидев сына на балконе, крикнул:

- Как спалось?

- Прекрасно.

- Мама уже встала?

- Я еще не выходил из комнаты.

- Вечером хорошо поработал?

- Так себе.

Комната его находилась в юго-восточной части дома и освещалась с двух
сторон, а балкон выходил в сад в пандан со спальней родителей, располо-
женной в юго-западном углу здания. Комнаты разделялись будуаром и госте-
вой. Ванные выходили на север, как и вторая комната для гостей, которой
никогда не пользовались, и ее заняла Ноэми вместо маленькой комнатки на
задворках.

Растрепанный, он спустился вниз, открыл холодильник, налил стакан мо-
лока.

- Ветчины больше нет?

- Есть, но она мне нужна для омлета на вечер.

- Ну, кусочек, Ноэми!

- Может, вам яйца сварить?

- Нет, уже поздно.

- Ладно, но только один кусочек.

Он взял ветчину руками, съел без хлеба.

- А что на обед?

- Холодные лангусты.

Наверху заходили. Встала мать. Ему не хотелось встречаться с ней, и
он на цыпочках вернулся к себе.

Здесь у него тоже был проигрыватель и пластинки, но он сбегал на чер-
дак за Моцартом, которого слушал накануне целый вечер.

Его ванная находилась в другом конце коридора, как раз напротив. Он
открыл настежь обе двери и вскоре уже лежал в ванне, расслабив свое
большое тело, не выражая ни радости, ни печали.

Начиналось воскресенье.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I

Шел дождь. Не яростный и короткий или шквальный, а настоящий тропиче-
ский ливень, который обрушивается на Лазурный берег два-три раза в год,
забивая водостоки, заливая подвалы, превращая дороги в реки.

На равнине Био мопед с трудом двигался сквозь толщу воды, а машины с
огромными желтыми фарами-усами ползли как черепахи.

В черном непромокаемом плаще, в резиновых сапогах, но с непокрытой
головой, с прилипшими ко лбу волосами-Андре никогда не носил шапку, - он
ждал, застыв, словно промокшая птица на телеграфном проводе. Когда Фран-
сина с толпой парней и девушек вышла из лицея, она не удержалась от сме-
ха.

- Какой ты мокрый, Андре! Что же ты не укрылся от дождя?

Поверх юбки и кофты на ней был прозрачный плащ, на голове такой же
прозрачный капюшон.

Не встретив ответной веселости, она удивилась, потом встревожилась.

- Что с тобой? Сердишься?

- Нет.

- Давно ждешь?

- Несколько минут.

- Ты на мопеде?

- Да. Я поставил его в гараж.

В голосе его не чувствовалось радости.

- Пойдем в наш бар?

- Нет. Мне надо поговорить с тобой. Пойдем лучше в кафе, где нас ник-
то не услышит.

Он повел ее на площадь Массены, выбрал столик на террасе под оранже-
вым тентом, провисшим под тяжестью скопившейся воды.

- Хочешь остаться здесь?

- Так ведь не холодно.

- Но ты весь мокрый.

- Не впервой.

На террасе они были не одни. За соседним с голиком сидела пара бело-
курых скандинавов, явно совершающих свадебное путешествие: все на них,
от шляп до обуви, было новенькое.

Другие посетители, в большинстве люди пожилые, выходили из автобуса с
бельгийским номерным знаком. Они много лет ждали пенсии, чтобы приехать
на Лазурный берег, а через час-другой их снова посадят в автобус и отве-
зут в Монте-Карло под столь же яростный нескончаемый дождь.

- Что будешь пить?

- А ты?

- Фруктовый сок.

- Не коктейль?

- Здесь его не делают.

Официант быстро, не глядя, обслужил их, вытирая на ходу столики мок-
рым полотенцем.

- Что-нибудь случилось, Андре? Ты не такой как всегда. Она уже гово-
рила "как всегда", хотя виделись они всего лишь в пятый раз, считая два
семейных обеда.

- Скажи честно, - голос его звучал неприветливо, твой отец звонил мо-
ему?

- Не знаю. А почему он должен звонить? Их мысли были далеко друг от
друга. Она не понимала его.

- Ты хорошо знаешь, что я хочу сказать.

- Ах вот ты о чем! Разумеется, мой отец ничего не сказал и говорить
об этом не собирается.

- Не уверен.

- Почему?

- Мой отец знает.

- Что знает?

- Что мне все известно о матери.

- И ты считаешь, что мои родители...

- А кто же еще?

- Так-то ты им доверяешь!

- Я больше никому не доверяю - ни твоим родителям, ни своим.

- А мне?

- Именно об этом я и думаю.

Он не лгал. Глядя на нее, он пытался представить, какой она будет в
сорок лет. На какую из двух матерей станет похожа? А может быть, на На-
ташу?

Вид у него был усталый, взгляд измученный, но жесткий.

- Не могу поверить, чтобы мой отец позвонил твоему и рассказал, что
мы видели твою мать выходящей из дома на улице Вольтера.

Глаза Франсины вдруг потускнели, и она нервно разорвала картонный
кружок-подставку под пивные кружки.

- Я не узнаю тебя, Андре.

- Прости.

- Что же все-таки произошло?

- Теперь я ничего не знаю. Они словно сговорились и ни на минуту не
оставляют меня в покое. Я уже дошел до того, что начинаю бояться экзаме-
нов.

- Что они говорят?

- Трудно объяснить. Иногда это что-то неопределенное: мелкие, на пер-
вый взгляд безобидные замечания. Иногда настоящие обвинения - либо про-
тив самих себя, либо друг против друга. В субботу мать поджидала меня в
саду, и мне пришлось выслушать все, что она думает об отце. Удручающий
портрет!

- Она была пьяна?

- Откуда ты знаешь? Она не ответила.

- Да, репутация у нее порочная. Нет, в тот день она не пила.

- В чем же она упрекает твоего отца?

- Она делает это так, что я становлюсь сам не свой. Во всем и ни в
чем.

- Он изменяет ей?

- Нет, этого она не говорила. А что, он изменял?

- Не знаю, Андре.

- Ты что-нибудь слышала?

- Нет, клянусь. Я просто пытаюсь понять.

- Никогда еще у меня не было такого мрачного воскресенья. За обедом
они не обменялись ни словом, обращаясь лишь ко мне или Ноэми. Я чувство-
вал, что они, каждый по-своему, наблюдают за мной. Они видели во мне