Чтение 10–й страницы книги ~Заботы пятьдесят третьего года~

- Александр Иванович. А вы, Василий Константинович, всегда в первой
половине дня изволите отсутствовать?

- Ни боже мой, Александр Иванович. Жена - да, дочка тоже. Жена на
работе, дочка в институте, а я с утра до двух за письменным столом.

- Почему же сегодня вас не было?

- Срочно вызвали на заседание секции прозы.

Старший из-за плеча на них недовольно посмотрел, давал понять, что
разговор ему сильно мешает. Смирнов взял писателя под руку:

- Мы мешаем, Василий Константинович. Где мы можем без помех
поговорить?

- Пойдемте на кухню, Александр Иванович.

В стерильно чистой кухне на столе стоял пустой графинчик и пустой
стакан. Смирнов понятливо ухмыльнулся:

- От расстройства чувств позволили?

- Не скрою: хотел было. Да он меня опередил.

- Кто "он"?

- Да вор этот.

- Интересно. А много в графинчике было?

Василий Константинович указал пальцем уровень. Грамм по сто-сто
пятьдесят, не больше.

- Я, честно говоря, днем не употребляю. Но сегодня, сами понимаете...
- неизвестно почему оправдываясь, пояснил писатель.

- А еще какая-нибудь выпивка в доме есть?

- Отсутствует. - Писатель вздохнул. - Меня Ирина Всеволодовна бдит.

- Что же из квартиры взяли, Василий Константинович?

- Шубу жены, довольно дорогую, из обезьяны, каракулевую дочкину, два
моих костюма, и так, по мелочам.

- Что за мелочи?

- Побрякушки всякие. Кольца, кулоны, часы. Они все в шкатулке лежали.

- Действительно побрякушки или золото настоящее?

- Золотые, естественно. Кольцо - маркиза с бриллиантами, кольцо с
порядочным изумрудом, бирюзовый гарнитур, часы швейцарские в осыпи...

- Ничего себе побрякушки. А деньги?

- Денег в доме не держу. Понемногу в карманах, в сумках. А он, видно,
деньги искал. Весь мой стол перевернул, мерзавец.

- Спасибо, Василий Константинович. Скажите, а ребята стакан и
графинчик смотрели?

- Смотрели, смотрели. Сказали, что отпечатков нет, в перчатках, мол,
работал.

Смирнов прошел в спальню, куда уже переместилась группа. Старший
вопросительно посмотрел на него.

- По-моему, Скачок, - поделился своими соображениями Александр.

- По-моему, тоже, - саркастически согласился старший.

- Высокий профессионал. Работал в перчатках, ни одного пальчика.
Замок отжат мастерски, взято все по точному выбору.

- Скажите, - робко поинтересовался писатель, - почему когда вот
здесь, в спальне, стояли прекрасные кожаные чемоданы, он, для того, чтобы
уложить вещи, полез на антресоли и достал драный фибровый?

Из-за спины писателя Казарян дал нужные разъяснения:

- Чтобы все соответствовало, товарищ писатель. Вор чемодану и чемодан
вору.

- Не понял, - обернулся к Казаряну писатель.

В ватнике и кирзачах и с заграничным чемоданом, представляете?
Лакомый кусок для любого милиционера.

- Теперь понял! - ужасно обрадовался писатель.

- Мы вам не нужны? - спросил у старшего Смирнов.

- Да уж как-нибудь обойдемся.

- Эксперта я вам оставлю. А мы, Рома, с тобой пойдем погуляем.

На улице встретили недовольного Семеныча и удрученного Верного.
Семеныч, чтобы избежать подначки, начал первым:

- Вы бы еще нас на улицу Горького вывели или на площадь Свердлова!
Найдешь тут! Только собаку нервируют.

- Докуда хоть довел? - миролюбиво поинтересовался Александр.

- До Беговой. А там уж полный бардак, только нюх собаке портить.

Смирнов посмотрел на Верного. Тот, будто понимая, виновато отвел
глаза.

- Не унывай, кабыздох!

- Собачку не смей обижать. Если что - я виноват, - сказал Семеныч.
Ничего не ответив, Смирнов ободряюще похлопал того по спине и вместе с
Казаряном пошел дальше. Они пересекли Беговую и поплелись вдоль церковной
ограды стадиона Юных пионеров. Из-за угла выползал трамвай. Двадцать
третий номер.

- А ну-ка покажи, как от тебя Цыган ушел! - требовательно предложил
Александр.

- А вот так! - заорал Казарян и с ходу набрал немыслимую скорость.
Хотел вспрыгнуть на подножку, хотел, чтобы этого не смог сделать Смирнов,
хотел уехать один, показал кукиш оставшемуся Александру. Казарян вспрыгнул
на первую площадку прицепного вагона и торжествующе обернулся. Смирнов из
последних сил бежал рядом с последней площадкой. Успел-таки, зацепился,
прыгнул на подножку, глянул на Казаряна и показал ему кукиш. Роман
ликующим криком вопросил:

- Куда едем, Саня?

- За кудыкину гору! - весело ответил Александр.

За счастье - стоять на подножке мотающегося вагона и весело
перекрикиваться с приятелем, стоящим на другой. Это счастье - ехать по
знакомой, привычно любимой Москве, где они - ее истинные жители. Это
счастье - ни о чем ни думать и лицом ощущать плотный несущий на тебя
воздух. Молодые были еще тогда, здоровые...

Они пересекли Ленинградское шоссе и по Дворцовой аллее вышли к устью
Красноармейской улицы. Справа, на отшибе и от Красноармейской, и от
высоких прекрасных деревьев причудливых аллей, рядом со складом,
расположенным в бывшей церкви стиля ампир, стояла обширная пивная.

Смирнов распахнул дверь, и они через предбанник проникли в помещение.
Переполненная лишь в дни футбольных матчей, когда болельщики в
предвкушении невиданного зрелища сдерживали свое возбуждение употреблением
горячительных напитков до и расшатанную непредсказуемыми перипетиями игры
психику теми же напитками после, пивная эта в обычные дни посещалась лишь
немногими завсегдатаями.

Двое офицеров-летчиков торопливо допивали пиво. Допили и стремительно
удалились. А другая пара застряла ненадолго: молодые инженеры-конструкторы
из ильюшинской шарашки, приняв по сто пятьдесят, бурно спорили по
производственным вопросам. В углу щурился от удовольствия только что
захмелевший алкоголик.

За стойкой у сатуратора несла бессменную вахту буфетчица Дуська. К
ней, весь сияя от возможности лицезреть такое, и направился Александр.

- Сколько же ты лет за стойкой, добрая душа! - произнес он
проникновенно и повернулся к Роману. - Помню, как она меня еще
несовершеннолетнего жалела! Не положено вроде, ан нет, пожалеет пацана,
нальет.

- Несовершеннолетним спиртные напитки запрещено продавать, - сурово
сказала Дуся.

- Ты что, не узнала меня, Дусенька?

- Узнала, Санечка. По шуткам твоим нахальным узнала.

Александр был совсем рядом. Облокотился о стойку, грустно так
посмотрел ей в глаза.

- Что ты у него купила, Дуся?

- Не понимаю, о чем вы, Александр Иваныч.

- Ого, официально, как на допросе! И сразу с отказа. А если шмон с
понятыми? Если найду? Соучастницей пущу, Дуся.

Дуся тут же уронила слезу. Крупную, умелую. Смирнов ждал. Она достала
из рукава кофты платочек, промокнула глаза, и высморкалась.

- Ничего я у него не покупала. В залог взяла.

- Покажи.

Она выдвинула денежный ящичек и положила на стойку кольцо с зеленым
камнем. Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился:

- Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне.

- Изумруд, не изумруд, а на золоте - проба.

- Сколько ты ему за кольцо отвалила? - ласково спросил Александр.

- Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила.

- Ты мне зубы не заговаривай. Сколько?

- Двести рублей.

- Вот и ладушки. А теперь - по порядку, и не торопись, с
подробностями.

Не впервой. Дуся рассказывала, как под протокол.

- Часов в двенадцать явился. Тихий такой, спокойный. Постоял в
дверях, осмотрелся - и ко мне. "Дусенька, - говорит, - край. Срочно к
сестре ехать надо, а, как на грех, ни копейки. Возьми у меня кольцо,
последнюю память о матери. Слезами обливаюсь, но продаю". Столковались на
двух сотнях. Я ему сто пятьдесят налила и кружку пива. Отошел он к
столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорили они
с Кащеем и ушли. Все.

- Чемодан при нем был? - задал первый вопрос Александр.

- Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула.
Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.

- Кащей - это Серафим Прохоров?

- Он самый, Санечка.

- Совсем, что ли, спился?

- Пьет, сильно пьет.