выслушивании страждущих, впитывали чужие горести лучше церковных
исповедников, по доброте душевной? Кто же поверит, цедили сведения, разный
люд хаживал к Чорку, много чего знали, много видели, Чорк понимал, что не
только деньголюбивая братва охоча до сведений, но и всякие-разные органы.
доброжелательностью, неожиданной предупредительностью; случалось на ее
памяти, следующим шагом после таких визитов шло исчезновение человека,
пропадали не такие экземпляры как она, не крупняк, но и не мелочь
пузатая... да и аппетиты враждующих групп росли изо дня в день. Фердуева
прислушивалась к ощущению непокоя в себе, знала, что предчувствия ее редко
обманывают и, если разобраться в них, оглядеться вокруг повнимательнее, не
боясь заметить малоприятное, то будущее рисовалось не столь уж мрачным:
главное - знать, откуда грозит опасность, важно - оценить, как далеко
готовы зайти противоборствующие. Серьезные люди заранее решают каким будет
давление, прочерчивают для себя незримую предельную черту, за которую ни
шага.
воедино два полярных настроения.
волнения, волнение - признак слабости, но другого выхода не видела,
уступать долю промысла не собиралась, но пыталась сделать все, чтобы не
допустить схватки.
даже дружит с заправилами, да и мелюзга сюда забегает - пугальщики и
драчуны.
потому, что еще можно было остановиться, дать задний ход; он потому, что
запахло жареным.
третейское судейство укрепляло авторитет или приносило деньги, а нередко и
то, и другое... Кликнул подносилу-девчонку в белом переднике, приказал
повторить кофе, сделал непонятный Фердуевой жест, вскоре обернувшийся
двумя крошечными рюмками ликера. Чорк кончиком языка лизал край рюмки со
сладким напитком, изредка прихлебывал пахучий кофе...
липнут к нетщательно протертому стеклу. Сегодня же о ее визите станет
известно в стане врага: это и хорошо, и плохо в равной мере, так что
опасаться вскользь, будто и вовсе случайно брошенных взглядов, не
приходилось.
глазах у всех невольно бросает тень, получалось, что Чорк посвящен, а,
если посвящен, значит должен сделать выбор; впрочем, как раз умением не
примыкать ни к одной из сторон всегда славился этот ухоженный, жгуче
черный мужчина розовостью щек напоминающий внезапно повзрослевшего
ребенка.
монограммой "Кальвин Клейн", вытерла губы.
без звонка означает вступление на тропу войны.
и так все знал; обычная история - раздел сфер влияния.
заведения откинулся на спинку стула: мол, посмотри, у меня тоже не
последнее предприятие, а тишь, гладь и божья благодать, никому и в голову
не приходит тревожить Чорка.
напоминал о себе тошнотой. Головокружение прошло, Фердуева уразумела, что
Чорк не слишком напористо, скорее акварельно намекает - предлагает
защиту... или показалось? Защиты она не искала, защиту требовалось
оплачивать, Фердуева хотела вести дело сама: какая разница, кто откусит от
ее пирога, люди с севера или банда Чорка, она желала сохранить свои
владения неприступными.
вверх дном.
зоне, когда она еще девчонкой бегала к начальнику.
нужен? Слабины северян за так не преподнесу, ходов-выходов на бумажке за
здорово-живешь не нарисую.
по-иному. Не хочет подвинуться, не идет навстречу, хотя у Фердуевой есть
кое-что на Чорка, и он знает, но ей и в голову не придет пугать, наживешь
сильного врага и вся выгода.
нужное русло.
взоре, смотрел на женщину как на равную с пониманием и уважением. - Не
дадут? - похоже советовался сам с собой. - Не дадут?.. Видно сомневаешься
в поддержке, в крепости дружков, иначе о чем говорим?
взгляд, чиркнувший по тонкому батистовому прямоугольнику. В сумке в
упаковке лежали еще четыре платка. Достала прозрачную коробочку, протянула
Чорку.
бабу с коляской, шлепающую по чавкотне мостовой; на водителя троллейбуса,
пытающегося подцепить к проводам сорвавшуюся штангу; на согбенных старух с
авоськами, наполненными чахлой, будто опаленной огнем зеленью.
чашки кофе, разговор, будто и не начинался. Фердуева ощутила усталость и
злость. Все кругами да кругами, без толку заявилась, только выказала
опасения, подставилась зря, переиграл ее Чорк.
обороны, надо, чтобы с ней на привязи всегда ходили двое, не меньше,
хватит славиться бесстрашием и тем, что редко балуется охраной. Пора
кончать с дурью, не девочка, козыри в рукаве тоже припрятаны.
золотой орхидее.
в этих проказах. Жаль, не хочешь откровенно, рассчитываешь, сболтну
лишнее, пусть и не существенное, а уже кое-что от других вызнала,
приплюсуешь мое, случайно оброненное словцо, глядишь ясность какая-никакая
возникнет. Шалишь. Не обмолвлюсь, каждое слово цену имеет, каждый совет
тем паче.
попробовала. Мужики дают трещину, не выдерживают ее напора. Пригласила бы
к себе, прямо сейчас, вроде блажь нашла, вроде внезапно прозрела: никогда
раньше не видела в Чорке мужчину, деловой и только, а вот сейчас, будто
пелена спала с глаз, ток прошел по обмоткам. Она б его тряхнула,
выложилась бы, но чтоб треснул, чтоб завелся, чтоб захрипел по-звериному,
а уж тогда, после, и обсудили бы. Тошнота то отступала, то накатывала. Не
в форме, как назло. А он бы клюнул - факт, она всегда видит свой размер,
свою жертву. И не такие ломались, встречала всяких-разных, гоняющих
желваки по скулам, с квадратными подбородками, мура! Еще, как слюни
распускают, дрожат студнем, как все - люди есть люди.
привычка добиться, настоять, сделать по-своему сработала, расцветила щеки
лихорадочным румянцем, безвольно приоткрыла губы, высветила глаза шальными
искрами.
личной жизни.
Безмолвию обучалась в зоне, водились там истинные мастера молчанки, только
глянут и душа отрывается... молчания, ведомые гостье Чорка, носили
множество оттенков, сиюминутное походило на глубокие раздумья уставшего
человека, которого вынуждают на жесткость - не хотел, видит Бог! - лиходеи
толкнули, не оставили путей к отступлению, загнали в угол.
краскам лица, повадкам, подкупающим звериной вкрадчивостью, уверенностью,
не напускной, истинной. В глазах женщины Чорк читал: цену себе знаю.
Афанасьев Роман
Панов Вадим
Смит Кордвейнер
Зыков Виталий
Глуховский Дмитрий
Лондон Джек