Чтение 50–й страницы книги ~Опер против святых отцов~

- Не оказалось "алмазного" документа ни в квартире, ни на даче Гоняева.

- Зря, стало быть, суетились за Вованом?

- Для кого как. Ты вон в результате при полном шоколаде осталась. А я
пролетел, так что придется тебе еще помогать.

Долгим взглядом пронизала его Мариша, потом начала размышлять вслух:

- Сергей, давно я на тебя пашу. Плохо ль, хорошо, но толк с моих наколок
ты имеешь, раз до сих пор на нары не загнал. И вот подошло мне спросить -
когда ж тому конец? Или что, по гроб жизни обязана я теперь на ментовку
вкалывать?

- Ни в коем случае. Но этот розыск мы с тобой должны вместе довести.

- Лады. Тогда обрисуй мне, что я тебе в дальнейшем должна.

Кострецов закурил, с улыбочкой поглядел на ставшую суперделовой Маришку и
объяснил:

- Финишем в этом расследовании по твоей линии должен быть розыск
Соглашения, на которое мы Вована натравливали. Где теперь оно, не знаю.
Поэтому придется заняться главным его обладателем напрямую.

- Митрополитом Кирином?

- Да. Но ни мне, ни всему МВД, как правильно ты однажды подметила, к
Гоняеву хода нет. Это обнаглевший, так сказать, крестно-крестовый отец
мафии, которого не приложишь ни официально, ни даже оперативно. Так что вся
надега, Маришка, на тебя. - Опер заулыбался, потряхивая кудрявым чубом.

- Очень польщена, так всегда говорят, когда не на меня рассчитывают, а на
мою красивую жопу.

- В самую точку ты попала! Неужели всегда так говорят?

Маришка печально ухмыльнулась.

- Конечно. Все вы, мужики, одинаковые, что блатные, что менты. Лишь бы
бабий товар для своих целей использовать.

- Не скажи. Иной раз он и самим требуется.

- Да? - грустно произнесла Мариша. - А чего ж ты при первом нашем
знакомстве меня трахнуть не захотел?

Сергей опустил глаза, повеяло на него всей безысходностью судьбы этой
женщины. Вот и с большими деньгами она оказалась, и молодая, и красавица, но
не было главного дара ей - настоящего мужчины, любящего ее такой, какая она
есть.

- В общем, Мариша, - переключил он разговор, - права ты была и тогда,
когда как-то пошутила: не пора ли тебе приняться после архимандрита Феогена
за митрополита Кирина. Собирайся к Кирину на свиданку.

- Ты это в натуре?

- А что нам остается? Сегодня вечером Кирин вернется домой. Узнает об
ограблении своей хаты и дачи. Будет ему грустно в развороченной, затоптанной
следаками квартире, а тут ты звонишь в дверь...

- И говорю, - продолжила Мариша, - трахни меня, владыка, а за это отдай
мне все алмазы со всеми бумажками.

Кость посмеялся и добавил:

- И говоришь в таком же тоне, как сейчас лимонила: я любила, владыка,
тайно архимандрита Феогена. Я от него беременна, вот попробуйте, как уже
налилась у меня грудь. Расстегиваешь блузку, под ней несравненные твои сиси
в кружевах, ну и так далее.

Теперь засмеялась Мариша, потом четко проговорила:

- Не учи, мент, бабу, как мужика охмурять. Засылаешь, значит, меня на
хату Кирина?

- Так точно. Справилась ты с Феогеном, справишься, возможно, и с
митрополитом. Как, кстати, ты за Феогена бралась?

- А вот точно так же, как ты мне сейчас предлагаешь к Кирину заявиться! Я
раньше была с Феогеном в монастыре знакома, он меня там трахнул, стала я
беременной. Вернулась в Москву, аборт сделала, а востряковская братва
прознала про мои шашни с Феогеном, да и запулила меня по-новой к нему. Звоню
как-то вечерком Феогену прямо в его квартиру на Арбате и говорю... ну,
что-то вроде того, как мы сейчас лепили.

- Да-а, - протянул опер, - круто вокруг шустрят жернова. Нет уж Феогена,
Сверчка, Вован спекся и много другого народу. Как ты, Мариша, не боишься меж
таких терок крутиться? У меня-то работа, а у тебя жизнь проходит и всю
дорогу на волоске висит.

- Твоя правда, опер, - сказала Мариша, пригорюнившись. - Потому и молю
Бога, чтобы дал выскочить в последний раз. Сейчас мне и с бабками пофартило,
и от братвы я вроде за Вованом откосила: соскочу, так искать не будут.
Остался на мне лишь тебе должок. Как бы напоследок не вляпаться.

Кость задумчиво курил, перевел посуровевшие глаза на Маришку.

- Долги надо платить. А что будет всем нам напоследок, про то лишь
Господь знает.

Мариша криво улыбнулась.

- Ты в церковные дела так влез, что будто поп разговариваешь. Все это я с
монастырских лет знаю.

Опер неожиданно резко заключил:

- Паршиво знаешь! Единственное, что ты сейчас правильно можешь делать,
это молиться. Молись и не вякай.

Кострецов опустил глаза, сам удивившись внезапному ожесточению к девушке.
Ему вдруг стало стыдно перед этой воровкой, наркоманкой, стукачкой. Почему?
Возможно, потому, что капитан внезапно вспомнил и недавно легшего между теми
жерновами на Сретенке Никифора.

Подумал опер:

"Вот поди ж ты, как расстреляли Никифора в дворницкой, так и забыл я о
нем как еще об одном проходном убийстве, тем более не на Чистяках, а на
земельке Ситникова. А сейчас вот явственно всплыл странный тот человек в
сбитых сапогах, посверкивающий своими светлыми глазами".

***

В этот вечер вернувшийся из командировки митрополит Кирин почувствовал
себя в своей истоптанной милицейскими ботинками квартире скверно, как и
предполагал Кострецов в разговоре с Маришей.

Ожидавший хозяина Вадим Ветлуга первым подробно доложил Кирину о
происшедшем здесь и на даче. Денежные суммы, бывшие в сейфах, были для
Гоняева незначительны. Поэтому он больше обеспокоился легко открытыми
запорами.

- Что за виртуоз? - недоумевал Кирин, нервно оглаживая бороду. - За одну
ночь хапнул два моих сейфа швейцарской работы, с уникально зашифрованными
кодами?

Ветлуга, получивший от милиции полную информацию о ночных действиях
Вована, испереживавшийся, что бригадир может расколоться, откуда он узнал
коды, соврал:

- Знаменитый медвежатник работал!

- Ну и вор в России пошел, - гундосил владыка, - не успеют на Западе
лучшие умы новую сейфовую защиту изобрести, как у нас ее с ходу чистят.

Кирин поблагодарил за беспокойство Ветлугу, весь день мотавшегося его
представителем вместе с милиционерами. Особенно митрополит помянул
"алмазный" документ, которого в сейфах этой ночью не оказалось. Ветлуга
этому обстоятельству горячо обрадовался, даже больше, чем известию об аресте
Вована. Он решил, что, попав в руки к бандиту, потом выкрутившись, все же
сумел перехитрить судьбу.

Когда отец Вадим ушел, Гоняев позвонил Ловунову, сообщил об ограблениях и
попросил срочно приехать.

Ловунов вскоре прибыл и с порога кабинета засверкал зелеными зенками,
приговаривая:

- Позор и бесчестие. Возмутительно! Митрополита русской церкви грабят как
торгаша, ни с саном его не считаясь, ни Бога не боясь.

- О чем вы, Виктор Михайлович? Какая у вора боязнь? - отмахивался Кирин.

- Да ведь они сами верующие. Поглядите по телевизору зону или тюрьму -
все почти с крестиками, за колючкой храмы возводят. Я, владыка, сам с Богом
не в очень хороших отношениях, но эта-то сволочь, братва, как ее еще там
называют? Ведь православными себя изображают.

Кирин горько засмеялся, потом воскликнул:

- Бросьте вы, ей-богу! Да кто мы такие все, включая верующих, неверующих,
бандитов, торгашей, попов, вас, меня, почему-то называющие себя русским
народом? Именно - народом. А все это с 1917 года не народ, а население!
Православный народ, народ Святой Руси - это совсем другое. Его давным-давно
нет и уж не будет. Потому ни в чем, ни с кого и спрашивать нечего.

Присел Ловунов на кожаный диван, ошеломленно поглядывая на едва не
заплакавшего митрополита, проговорил:

- Как же с такими мыслями жить можно? Тем более вам, архиерею?

- А вот так и существую, - проговорил Кирин, желчно усмехаясь. - На двух
самолетах летаю, то на швейцарской вилле поживу, то на подмосковной даче...
Ладно, Виктор Михайлович, вернемся к нашим алмазикам. Как это вовремя
Дополнительное соглашение-то наше я вам перекинул! Кто знает, а вдруг вор
документ бы наш у меня заодно прихватил? У вас, надеюсь, он вне опасности,
не пропадет?

- Вряд ли специалист любого уголовного класса осмелится лезть в мой сейф
на работе, ведь это администрация Президента Российской Федерации, - веско
произнес Ловунов. - Выше ведомства в нашей стране нет.

В этот момент раздался длинный звонок во входную дверь.

Кирин прошел в прихожую, открыл. Перед ним в лучших макияжных переливах и
элегантно-траурном туалете стояла Мариша, уткнув свои неотразимые очи в
переносицу митрополиту. Она с незабытой выучкой монахини вдруг притушила их,
смиренно поникла лицом и фигурой, положила одну ладонь на другую, как
следует для благословения, склонила головку, попросив:

- Благословите, владыка.

Кирин автоматически осенил прекрасную незнакомку крестным знамением. Та
поцеловала у него руку, назвалась:

- Я Мария, была монахиней, потом бес попутал жить с архимандритом
Феогеном. Простите меня ради Бога.