Жорж Сименон

ПЛЮШЕВЫЙ МИШКА

Изд. "Копирайт", г. Москва, 1997 г.

OCR Палек, 1999 г.

Завтрак у Люсьена и роды египтянки

Что-то ему приснилось, это точно, но, как всегда, он не мог бы расс-
казать свой сон. Видения мелькали сумбурно, стремительные и расплывча-
тые, ему не удавалось уловить их и удержать в памяти до пробуждения. Он
пытался восстановить, что же он видел, он доводил себя до полного изне-
можения, но... И это было досадно: во сне заключалось что-то очень важ-
ное для него, какое-то тайное указание.

Что ему запомнилось, так это... Нет, словами не выразишь, они не
улавливают сути, противоречат одно другому: запомнилась чья-то враждеб-
ность, правда не угрожающая ему ничем, - нет, бездейственная, неопреде-
ленная, она исторгала из неживого мира нечто более значительное, чем
бездушные тени людей и вещей среди неясного пейзажа. Он не был уверен,
снились ли ему люди, но если даже и снились, лиц у них не было. И все же
было там, безусловно, что-то очень важное. Его угнетала мысль, что если
он не сделает над собой усилие и не вспомнит, то навсегда упустит след.

Тем не менее он, как обычно по утрам, точно знал, который час. Сквозь
дрему он слышал жужжание пылесоса в глубине квартиры, знал, что нес-
колько окон открыто. Ему даже казалось, что он видит сквозь сомкнутые
веки и запертую дверь, как ветер надувает занавески в пустых комнатах.

Тревожно ожидал он выхода из этой комы, подстерегал шаги Жанины -
горничной, что каждое утро, кроме воскресенья, приносит ему кофе. Послы-
шалось мелодичное позвякивание фарфора о поднос; обычно она поворачивает
дверную ручку и несколько мгновений, выжидает (он никогда не мог понять
- зачем?); вместе с запахом кофе в комнату врывается свежий воздух.

Жанина, свежая, еще пахнущая мылом, в форменной одежде, подходит к
постели и оглядывает его с головы до ног, затем произносит равнодушным
голосом:

- Восемь часов.

Что она думает о нем? Какие испытывает к нему чувства? Что расскажет
как свидетельница, если, допустим, событие произойдет сегодня?

- В восемь часов я пошла его будить и понесла ему кофе.

- Он обычно встает в восемь?

- Да нет, по-разному.

- Откуда же вы знали, что именно в это утро вам следует разбудить его
в восемь?

- Он оставил мне в кухне записку. А если б ее потом спросили:

- Что это был за человек?

Интересно, что бы она ответила? Считает ли она его стариком? Может
быть! Ей двадцать четыре года, и в ее глазах сорокавосьмилетний мужчина,
конечно же, старик. Его унижало, что цветущая девушка, у которой, ес-
тественно, молодые любовники, разглядывает его, лежащего в постели с по-
мятым лицом и прилипшими к виску волосами. Любовники у нее были, и она
этого не скрывала. Она в доме недавно, месяца четыре или пять. Слуг,
кроме кухарки, меняли часто. Его мнения никто не спрашивал. Не его дело.
Может быть, оберегали от излишних забот. Жанина - бесчувственный чурбан,
ей и в голову не приходит поздороваться и улыбнуться. А ведь она весе-
лая! Часто слышишь, как она распевает за уборкой или во все горло хохо-
чет с другой прислугой.

Ну а он всего лишь хозяин. Как бы и не мужчина. Задавалась ли она
когда-нибудь вопросом: почему он спит в этой неуютной комнате, похожей
на тюремную камеру?

Она раздвигала занавески из сурового полотна. Он надевал халат, ногой
нашаривал шлепанцы, но чаще всего ему приходилось нагибаться и вытаски-
вать их из-под кровати. Затем, прежде чем приниматься за кофе, он раст-
ворял в половине стакана воды порошок висмута.

По утрам желудок давал себя знать. Что ж - сам виноват. Но он уже
смирился с этим.

День начинался ни хорошо ни плохо - день как день. Понемногу Шабо ос-
ваивался в собственной шкуре, наслаждался, несмотря ни на что, первым
глотком черного кофе.

Вот уже много лет не спал он у себя в комнате, прижившись вот в этой,
рядом со своим врачебным кабинетом. Раньше здесь была кладовая, затем
сюда поставили больничную койку - на тот случай, если комунибудь из его
пациенток понадобится несколько часов отдыха после изнурительного обсле-
дования или непредвиденного осложнения, прежде чем ее отправят домой или
в клинику.

Узкое высокое окно выходило в сад, поодаль виднелись старинные кир-
пичные конюшни, переоборудованные под гаражи.

Ночью шел дождь. В полчетвертого, когда он вернулся домой, уже моро-
сило. Он приехал на такси из клиники и был так измотан, что, прежде чем
лечь, налил себе стакан коньяку.

Опавшие листья сплошь покрывали газон. Оголенный платан выглядел поч-
ти непристойно; на березе еще дрожало несколько листиков.

Он взял свою одежду и белье со стула, где оставил их накануне, прошел
через смотровую, где гинекологическое кресло занимало чуть ли не всю се-
редину помещения.

Окна его рабочего кабинета были открыты. Было холодно. Хлопотала дру-
гая горничная - он так и не узнал ее имени, она приходила по утрам уби-
рать квартиру. Голова у нее была повязана платком, она проводила Шабо
взглядом, не сказав ни слова. Словно он уже стал призраком.

А как бы эта свидетельствовала о нем?

- Вам не показалось, что он чем-то озабочен?

Вопросы, как правило, задают дурацкие.

- Трудно сказать. Обычно он бледный, а сегодня утром веки у него были
красноватые, будто он...

Будто он - что? И вообще - неужели ни ей, ни Жанине не интересно и
даже не кажется странным, отчего он спит на железной койке, позади смот-
ровой, когда у него есть уютная, даже роскошная спальня? Да, ей будет о
чем порассказать, потому что он вернулся и спросил у нее:

- Моя жена встала?

- Кажется, она в кухне, заказывает обед.

- А мадмуазель Лиза?

Это его старшая.

- Я слышала, как она заводила мотороллер минут десять назад.

- А мадмуазель Элиана, думаю, еще спит?

- Я ее не видела.

Ну а что касается Давида, его сына, тот сейчас на пути к лицею Жансо-
на де Сайи, в двух шагах отсюда, на улице Помп. Иногда ветер доносит до
квартиры гомон - в лицее перемена...

Он и сам не знал, для чего все это спрашивает. Он не слушал ее отве-
тов и уже проходил через приемную.

Пройдя через двойную застекленную дверь, он очутился в другом мире -
в мире своей семьи; прошел один коридор, затем - другой, услышал за
дверью женские голоса, издали увидел неубранную постель в своей спальне
и наконец вошел в ванную и заперся на задвижку.

А что, если бы вместо прислуги в этот вечер, или завтра, или все рав-
но когда допросили бы его самого, требуя от него отчета в словах и пос-
тупках? Каким было бы его собственное свидетельство, какое бы он дал им
представление о себе, будучи заранее убежден, что они ничего не поймут?

- Так значит, вы были у себя дома, в своей квартире по улице Ан-
ри-Мартэн...

Конечно, так и есть. В своей квартире из двенадцати комнат, из-за ко-
торой ему завидует большинство его собратьев, а иные и осуждают за нее.

Не мог же он сказать в свое оправдание, что он ее не выбирал. Нет,
никто не заставлял его снимать эту квартиру, держать четыре человека
прислуги и тем более иметь три машины в гараже.

Он сам этого хотел, по крайней мере вначале, хотел жить не только
вблизи от Булонского леса, но именно на улице Анри-Мартэн, с ее садами и
оградами, с ее шоферами, постоянно занятыми наведением лоска на лимузи-
ны, припаркованные у края тротуара. Желание поселиться здесь было вызва-
но детским воспоминанием, потому что однажды весенним утром он случайно
набрел на тенистую улицу, и ему показалось, что здесь-то и живут мирной
и счастливой жизнью.

Это было не так, но для того чтобы узнать, так ли это, потребовался
опыт. Нет, мирной и счастливой жизни не бывает. Нигде.

Ванна наполнялась, запотело зеркало.

"Но вы же сами... "

Пусть так! Он сам выбирал каждый предмет обстановки, в особенности
для своего рабочего кабинета - он хотел, чтобы мебель в нем была основа-
тельная и строгая, какую он любил - или воображал, что любит. Он спорил
с декоратором и о спальне, настаивал на низкой и широкой кровати, вроде
тех, что видишь только в кино.

Это было незадолго до рождения Давида. Теперь Давиду шестнадцать.

И понадобилось куда меньше шестнадцати лет, чтобы просторная постель,
покрытая шелком цвета давленой земляники, стала для него чужой.

И вея эта мебель, все убранство квартиры - книги, картины, безделушки
- перестанут однажды составлять фон его жизни. Переженятся дети. У Лизы,
старшей, почти все решено. Ей безразлично, что об этом думают родители,
и она поговаривала, что, если они будут мешать ей жить, как ей хочется,
она уйдет из дому. За ней потянется Элиана. Потом - Давид.

Но в любом случае, если его вскоре не станет, жена не сможет оставить