Чтение 22–й страницы книги ~Высокое окно~

форме, и бросил перед ним контрольный талон с номером моей машины.

- Филип Марлоу, - сказал я. - Гость.

- Благодарю вас, мистер Марлоу. - Он записал мое имя и номер машины,
вернул мне талон и поднял телефонную трубку.

Негр в белоснежной двубортной форменной куртке с золотыми эполетами и в
фуражке с золотой окантовкой распахнул передо мной дверь.

Вестибюль напоминал очень дорогой мюзикл. Много света и блеска, много
нарядов, много декораций, много звуков и блистательная труппа, состоящая из
одних звезд. В мягком рассеянном свете стены, казалось, уходят в бесконечную
высоту - к россыпям лампочек-звезд. В коврах можно было утонуть по горло. В
глубине вестибюля за высокой аркой виднелась пологая лестница с широкими
низкими ступеньками, покрытыми ковровой дорожкой. При входе в банкетный зал
стоял полнолицый старший официант с двухдюймовыми атласными лампасами и
пачкой тисненных золотом меню под мышкой. Его лицо было того типа, на
котором любезная улыбка может без малейшего движения мускулов сменяться
выражением холодного бешенства. Вход в бар был налево. Там было сумрачно и
тихо, и в слабом мерцании стеклянной посуды за стойкой бесшумно, как
мотылек, порхал бармен.

Из дамской комнаты, на ходу подкрашивая губы, вышла высокая красивая
блондинка в платье, похожем на осыпанные золотой пылью морские волны, и,
что-то напевая, направилась к арке.

Сверху доносились звуки румбы, и девушка, улыбаясь, покачивала в такт
музыке золотистой головой. У лестницы ее поджидал низенький краснолицый
толстяк с масляными глазками. Он вцепился жирными пальцами в обнаженную руку
блондинки и с вожделением уставился на нее снизу вверх.

Девица в китайской пижаме персикового цвета взяла мою шляпу и взглядом
осудила мой костюм. У нее были загадочные порочные глаза.

По лестнице спустилась торгующая сигаретами девушка в белом плюмаже.

Ее одежды было достаточно для того, чтобы спрятать в ней зубочистку; одна
ее длинная красивая нога была серебряного цвета, другая золотого. Вид у
продавщицы сигарет был в высшей степени надменный.

Я прошел в бар и уселся на высокий кожаный стульчик у стойки. Нежно
звенели бокалы, мягко сияли лампы, тихие голоса шептали о любви, или о
десяти процентах, или о чем-то еще, о чем принято шептать в подобном месте.

Высокий мужчина в сером костюме, скроенном ангелами, вдруг встал из-за
маленького столика у стены, подошел к стойке и принялся поносить бармена. Он
поносил его громким чистым голосом в течение очень длинной минуты и назвал
приблизительно девятью словами того рода, которые красивые мужчины в серых
великолепного покроя костюмах обычно не произносят. Все умолкли и спокойно
наблюдали за ним. Его голос врезался в приглушенные звуки румбы, как лопата
в снег. Бармен стоял совершенно неподвижно и глядел на мужчину. У него были
кудрявые волосы, чистая теплая кожа и широко расставленные внимательные
глаза. Высокий мужчина наконец умолк и прошествовал к выходу. Все, кроме
бармена, посмотрели ему вслед.

Бармен медленно прошел к концу стойки, где сидел я, и встал, глядя мимо
меня; на лице его не было ничего, кроме бледности.

Наконец он повернулся ко мне и сказал:

- Да, сэр.

- Я хочу поговорить с Эдди Пру.

- Так.

- Он работает здесь.

- Работает кем? - Его голос был абсолютно спокоен - и сух, как сухой
песок.

- Я так понял, что ходит по пятам за боссом. Если вы понимаете, о чем я
говорю.

- О Эдди Пру. - Он медленно пожевал губами и механически поводил
полотенцем по стойке - маленькими жесткими кругами.

- Ваше имя?

- Марлоу.

- Марлоу. Что-нибудь выпьете, пока будете ждать?

- Сухой мартини пойдет.

- Мартини. Очень, очень сухой.

- О'кей.

- Вы его будете есть ложкой или ножом и вилкой?

- Нарежьте соломкой, - сказал я. - Я просто погрызу.

- Собирая тебя в школу, сынок, положить ли тебе в портфельчик оливку?

- Можете влепить мне ею в нос, если вам от этого станет легче.

- Благодарю вас, сэр, - сказал он. - Сухой мартини.

Он пошел было прочь, но обернулся, наклонился ко мне над стойкой и
сказал:

- Я перепутал заказ. И джентльмен сообщил мне об этом.

- Я слышал.

- Он сообщил мне об этом, как сообщают о подобных вещах джентльмены.

Крупные тузы любят указывать на ваши мелкие оплошности. И вы его слышали.

- Да, - согласился я, прикидывая, сколько это может продолжаться.

- Он заставил себя слышать, этот джентльмен. И я подошел сюда и
практически оскорбил вас.

- Я догадался.

Он поднял вверх палец и задумчиво посмотрел на него.

- Вот так просто, - сказал он. - Совершенно не знакомого мне человека.

- Это все мои большие карие глаза, - сказал я. - У них очень кроткое
выражение.

- Спасибо, приятель, - и он спокойно отошел.

Я увидел, как он говорит по телефону у другого конца стойки. Потом
увидел, как он трясет шейкер. Когда он принес мне мартини, он снова был в
полном порядке.

Глава 18

Я взял стакан, уселся за маленький столик у стены и закурил. Прошло пять
минут. Я не заметил, как сменился темп льющейся сверху музыки. Теперь пела
девушка. У нее было Богатое, глубокое - до самых пяток контральто, очень
приятное на слух. Она пела "Темные глазки", и оркестр как будто засыпал за
ее спиной.

Когда она кончила петь, раздался взрыв аплодисментов и свист.

- Линда Конкист вернулась в оркестр, - сказал своей спутнице мужчина за
соседним столиком. - Я слышал, она вышла замуж за какого-то Богача из
Пасадены, но у них что-то не заладилось.

- Чудный голос, - сказала женщина. - Для эстрадной певицы.

Я начал было подниматься, но тут на столик упала тень - рядом стоял
человек.

Он был ростом с высокую-высокую виселицу, человек с корявым лицом и
безжизненным правым глазом с мутным зрачком - похоже, совершенно слепым. Для
того чтобы положить ладонь на спинку стоящего напротив меня стула, ему
пришлось наклониться. Он стоял, ничего не говоря, и оценивающе разглядывал
меня; а я сидел, дотягивая мартини, и слушал следующую песню, которую пело
контральто. Видимо, здешние завсегдатаи любили старомодную сентиментальную
музыку. Может быть, все они просто устали до смерти, стараясь опередить
время в гонке на работе.

- Я Пру, - жестким шепотом сказал человек.

- Я догадался. Вы хотите поговорить со мной, а я хочу поговорить с вами и
девушкой, которая сейчас поет.

- Пойдем.

В глубине бара была дверь. Пру отпер ее, придержал, пропуская меня, и мы
стали подниматься по устланной ковром лестнице, ведущей налево. Длинный
прямой коридор с несколькими закрытыми дверями. Пру постучал в дверь в самом
конце коридора, открыл ее и посторонился, пропуская меня. За ней находилось
что-то вроде небольшого уютного офиса. В углу у французских окон был встроен
обитый тканью диванчик. Мужчина в белом смокинге стоял спиной к комнате,
глядя в окно. В комнате находился большой черный сейф с хромированной
отделкой, несколько шкафов для хранения документов, большой глобус на
подставке, крохотный, встроенный в стену бар и обычный для офиса громоздкий
стол с обычным кожаным креслом с высокой спинкой.

Все приборы на письменном столе были выполнены из меди и в одном стиле -
медная лампа, подставка для ручек и стаканчик для карандашей, пепельница из
стекла и меди с медным слоником на краю, медный нож для разрезания бумаги,
медный термос на медном подносе и медные уголки у бумагодержателя. Над
медной вазой вились побеги душистого горошка почти медного цвета.

Кругом сплошная медь.

Мужчина у окна обернулся, и стало видно, что ему около пятидесяти, что у
него пепельно-серые волосы - и в большом количестве - и тяжелое красивое
лицо, ничем, впрочем, не примечательное - разве что коротким сморщенным
шрамом на левой щеке, производившим впечатление, скорей, глубокой ямочки.
Ямочку я помнил. Если бы не она, этого человека я бы забыл. Я помнил, что
очень давно, по меньшей мере лет десять назад, видел его в фильмах. Я не
помнил, что это были за фильмы, или о чем они были, или что он в них делал,
но помнил тяжелое красивое лицо с маленьким шрамом. Волосы у него тогда еще
были темными.

Он прошел к столу, опустился в кресло, взял нож для разрезания бумаги и
потыкал острием в подушечку большого пальца. Затем бесстрастно посмотрел на
меня.

- Вы Марлоу?

Я кивнул.

- Садитесь.

Я сел. Эдди Пру уселся на стул у стены и стал раскачиваться на его задних
ножках.

- Я не люблю ищеек, - сообщил Морни.

Я пожал плечами.

- Я не люблю их по многим причинам, - продолжал он. - Не люблю в любом
случае и в любое время. Не люблю, когда они беспокоят моих друзей. Не люблю,