взгляд гостьи.
ощутил, как пикой взворошил волосы каблук женской туфли. Акулетта не
допускала, что Мишка затейливым маневром завоевывал право тайно
вздремнуть, полагая, что ему так удобнее слушать, и говорила без умолку.
Господи! Мишка надеялся урвать хоть минутку, хоть полминуты сна, чтоб
перекрутиться, превозмочь себя и дослушать, неизменно приправляя исповедь
кивками участия. Туфель Акулетты пах новой кожей, запахи шли слоями: от
окурков в пепельнице, от опьяняющих духов и от туфель, чередуясь в строгой
последовательности. Господи! Мишка охватил пальцами лодыжку женской ноги,
щепотью потер тонкую ткань чулка. Господи! Чего Пачкун взъелся?
Нервотрепка в "двадцатке" выбивала из колеи, мешала обдумывать дела, а их
накопилось невпроворот: приходилось протирать контакты с поставщиками,
следить за соблюдением собственных интересов, выбивать из увертливых и
забывчивых долги, сводить нос к носу без его хлопот не нашедших бы друг
друга, сводить к обоюдной выгоде, и не без пользы для себя. Одно спасало
Мишку при укрощении жизненных обстоятельств: не расчетливость, напротив, о
его широте легенды слагали - отпразднуем семнадцатое апреля? А тринадцатое
мая, слабо? А седьмое июня? - не четкость в делах, не умение хранить в
памяти множество разрозненных сведений и извлекать их в любую секунду, а
неукоснительное следование немудреному правилу - не ленись!
понукать к деятельности, предопределяло общий успех Мишкиных предприятий.
струями льющейся в ванне воды. Мишка продрал глаза. Кухня пуста. Акулетта
в ванной, похоже хлещет не душ, а вода из крана: наверное смывает глаза
или чистит зубы. Господи!
напоминала школьницу, и лик невинности странно соседствовал с уверенностью
повадки, с умопомрачительными одеяниями и неподдельными драгоценностями.
Всего два-три штриха тушью, и человек вовсе иной, Мишка выпрямился,
потянулся. У друзей давно установился ритуал: Акулетта неизменно, перед
тем, как остаться, осведомлялась: не отправиться ли ей домой? Мишка всегда
натурально возражал, тем и завершалось.
главное - языком, не разжимая объятий, не оборачиваясь, Мишка выдавил,
пожав плечами:
хватило сил, сжала бы смертельным жимом, ломающим позвонки.
набросили вуаль со стародавней бабушкиной шляпки. Почернела гостья.
Унижений не прощала, и сейчас Мишка отчетливо уяснил: допущен промах,
ткань отношений поползла, не залатать. Господи! Мог бы и оставить, заснул
бы рядом, сразу повинившись в раздавленности суетней предшествующего дня.
Мог бы! Но тот другой, что завладел его голосом на краткий миг ответа,
требовал покоя, уединения, никем не потревоженного утра, нашептывал: черт
с ней, ты от нее не зависишь, конечно, приятно заявиться с ослепительной
фурией в кабак к вящей зависти дружков, но, милостью Божьей, есть еще кем
поразить воображение вьющейся вокруг мошкары.
женщину:
ненамазанными глазами беззащитна, слезы вот-вот окропят веки с неожиданно
короткими редкими ресницами. Белорозовый язык облизнул губы, подобралась,
нос заострился, рот прорезью залег над резко очертившимся подбородком.
Глаза хоть и без защитной брони подведенных ресниц, одним только
негодованием запали, потемнели, приобрели глубину и... осветили только что
стертое, без красок, лицо. Мишка не захотел отпускать гостью, усталость
сгинула, накатило дурманящее, кружащее голову, будто видел эту женщину
впервые.
наслаждение, горячечный огонь заворочавшихся страстей. Теперь я тя
поманежу! Акулетта резко отпихнула мясника и ринулась к выходной двери.
Мишка не препятствовал - всегда славился обходительностью с дамами - на
ходу набросил куртку и устремился по лестнице за Акулеттой.
притороченный к бледному пятну чужого лица за остекленением. Васька
отпрянул в глубь приемной, прижимая к груди конверт с деньгами. Пятно
перемещалось и находилось слишком низко для человека нормального роста:
либо ребенок, либо карлик.
защелкнуть задвижку стекляной двери, и сейчас за дверью, на коленях, по
ковровой дорожке ползла Лилька Нос.
чему, озноб ужаса только и прибыл, заявил о себе потом и мелкой дрожью
пальцев.
будто намазанным мелом, выбивающую дробь крепкими зубами.
пытаясь успокоить себя и выбить из девицы, что пригнало ее сюда в
полуобморочном состоянии.
раскачивалась в стороны, слюна сочилась из уголков рта.
жилистых лап, приблизил лицо девицы, будто собирался поцеловать: в глазах
ужас. Увещевать? Не поймет! Васька придержал девицу с подламывающимися
ногами одной рукой, другой влепил ей три коротких пощечины. В затуманенных
глазах мелькнул проблеск сознания и угас. Васька примерился к еще одной
серии отрезвляющих ударов, когда Лилька, сглотнув, со странным клокотанием
вымолвила:
сегодня выпала тягучая, бесконечная.
обреченно: что теперь? Ворочать труп? Блажить? Рвать волосы? Разбудить
заснувших в блуде? Звонить в скорую, зачем? Или Фердуевой, будто хозяйке
удастся вдохнуть жизнь в обездушевшее тело? Васька брел по лестнице и
тащил за собой раздавленную выпитым и пережитым Лильку Нос, будто мешок,
волоком, расшибая ей в кровь колени, ударяя пальцы босых ног, обдирая кожу
бедер и локтей.
диване в объятиях спала пара, другая пара ночевала на сомкнутых
раскладушках в подсобке для измерительных приборов. Васька ткнул дверь в
подсобку, увидел, как кожа лба мужчины отчего-то покрыта копировальной
бумагой, и черный след тянется вниз к животу, будто мужчина промокал
подругу копиркой. Васька притворил дверь и вернулся в холл.
посреди холла, чуть в стороне валялись одеяло, две подушки, простыня в
мелкий цветочек.
покойника - отошедшие в мир иной и должны быть голыми; не бугрящееся
брюхо, не желтизна оплывших жиром боков, ни толстые складки над
промежностью, не рыжемедный лобок; и даже не багровый шрам со следами
редких швов. Раздражал Помрежа храп мужика на диване, храп взвивался до
верхней ноты, ухал в пучину хрипов и снова взмывал карябающим барабанную
перепонку воем. Помреж приложил ухо к сердцу умершего. Дьявольщина! Храпит
гад на диване, ни черта не разберешь, будто отбойным молотком долбит
затылок.
отчего-то пришло в голову. Васька содрогнулся от обыденности и
хозяйственной направленности раздумий даже в скорбный час. Глаза закрыты,
повезло, не то пришлось бы прикрывать собственноручно. Помреж набросил
одеяло на растекшееся квашней брюхо, подтянул отороченный край до самого
подбородка, но лица не накрыл, будто мертвому грозила духота под шерстяным
покровом. Помреж ползал на коленях - удобно, ковер мягкий и, если пригнуть
голову, волны храпа, будто прокатывались выше и не бередили слух.
человек... не убили же, никаких следов насилия, смерть неизбежна, а что
настигла здесь, в месте не подобающем? Так смерть выбирает место и время
визита по своему усмотрению; Васька повинится: пожалел подвыпившего
мужика, пустил переночевать, виноват - нарушил, бедолага взял да и
преставился; почему сразу не вызвал, а только к утру? Надо же выпроводить
блудодеев, замести, уничтожить следы гульбища, хоть и аккуратного, но не
Лукьяненко Сергей
Андреев Николай
Контровский Владимир
Русанов Владислав
Перумов Ник
Зыков Виталий