Чтение 18–й страницы книги ~Исповедальня~

судью, чей приговор пытались угадать.

- Ты уверен? Тебе не кажется?

- Сразу видно, что ты не живешь в нашем доме.

Мать вышла из-за стола первой и поднялась к себе, посмотрев на нас
так, словно хотела сказать: "Ну и ладно! Говорите все, что хотите".

Она думает, что отец откровенничает со мной и собирается рассказать
что-то еще, бросить на нее тень, как делает она сама.

- А отец тебе ничего не говорил?

- По-моему, у него было такое желание. Мы остались вдвоем, друг на
друга не смотрели, уставились на яблочную кожуру в наших тарелках. Воп-
реки привычке обычно он курит только у себя на антресолях, он закурил
длинную тонкую сигару; я, кажется, и сейчас еще чувствую этот запах.

- Не суди маму слишком строго, Андре, что бы тебе ни сказали, что бы
ты ни узнал.

Он словно стыдился своих слов и сделал вид, что закашлялся от дыма, а
потом вышел из комнаты.

Я попытался работать, с грехом пополам настроился. В доме стояла ти-
шина. Ноэми отправилась к дочери - та вышла замуж и живет в Муан-Сартру.
Нас было трое. Я думал, что отец у себя в мастерской.

- Тебе удалось позаниматься? - Я никак не мог войти в работу. Мне бы-
ло страшно. Казалось, с минуты на минуту что-то произойдет. Свистел мис-
траль, нервы мои напряглись до предела.

Андре украдкой посматривал на девушку, словно проверяя, можно ли ей
доверять, не выглядит ли он наивным в ее глазах.

Он уже знал, как важны слова, как они возникают из прошлого, искажен-
ные, ядовитые, и задавался вопросом, почему Франсина так непохожа на
других.

- Около четырех мне захотелось есть, и я пошел на кухню. Проходя мимо
комнаты родителей, я услышал какой-то рокот, похожий скорее на бесконеч-
ный монолог, а не на разговор Говорил отец, тихо, твердо, не давая прер-
вать себя.

- А потом?

- Я выпил стакан молока, налил второй. Часов в пять, когда я уже дав-
но вернулся к себе, я услышал, как за ворога выехала машина. С чердака
мне было не видно, и я подумал, что они уехали вместе.

Растерянная, она лихорадочно искала возможность подбодрить его.

- Как ты думаешь, из-за чего изменились отношения?

- Между отцом и матерью?

- Да.

- Наверно, из-за меня. После того, что мы увидели в прошлый четверг,
я не мог оставаться самим собой. Они оба заподозрили, что мне все извес-
тно, и теперь каждый как бы пытается перетянуть меня на свою сторону.

- Отец тоже?

- Не так, как мать. Деликатнее. В воскресенье, разговаривая со мной,
он словно сожалел, что ему приходится это делать.

Раз в две недели, по воскресеньям, Ноэми не приходил к ужину, и мы
сами накрываем на стол - картофельный салат и холодное мясо уже приго-
товлены в холодильнике. Когда в восемь с четвертью я спустился вниз,
отец все уже сделал.

- Поужинаем вдвоем, сын?

- А где мама?

- Она ушла, а куда - не сказала.

Расспрашивать Андре не осмелился. Может быть, родители поссорились?
Произошло более или менее решительное объяснение? Мать угрожала перед
уходом?

- Есть хочешь? - Не очень.

- Я тоже, но все-таки надо перекусить.

Ни тому, ни другому кусок в горло не лез.

- Тебе удалось поработать?

- С трудом.

- Кажется, дочка Ноэми опять ждет ребенка.

Даже эта фраза, если вдуматься в нее, связывалась, хоть и отдаленно,
с их тревогами. Жена каменщика-итальянца, дочь Ноэми чуть ли не постоян-
но была беременна. Едва отлучив от груди одного ребенка, она уже ждала
другого, и только тогда по-настоящему радовалась жизни, когда с гор-
достью носила свой выпирающий живот.

- Странно, что у тебя нет друзей.

Что ответить? Да он и не хотел отвечать.

- Ты счастлив, Андре?

- Как все.

- Что значит: "Как все"?

- Бывают дни хорошие, бывают плохие. По-разному.

- От чего это зависит?

- И от себя, и от других. Главным образом от себя самого.

Он смотрел, как хлещет дождь, как темные фигуры, выскочив из машин,
бросаются бежать, слышал, как хлопают дверцы.

- Мы убрали со стола, сложили в мойку посуду.

- Ты к себе?

- Хочу еще раз полистать историю девятнадцатого века - боюсь, что на
ней-то я и сверну себе шею.

В десять часов мать еще не вернулась. В одиннадцать он, сам не зная
почему, начал беспокоиться, хотя, случалось, она приходила и позже, осо-
бенно если была с Наташей.

Увидев в гостиной отца, он удивился, и удивление его возросло, когда
он заметил, что отец звонит по телефону.

- Благодарю вас, Наташа... Нет, ни малейшего представления... Да, к
пяти часам.

Их взгляды встретились, и отцу не удалось скрыть свое волнение.

- Мама не у нее?

- Нет.

- И не заходила к ней?

- Даже не звонила.

- Но ты хоть представляешь, где ее искать?

- Нет.

Интересно, о чем же так долго, безразличным, бесстрастным голосом ра-
зговаривал отец? Но спросить он не осмелился.

Теперь спросила Франсина:

- И что вы делали?

- Ждали. Отец курил, пытался читать, внезапно вставал, ходил по гос-
тиной и время от времени, краснея, посматривал на меня. Я листал журнал,
не вникая в текст, и торчал внизу лишь затем, чтобы не оставлять отца
одного. Мне показалось...

Он замолчал и невидящими глазами уставился на скандинавскую пару, ко-
торая, держась за руки, молча смотрела на проходящий по площади Массены
транспорт, на полицейского в шлеме, который время от времени свистел, а
иногда, сердито размахивая руками в белых обшлагах, подходил к неисправ-
ным машинам.

- Что тебе показалось?

- Что его мучают угрызения совести и он сожалеет о случившемся днем.

- Он так ничего и не сказал?

- Позже, но сначала, около полуночи, пытался отправить меня спать.

- Ложись, сын. Поверь, для беспокойства нет никаких оснований. У ма-
тери кроме Наташи есть и другие подруги. И мы напрасно портим себе
кровь.

Я все-таки остался с ним. И вот тогда он спросил:

- Она тебе ничего не говорила? Не пыталась объяснить свое поведение?

- Нет.

- Вчера, по-моему, вы долго оставались вдвоем в саду.

- Она рассказывала о том, как вы с ней встретились и поженились, о
квартире на набережной Турнель.

- Имена называла?

- Упоминала ваших друзей.

- У нас был только один друг. Послушай, Андре. Извини, что я говорю
об этом теперь, когда тебя надо оградить ото всех забот. Не знаю, что
случилось, но я тоже заметил, что с некоторых пор ты изменился. Не прошу
у тебя откровенности. Лучше, чем кто бы то ни было, я понимаю, как неле-
гко затрагивать эту тему. Твоя мать уверена, что ты знаешь, и вбила себе
в голову, что это я рассказал тебе обо всем.

- Тогда, - заметила Франсина, - почему ты заговорил о телефонном
звонке моего отца? - Постой, я не закончил. В субботу моя мать, а такое
бывает часто, лгала, чтобы узнать правду. Речь шла о твоих родителях. И
между прочим она бросила отцу:

- Ты - как Буадье: они вечно суются не в свои дела.

- Мои родители?

- Ты не понимаешь, Франсина?

- А ты-то понимаешь?

- Пытаюсь. Я лучше тебя знаю свою мать, особенно с некоторых пор.
Отец прав, говоря, что она страдает. Я даже уверен, что она всегда стра-
дала.

- От чего?

- От того, что не такая, какой хотела быть. Если бы твоя мать болела
раком и стонала целыми днями, ты сердилась бы на нее?

- Конечно нет.

- А здесь разве не то же самое? Она не выбирала свой темперамент, ха-
рактер, склад ума.

- Так сказал тебе отец?

- Почти.

- Он не сердится на нее?