Чтение 16–й страницы книги ~Заботы пятьдесят третьего года~

- Позвольте, товарищ, - Иванюк довольно невежливо отодвинул
гражданина в сторону, открыл дверцу, уселся на переднее сиденье и стал
неотрывно глядеть вперед. Сзади пристроился Казарян. Аккуратненько взяли с
места.

- Будь осторожна, моя любовь! - пропел им вслед веселый гражданин.

- Пристал, нахалюга, - объяснила происшедшее с ней шоферша. Пассажиры
молчали. Только на Садовом Иванюк спохватился:

- Куда вас доставить? - спросил он у Казаряна, полуобернувшись.

- Крючок вам небольшой придется сделать. На Ярославское шоссе.

- О чем речь? Марина, действуй!

Марина действовала. У Колхозной "опель-капитан" сделал поворот и
попер по Первой Мещанской. Попрыгали на трамвайных линиях и выкатили к
Рижскому вокзалу. На Крестовском мосту Иванюк спросил:

- Курс на Ярославском?

- Село Алексеевское.

...А вот и село. Остановились. Казарян сказал:

- Ну что ж, поблагодарим шофера.

- Отличный работник! - неизвестно чему обрадовался Иванюк.

- Ца, - поправил его Казарян.

- То есть? - не понял тот.

- Шофер она действительно шофер. Но не работник - работница. Отличная
работница! - Казарян поймал шофершин взгляд в зеркальце и подмигнул ей.

Он долго блуждал среди стандартных двухэтажных домов, пока не нашел
искомый. Таких домов, да еще бараков в конце двадцатых - начале тридцатых
годов было построено по Москве великое множество. Наспех сколоченные из
досок, без всяких удобств, двухэтажные двухподъездные домики были задуманы
как временные - на три-четыре года - жилища. Вышло по-иному. Они стояли
третье десятилетие.

В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где
тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую комнату и постучал.

- Чего надо? - нелюбезно спросил из-за двери прокуренный женский
голос.

- Не чего, а кого, - уточнил Казарян. - Вас, Евдокия Григорьевна.

- Кто такой? - диалог продолжался при закрытой двери.

- Из милиции я буду, - отрекомендовался Казарян и резко толкнул
дверь: надоело препираться.

А дверь распахнулась - не заперта была. Посреди сильно заставленной
комнаты стояла худая женщина лет пятидесяти с папироской в зубах.

- Я из милиции, - повторил Казарян. - А милиционеры любят при
разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться. - Казарян
огляделся. - Курите? Значит, и мне закурить можно?

- Кури, - равнодушно разрешила дама с папироской.

- Тогда я сяду. - Казарян сел, а Евдокия Григорьевна не садилась:
стояла и смотрела, как он закуривает.

- Играешься, милиционер. - И догадалась - почему: - Молодой еще, не
надоело.

Тут нахрап не пройдет. Казарян затянулся "Примой" и спросил очень
просто:

- Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?

- Давишь? Не так, так этак. Что нужно-то?

- Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы -
почтовый ящик.

- Доказать это можешь?

- Шутя-играя.

- Мальчонку, значит, прихватил, - без труда сообразила Евдокия
Григорьевна. - Если Колька на убийство пошел, сдам я тебе его, милиционер.

- Зовите меня проще. К примеру - Роман Суренович. Когда Самсонов вас
навещает?

- Через два дня на третий. Был вчера, но вчера почты ему не было.

- Это я знаю. Бывает днем, вечером?

- Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-девять. Как же этот дурак в
такое дело влез?

- Как дураки влезают - по глупости. Маловероятно, но, может быть,
знаете: где его хата сейчас?

- Не знаю. Господи, какой идиот! - Она села наконец, от окурка
прикурила целую папиросу.

- Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками - ладно, но связаться с
уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?

- Племянник. Сын сестры моей несчастной.

- Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых
человека и вместе с вами подождут вашего племянника?

- Не буду.

- Тогда я пойду. Извините за беспокойство, Евдокия Григорьевна. -
Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна. - Нескромный вопрос: судя по
ясности мышления и жесткости решений, вы - медицинский работник?

- Хирургическая сестра, - ответила Евдокия Григорьевна, и они
улыбнулись друг другу.

Сергей Ларионов пил пиво в пивном зале номер три. Во втором его
отсеке, который отделяли от первого три ступеньки вниз, он пил уже третью
кружку, потому что шел уже второй час его пребывания здесь. Ждал. А ждать
в пивном зале необременительно: тяни потихоньку пиво, хрусти раками и
разглядывай публику.

Он пришел. Он пришел и остановился на первой ступеньке, оглядывая зал
и выбирая место. За ним остановился услужливый официант с тремя полными
кружками пива в правой руке и тарелкой раков в левой. Куда же ему сесть?..
Сиреневые брючки, светло-серый буклевый пиджак, ярко-красные башмаки на
толстом, причудливо изрезанном каучуке. К стилягам? Падающая походка на
расслабленных ногах, окурок, неизвестно как державшийся на губе, локти,
прижатые к торсу, руки, готовые на все... К уголовникам?.. Мечтательный
взгляд поверх голов, в суть мироздания, в никуда. К поэтам?

Ларионов усмехнулся, встал, оставив на мраморе червонец и, не заметив
карточного каталу Вадика Гладышева по кличке Клок, направился к выходу.

В кинотеатре "Новости дня", на непрерывке, целыми днями хоронили
Иосифа Виссарионовича. Человек десять-пятнадцать из зала наблюдали, как
это делали миллионы.

Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом
сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова,
произносившего речь.

Клок явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся
в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел боковым выходом. Вышел и
Ларионов.

Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади.
Не доходя Патриарших, Клок нашел подходящий дворик.

Серело - начинался вечер. В оконцах загорались электрические
лампочки. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули
пальтуганы, подняли воротники - сыро, знобко. Не здравствуй, не прощай,
словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:

- Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в "Советский" заскочил
погреться. Вошли в зал - аж страшно стало, мы - единственные. У стен, как
вороны, официанты неподвижные, у эстрады - лабухи кружком. И все молчат.

Заказали мы парочку "Двина", икры, стерлядки заливной - будто в пост.
Понтель нас быстренько обслужил - и опять к стенке, горевать. Выпили по
первой, по второй, побеседовать захотелось. Позвали ударника из оркестра,
поднесли. Выпил он, закусывать не стал. И к своим удалился, для дальнейших
переживаний.

- К чему это ты мне, Вадик, рассказываешь? - поинтересовался
Ларионов.

- Сажать теперь будут по-старому или по-новому?

- По УПК, Вадик, опять же по УПК.

- По-старому, значит. - И без перехода. - Зачем понадобился?

- О правиле в последнее время не слыхал? - очень просто спросил
Ларионов.

- Ну Алексеевич, ты даешь! - восхитился Вадик.

- Я не даю, я спрашиваю.

- А я не отвечаю.

- Зря.

- Алексеевич, не дави, - попросил Вадик.

- Выхода нет.

Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные башмаки. Наконец
оторвал взор от ярко-красного чуда.

- Я тебе, Алексеевич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в ключе
несу. А сегодня - один сказ. Я хевру сдавать не буду.

- Ты ее уже сдал, Вадик.

- Вам виднее, - перешел на официальное "вы" Вадик.

- Хевра-то, по меховому делу?

- По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось
правило, и все.

- Правило это убийство определило, Вадик.

- Поэтому я и кончик тебе дал.

- Кончик ты мне дал не потому, - грубо возразил Ларионов. - Кончик ты
мне дал, потому что ты у меня на крючке. И не забывай об этом.

- У тебя забудешь! - в злобном восхищении отметил Вадик.

А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо жили в одном доме.
Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.