Чтение 3–й страницы книги ~Ночной мотоциклист~

нами сапоги действительно принадлежат человеку, входившему той ночью в дом
Осеева. Зазубрина, имевшаяся на ноже, оставила характерный след, задев
ребро.

Через полчаса в контору правления охотничьего общества возвращается
сутулый лейтенант. Он переминается с ноги на ногу у двери.

- Не намерен Шабашников явиться, Борис Михайлович. Говорит: "У меня
тоскливое состояние". Выпивши он.

- Он понял хоть, почему его вызывают?

- Да нет, где там. Сидит, с собаками разговаривает, как сыч какой-нибудь.

- Не видел, чтобы сычи разговаривали с собаками, - сердито бормочет
капитан.

- Да он и тверезый с ними толкует с утра до вечера. Полагаю, от
одиночества.

- Что ж, поедем, составим ему компанию для беседы.

В гостиницу я возвращаюсь поздно, на улицах горят фонари, дождь гасит их
и без того тусклый свет. Мерцает неоновая реклама, установленная над
зданием. "Для Аэрофлота нет расстояний. Москва - через десять часов".

Да, десять часов полета над таежным морем... Но как бы ни быстры были
самолеты, все-таки расстояние остается расстоянием. В такой дождь до Москвы
не десять часов, а все десять суток.

Эн Эс не один, с ним врач - знакомый уже мне молодой человек, который
говорит нараспев.

- Вы зря отказываетесь лечь в больницу, - говорит он, ставя на
рецептурном бланке пометку "Cito". - Вам это необходимо, необходимо.

- Не смотрите на меня так мрачно, доктор, - почтительно отвечает Эн Эс. -
На сей раз я пригласил вас не как паталогоанатома, а просто как хорошего
врача.

- Ну уж, ну уж...

- Мне нужен денек-другой. А потом отдых. Поддержите пока мой мотор,
ладно?

...Прежде всего Эн Эс заставляет меня вскипятить чайник и переодеться.
Плащ я выжимаю, как половую тряпку.

- Хватит с нас одного больного.

Майор не дает мне говорить, пока я не выпиваю две чашки густого чая,
заваренного по особому, разработанному Комоловым способу, который у нас в
управлении носит название "пришел с февральского дежурства".

- Теперь давай по порядку. Помни: я ничего не видел.

- Кажется, мы скоро можем закончить это дело, Николай Семенович. .

- Ишь ты.Veni, vidi, vici*.

* Пришел, увидел, победил (латин.).

Любовь к латыни он сохранил еще с рабфаковских времен, когда собирался
податься в фармацевты. "Не язык, а сама логика".

- Выводы потом. Давай по порядку!

- Хорошо...

- И помни: я ничего не видел...

Домишко Шабашникова стоял за ветхим забором, ворота висели на одной
петле, открывая вход во двор. Повсюду были разбросаны какие-то хомуты,
поленья, миски с собачьей едой.

Достаточно было лишь беглого взгляда, чтобы убедиться: здесь живет
бобыль.

За сараем, через два или три двора, виднелась "круглая", на четыре ската,
крыша. Это был дом убитого инженера Осеева.

- Он чем занимается, Шабашников? . - спросил я у капитана.

- Да так... Охотник. Можно сказать, профессионал. Шкурки сдает. Собаки у
него знаменитые, щенками торгует. Сейчас увидите Найду - лучшая, говорят,
лайка в Сибири, универсал.

- Один живет?

- Один.

Мы вошли в дом после того, как на стук никто не отозвался. В доме было
сумрачно. Хозяин сидел на кровати и, держа на коленях фокстерьера,
разговаривал с ним. Поджарая лайка настороженно следила из-за шкафа. У ее
ног барахтались два щенка. Здесь было собачье царство. Да и сам Шабашников
показался мне похожим на служебного пса, получившего отставку по возрасту.
Обвислые щеки, слезящиеся глаза, весь пожухлый, мятый.

Он был не то чтобы сильно пьян, но и трезв тоже не был.

- Извините, что побеспокоили, - мягко сказал Комаровский. - Нам известно,
что у вас имеется охотничий нож...

- У меня разрешение, - буркнул Шабашников, не поднимая головы. - На
карабин и нож.

- Идет проверка... Оружие у вас? Покажите, пожалуйста.

Шабашников принес карабин и стал рыться в брезентовой полевой сумке.
Комаровский, бегло осмотрев ружье, с интересом следил за поисками. Наступила
тишина.

- Нет ножа, - растерянно пробормотал Шабашников.

- Поищите хорошенько.

Ножа, как мы и ожидали, нигде не оказалось. Через несколько минут мы уже
знали, что у охотника исчезли также старые кирзовые сапоги сорок второго
размера, и получили заодно подробное описание ножа: золингеновская сталь,
лев и пальма на лезвии, наборная рукоятка.

- Когда вы в последний раз видели нож? Шабашников наморщил лоб.

- Да вот позавчера...

- Восьмого августа? - Комаровский бросил взгляд в мою сторону.
Преступление было совершено в ночь с восьмого на девятое.

- Ну да, восьмого... Я ходил к соседям, к Зуенковым, проводку чинить и
брал нож для зачистки провода.

- Может быть, забыли там? Комаровский предоставлял ему возможность
выкрутиться.

- Нет, принес, положил в сумку.

- Ну, а дальше? Вспомните подробности. Вечером и в ночь с восьмого на
девятое вы были дома?

Комаровский задавал короткие вопросы, словно гвозди вбивал. Он толково
вел этот разведывательный допрос. Я чувствовал, что еще немного - и
Шабашников сам загонит себя в угол.

- Дома... Вообще-то плохо помню... Под хмелем был.

И тут я увидел, как в нем шевельнулся страх, выполз из-под спиртной
дремы. Глаза меняли выражение - словно диафрагма открылась в объективе и
реальная жизнь вместе с сумрачным светом дождливого дня хлынула внутрь.
Диафрагма открывалась все шире, и чем больше вбирали в себя глаза
Шабашникова, тем сильнее росла в них тревога. Он был не так уж стар, это
ясно чувствовалось сейчас.

- Щеночков я продавал в тот день, - сказал охотник. - Щеночков. Жалко мне
их всегда, вот и...

Он вдруг улыбнулся мне. Улыбка была жалкая, заискивающая. Да, вот так оно
и бывает. Пьяная дурь, неожиданная вспышка алчности и жестокости. И ничто не
остановило его, одурманенный мозг не поставил ни одного барьера.

- Собаки! - забормотал хозяин, протягивая мне фокстерьера. - Посмотрите:
Тюлька, такого "фокстера" нигде не увидите. Любого лиса возьмет! Люблю я
собачек...

Он сказал это так, будто любовь к собакам могла оправдать любой его
поступок.

Тюлькины смешливые глазки-бусинки затерялись в завитушках белой шерсти.
Шабашников и впрямь любил собак - фокстерьер был чист и вычесан. А в доме
творилось черт знает что.

- Значит, в ночь с восьмого на девятое вы были дома? - еще раз спросил
Комаровский.

- Где же еще?

- И выходит, только в тот вечер или ночью ваш нож и сапоги могли быть
похищены?

- Не знаю, - пробормотал Шабашников. - Наверно.

- В таком случае необходимо задержать вора. Мы осмотрим место
происшествия...

- Да зачем? - замахал руками Шабашников. - Мелочь какая! Не надо, ни к
чему, идите себе занимайтесь делом.

- Вы понимаете всю важность происшедшего? Украдено оружие. Оно может быть
использовано похитителем.

- Нож - тоже мне оружие!..

- Все-таки!

Шабашников нехотя написал заявление в милицию. Привезли розыскную собаку.
Проводника предупредили, как вести поиски. Вскоре овчарка, рыскавшая по
двору, настороженно принюхиваясь, принялась разрывать лапами груду щебня,
сваленного у сарая. Мы извлекли из-под щебня небольшой сверток. В обрывок
полотенца, того самого, махрового, голубого, была завернута пачка денег.
Десять "четвертных".

- Это ваши деньги? - спросил Комаровский.

Шабашников побледнел. Руки его тряслись, и он никак не мог унять эту
дрожь.

- Нет, не мои... Никогда их не видел в глаза!

- Откуда же они взялись?

Шабашников молчал. "Возможно, он действительно ничего не помнит, -
подумал я. - Бывает ведь... Алкогольное помешательство. Это может пройти так
же быстро, как и пришло".

Я был очень удивлен, когда Комаровский ограничился лишь тем, что попросил
Шабашникова далеко не отлучаться. По дороге в отделение я сказал об этом
капитану.

- За Шабашниковым мы посмотрим, - ответил Комаровский. - Но что-то мне
'не верится в его злодейство.

Я подумал: "не верится" - слабый аргумент против улик.