Чтение 17–й страницы книги ~Рука~

взглянуть по-новому на отца, на наш дом.

После еды я вернулся в библиотеку, где, поколебавшись между
телевизором и газетой, выбрал последнюю. Через четверть часа я услышал
гудение машины для мытья посуды и увидел вошедшую ко мне Изабель.

- Ты не думаешь, что тебе надо бы позвонить Моне?

Расставляет ли она мне ловушку? Нет, жена казалась, как всегда,
искренней. Была ли она способна на неискренность?

- Почему?

- Ты был лучшим другом ее мужа. Вряд ли у нее есть настоящие друзья в
Нью-Йорке, а Боб Сэндерс улетел, не дав себе труда задержаться хотя бы
на день...

- Таков уж Боб.

- Ей, вероятно, очень одиноко в их огромной квартире... Сможет ли она
сохранить такое роскошное жилище?

- Не знаю...

- У Рэя были деньги?

- Он много зарабатывал.

- Но ведь и тратил тоже много, разве не так?

- Вероятно. Но его доля в деле Миллер и Миллер должна выражаться в
солидной сумме.

- Когда ты предполагаешь поехать к ней?

Это не было допросом. Она просто разговаривала, как жена
разговаривает со своим мужем.

- Позвони ей. Поверь, это будет ей приятно.

Я знал на память номер Рэя, с которым время от времени встречался,
наезжая в Нью-Йорк. Я набрал номер и услышал гудки, раздававшиеся
довольно долго.

- Мне кажется, там никого нет.

- Или она легла спать.

Именно в эту минуту послышался голос Моны:

- Алло! Кто говорит?

- Доналд.

- Очень мило, что вы позвонили, Доналд. Если бы вы только знали, до
чего я здесь ощущаю себя покинутой.

- Поэтому-то я и звоню вам. Мне посоветовала Изабель.

- Поблагодарите ее за меня.

В ее голосе мне почудилась ирония.

- Если бы вы не были столь далеко, я бы попросила вас провести со
мной вечер. Моя добрая Жанет делает что может. Я брожу по комнатам, не
находя себе пристанища. С вами такого никогда не бывало?

- Нет.

- Вам повезло. Утро было чудовищным. Этот еле влачившийся кортеж.
Потом все эти люди на кладбище. Если бы не вы...

Значит, она заметила, что я взял ее под руку.

- Я бы свалилась в снег от усталости. А этот напыщенный верзила Боб,
который столь церемонно со мной раскланялся перед тем, как удрал в
аэропорт.

- Я видел.

- Миллеры говорили с вами?

- Они спрашивали, буду ли я заниматься вашими делами?

- Что вы ответили?

- Что буду помогать вам по мере сил. Поймите, Мона, что я не хочу
навязываться. Я всего лишь провинциальный адвокат.

- Рэй считал вас первоклассным юристом.

- В Нью-Йорке сколько угодно более умелых, чем я.

- Мне хотелось бы, чтобы это были именно вы. Конечно, если Изабель...

- Нет. Она не увидит в этом ничего предосудительного, наоборот...

- Вы свободны в понедельник?

- В котором часу?

- В любое время. Вам ведь надо два часа на дорогу? Хотите в
одиннадцать?

- Я буду у вас.

- Теперь я сделаю то, что собиралась сделать еще в пять часов:
проглочу две таблетки снотворного и лягу. Если бы только было возможно,
проспала бы двое суток.

- Спокойной ночи, Мона.

- Спокойной ночи, Доналд. До понедельника... Еще раз благодарю
Изабель.

- Сейчас же передам ей это.

Я повесил трубку.

- Мона благодарит тебя.

- За что?

- Прежде всего за все, что ты для нее сделала. А также за то, что ты
разрешаешь мне заняться ее делами.

- Почему бы я могла воспротивиться этому? Разве я когда-нибудь
возражала против какого-нибудь из твоих дел?

Это было правдой. Я едва не расхохотался. Это действительно было ей
несвойственно. Она не позволяла себе выражать свои мнения. Разве что
время от времени в некоторых случаях бросала одобрительный или,
напротив, как бы отсутствующий взгляд, что служило достаточным
предостережением.

- Ты поедешь в Нью-Йорк в понедельник?

- Да.

- На машине?

- Это будет зависеть от метереологической сводки. Если объявят о
новом снегопаде, поеду утренним поездом.

Вот. Как легко. Мы беседовали, словно обычные супруги, спокойно,
просто. Люди, которые увидели и услышали бы нас, могли бы принять нас за
образцовую парочку.

А ведь Изабель смотрит на меня то ли как на подлого труса, то ли как
на убийцу. Я же твердо решил, что в понедельник изменю ей с Моной.

Дом жил своей обычной жизнью, возможно, оттого, что он был очень стар
и укрывал на своем веку уже немало поколений семейств. Правда комнаты со
временем расширились. В некоторых были перенесены двери, воздвигнуты
новые перегородки, а старые снесены. В семи, не больше, метрах от
спальни был выдолблен в скале бассейн.

Дом дышал. Временами из подвала доносился шум электрического
нагревателя отопления, иногда слышалось потрескивание деревянной обшивки
или балок. До самого декабря в камине у нас ютился сверчок.

Изабель взялась за газету и надела очки. В очках глаза ее выглядели
иначе, не столь безмятежно, а как бы испуганно.

- Как поживает Хиггинс?

- Очень хорошо.

- Жена его оправилась после гриппа?

- Забыл спросить у него.

Мы были вполне готовы киснуть подобным образом весь вечер, и именно
подобное существование я влачил семнадцать лет кряду.

Все произошло так, как я и предполагал, и я не думаю, чтобы Мона была
удивлена. Я даже уверен, что она ждала этого, а может быть и жаждала,
что никак не обозначает, будто она влюбилась в меня.

До этого дома у нас развернулся обычный уик-энд с дочерьми. Мы с
Изабель съездили за ними в Литчфилд и минут пятнадцать беседовали с мисс
Дженкинс, у которой маленькие черненькие глазки и плюющийся при
разговоре рот.

- Если бы все наши ученицы походили на вашу Милдред...

По правде сказать, я ненавижу школы и все, что с ними связано.
Во-первых, видишь и вспоминаешь себя во всех возрастах, что само по себе
уже стеснительно. Потом, невольно вспоминается первая беременность жены
и первый крик ребенка, первые пеленки, и, наконец, тот день, когда
ребенка впервые ведут в детский сад и возвращаются оттуда без него.

Годы отмечены, словно этапы, раздачей премий, в школе - каникулами.
Создается традиция, которую воображают незыблемой. Родится другой
ребенок, который следует тому же ритуалу, попадает к тем же педагогам.

И вот перед вами уже пятнадцатилетняя дочь и вторая, двенадцати лет,
и вы сами - человек на склоне лет.

Как в песенке Джими Брауна: крестильные колокола, венчальные колокола
и похоронные колокола. Потом все начинается сначала с другими.

Первый вопрос, заданный Милдред, едва мы сели в машину:

- Мама, я смогу отправиться с ночевкой к Соне?

Они всегда спрашивают разрешения у матери, мое мнение совершенно не
идет в счет. Соня - дочь Чарли Браутона, соседа, с которым мы
поддерживаем более или менее дружеские отношения.

- Она тебя пригласила?

- Да. У нее будет завтра небольшая вечеринка, и она предложила мне
переночевать.

У Милдред такая аппетитная мордашка, что ее прямо-таки хочется
съесть. У нее светлая кожа ее матери, но с веснушками под глазами и на
носу. Она приходит от них в отчаяние, но они-то и составляют главное
очарование дочери. Черты ее лица и тело еще совсем ребяческие, она
невероятно похожа на куклу.

- Как ты думаешь, Доналд?

Должен отметить, что Изабель никогда не забывает спросить моего
мнения. Но если бы я имел несчастье отказать, дети отшатнулись бы от
меня, поэтому я всегда говорю "да". Тут вмешалась Цецилия:

- А я буду торчать дома одна?

Ведь быть с нами и означает для нее быть одной! Восхваляют семью,