Чтение 43–й страницы книги ~Заботы пятьдесят третьего года~

себе. На миг ощутил ее груди, учуял острый запах волос и захотел, чтобы
так было долго.

- Идите, - сказала она. - Идите. Только не напивайтесь.

Он хотел обидеться, но уже не хотел оставаться. Ничего не сказав, он
кинулся в темноту на Тимкин голос.

Они сели у овражка. Снизу несло нежной травяной прелью. Тимка и
стакан принес. Алик принял дозу и лег на спину. Тимка звучно принял свою.
Алик закрыл и открыл глаза. Звездный небосвод дрожал над ними. Они лежали
на траве, и опять для них стала слышна жалобная гармоника, и шум
молоковозов, и пронзительные вскрикивания простодушно кокетничающих
девчат.

Тимка выпил из горлышка и закашлялся. Откашлявшись, сказал:

- С приветом. - И утер слезы. - А теперь - с новыми силами - на
танцы. Девки дуньковские - персики! Щипай - не ущипнешь. Лучше лапать.
Сэло!..

Они игриво зашагали на звук гармошки. Отработав последний номер,
гармонист застегнул гармошку и пошел спать. Стали потихоньку разбредаться
и девчата.

- Пошли, пошли! - Тимка дергал Алика за рукав. - Вон две курочки
потопали! Ничего себе, слово пролетария!

Они догнали курочек, которые топали довольно быстро.

- Разрешите присоединиться. Скучаем, - взял быка за рога Тимка.

Девчата молчали. Тогда он продолжил:

- Мой друг Александр. Большой человек. Хочет жениться. - Тимка
вздохнул и добавил: - Я тоже холостой.

Алик изучал обветренные свежие девчачьи лица. Лица были строги и, по
дуньковскому этикету, ничего не выражали.

- Холостая жизнь тяжела, - продолжал Тимка. - Один в поле не воин.
Своя рубашка ближе к телу. А рубашку-то постирать некому и чего другое
справить тоже. Девочки, выходите за меня замуж!

Тимка попытался было облапить ближайшую, но отдернул руку, потому что
девицы вдруг оглушительно рявкнули частушку:

Цветет в Тбилиси алыча

Не для Лаврентья Палыча,

А для Климент Ефремыча

И Вячеслав Михалыча!

- Тима, я пойду, - попросился Алик.

- Не понимаешь своего счастья, а еще высшее образование имеешь! Нет,
весь я не уйду! - решил Тимка и сделал Алику ручкой! Гремели частушки!

Спать не хотелось, и Алик пошел по деревне. Он шел по шоссе, считая
звонкие свои шаги и дошел до окраинного холма, где гулял ветер. Он стоял
на ветру, спиной к деревне и слушал далекие частушки, шум деревьев,
печальный паровозный крик. Что-то ткнулось ему между лопатками, и сердце
оборвалось от ужаса. За спиной стояла Ася. Она была в резиновых тапочках,
вот в чем дело. Она протянула ему руки, и он взял их в свои.

- Саша, Саша, - сказала она, и он задохнулся.

Потом они лежали на его куртке. Под курткой была свежескошенная
трава, и пахла она позабытым детством. На востоке небо уже серело, а
звезды блекли. Ася мерзла и старалась спрятаться в его руках, в его ногах.
И говорила с закрытыми глазами.

- Я счастливая сегодня. А ты?

- А я ушел от своего счастья. Так сказал Тимка.

- Тимка - дурак и нахал. Не обижай меня, Саша.

- Глупенькая моя, - сказал он, потому что это надо было сказать.

- Я хотела этого с тобой, - призналась она.

- Тебе холодно. Пойдем, я провожу тебя, - предложил он. Ася
вздохнула, открыла глаза, жалко улыбнулась и села.

- Пошли.

У избы он поцеловал ее. Она вяло ответила и ушла. До своей избы он
бодро бежал и с радостью проник в вонючее тепло.

Алик трясся на тракторной телеге и жалел себя. Жалел, потому что по
глупости не взял из Москвы резиновых сапог, потому что выпитое натощак
молоко бурчало и переливалось в животе, потому что на жестком неровном
тюфяке спал всего три часа.

Лес был хорош. Трактор остановился. Алик спрыгнул на землю, и ботинки
его ушли в зеленую траву и невидимую воду.

- Я ж говорил: без резиновых сапог не проживешь! - обрадовался Тимка.

- Много говоришь, Тимофей, - сказал пожилой щуплый мужик и протянул
Алику пару высоких галош. - Для тебя прихватил, если грязно будет.

- Много говоришь, Тима, много говоришь! - Алик ликовал и влезал в
галоши. - Уж не знаю, как благодарить, Петрович.

- Веревочкой подвяжи, грязь галоши засасывает. Опять одни ботиночки
останутся. - Петрович протянул Алику кусок бечевки.

- Спасибо, Петрович, полбанки с меня.

- С ним разопьешь. - Петрович ткнул пальцем в Тимкин живот и отошел к
трактористу, который, отыскав место повыше и посуше, обихаживал там себе
ложе из брезента, для того, чтобы лежа, с комфортом наблюдать, как будут
корячиться с бревнами нахальные языкастые москвичи.

- Ну, Александр, отмочил ты с банкой! - Тимка кис со смеху. -
Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и
не нюхать!

- Предупредить не мог? - обиделся Алик.

- Не успел, - оправдался Тимка. - Ну-с, граждане, белыми ручками за
черные бревна, и - раз!..

Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от
ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.

Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по
скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За
полчаса вшестером - девять кубов.

- Колхозник! - крикнул Тимка трактористу. - Заводи кобылу!

Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к машине. Москвичи
вскарабкались на телегу: застучал мотор, и поезд потихоньку тронулся.
Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому
взял левее - ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую
занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы
хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.

- Совсем одичал, крестьянский сын?! - злобно осведомился Тимофей.

Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное
дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от переживаний. Некурящий
Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.

- Мужики, сюда! - вдруг крикнул он.

Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то,
прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:

- Блиндаж еще с войны!

Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой углубления по
овражному берегу - окопы сорок первого года.

- Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! - возразил Петрович.
Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась
стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал
ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.

- Ребята, там - мертвяк, - сказал он.

- Шкелет, что ли? - спросил тракторист.

- Шкелет не воняет, - ответил Тимка.

- Что ж это такое, что ж это такое?! - завопил тракторист.

- Сообщить надо, - решил Петрович.

- А ты не врешь? - вдруг засомневался тракторист. - Знаем ваши
московские шуточки! - и радостно кинулся в блиндаж. И тут же выскочил из
него, заладив по новой: - Что ж это такое, что ж это такое?..

- Мы здесь покараулим, чтоб все было в сохранности, а ты дуй в
деревню и сообщи по начальству, - приказал ему Алик.

Первым прибежал высокий, с виду городской парень. Задыхаясь от
быстрого долгого бега, он выкрикнул:

- Где?!!

- А ты кто такой? - строго спросил Тимка.

- Я - работник МУРа Виктор Гусляев, - представился парень, показал
книжечку и повторил вопрос: - Где?

Тимка, присмиревший при виде книжечки, кивнул на дверцу. Гусляев
нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше первопроходцев. Вынырнул
наконец и распорядился:

- Никому к блиндажу не подходить, - осмотрел шестерых, решил для
себя: - Наш наверняка, не областной.

- Ему, вероятнее всего, без разницы теперь, чей он - ваш или
областной, - Алик приходил в себя.

Услышав такое, Гусляев обрадовался чрезвычайно, вытащил записную
книжку, вырвал листок, нацарапал на нем огрызком карандаша нечто и
протянул листок Алику:

- Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а вас очень
прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.

- Не в вашу службу, а в нашу дружбу, - бормотал Алик, изучая листок
бумаги, на котором значилось имя, отчество и фамилия Ромки Казаряна и
номер телефона. - А почему Роману Суреновичу? Может, сразу Александру
Ивановичу Смирнову?

- Его нет, он в отъезде, - автоматически ответил Гусляев и только
потом удивился: - А вам откуда известно, что Смирнов - мой начальник?

- Страна знает своих героев, - усмехнулся Алик и, сложив листок,
сунул его в карман.