тюркологом из прошлогоднего сбора белых; запах поленьев, потрескивающих в
чудом сохранившейся изразцовой печурке...
морду, как настроение падало, а за городом у Кордо, по разумению
Апраксина, зеркал не сыщешь, разве что подслеповатый осколок над
умывальником, выплевывающим воду через отверстие, забитое прыгающей
вверх-вниз железякой.
электричке всех перепугаешь, да и в метро, и в троллейбусе... Апраксин
отважился вызвать такси на раннее утро, заявиться сюрпризом, а раз
отправится на машине, можно и прихватить негабаритные грузы: трехлитровую
банку сока, венгерские корнишоны и пяток банок иноземного пива,
доставшихся по случаю: как-то в мороз предоставил убежище стародавней
знакомице с ухажером оттуда: из ящика пяток банок не добили, и Апраксин
сберегал редкое питье к особому случаю, не совсем представляя какую именно
особенность поджидает.
необременительность недурным предзнаменованием.
звонок. Апраксин отворил нехитрые запоры. На площадке, освещенной тусклой
лампочкой, замер милиционер. Лицо мужчины с усиками знакомое, видел,
тогда, в сквере? Но... уверенно не подтвердил бы. Мужчина в смущении
тронул верхнюю губу, уточнил номер квартиры, хотя видел не хуже Апраксина,
что позвонил в нужную - пластмассовая табличка с номером целехонька.
ломился в квартиру над вами... и у нас ориентировка есть. Не видели
подозрительного?
их, велика ли суровость следов, состоявшейся расправы? Похоже решил -
ничего страшного. В глазах милиционера мелькнуло успокоение.
поскользнулся... на лестнице.
взглядом, мол, молодец, мужик, жаловаться не собираешься, пустые хлопоты,
а если смолчишь, все и уляжется без лишних кривотолков.
нелегким, набег из столицы виделся разорительным. Эм Эм протирал бронзовые
ручки на дверях в бане составом для чистки солдатских ременных пряжек.
Лучи солнца сначала робко, а совладав с туманом, все яростнее золотили
надраенные поверхности. Почуваев замер! В сосновых кронах мелькнула тень
беличьего тельца или птицы, отправившейся в первый облет. Отставник
пересчитал гаснущие звезды в темной, еще схваченной ночью стороне неба.
Янтарные метки звезд исчезали на глазах. Заломило затылок, годы, редко
напоминающие о себе, растревоженные пьянящим чистотой воздухом ожгли
Почуваева многодесятилетней усталостью. Присел на скамью, собственноручно
тесаную, по ногам, забираясь все выше и выше, роясь в теплом белье еще
офицерской поры, заструился холод. Почуваев оторвал зад от скамьи,
припомнил недавнее гульбище у Помрежа: выходило, Почуваеву еще не грех
поберечь детородное имущество.
настроений: жадно ждал загородного выезда, считал дни, а теперь одолевали
сомнения, запах неприятностей зампред чуял за версту, и сейчас горьковатый
привкус пепелища сгоревших стогов или подожженных дворником палых листьев,
запах тоскливый и явственно тревожный, бередил, напоминал Дурасникову о
шаткости его положения, ненадежности достигнутого; падений на своем веку
Дурасников навидался предостаточно и влезать в шкуру поверженного никак
себе не желал.
двадцатилетнего мальца, с утра до ночи ошивающегося у комиссионного на
Шаболовке и пользующегося расположением признанных мастеров аппаратурных
перепродаж; даже по меркам Светки мальчик отличался глупостью и напором
запредельными, зато привлекал пылкостью, приверженностью ласкам и
необыкновенной свежестью белой, девичьей кожи.
сигаретам, зажгла спичку и, будто в стену уперлась. Разглядывала крохотное
пламя долго, пристально пока жар не уколол пальцы... курить не решилась,
изумившись подлинности желания оставить кроху, заявившую о себе трудно
уловимым шевелением. Дым, сладко врывающийся в глотку, мог навредить,
подкосить уязвимое создание, незажженная сигарета выпала на пол, улеглась
у загнутых, расшитых золотом носков турецких тапок.
а выехать уже вдвоем и пораньше.
съеживался и вертелся, терзаемый дурным сном: северные перешли от
запугиваний к делу, сторожевой клан Фердуевой нес урон, горели дачи,
исчезали машины, перед парадными на голову приближенных Фердуевой рушились
- случайно, конечно же! - глыбы льда с крыш; ночные видения терзали
Помрежа особенно безжалостно под утро, и проснулся Васька в поту, в
перекрученных простынях, с привкусом полыни на задубевшем, едва
ворочающемся языке.
перепроверял запакованную вчера сумку со снедью. Жена не ревновала
Пачкуна, уверилась давным-давно, что угрозы дому нет, а без гульбищ
промазочных и связецементирующих не проживешь. Наташку Дрын жена Пачкуна
втайне жалела, через руки мужа прошли десятки таких Наташек, в глубине
души надеявшихся вырвать дона Агильяра из привычного, приручить, приучить
к обожанию дамы сердца. Пустые хлопоты. Жена Пачкуна, не подымаясь с
кровати, крикнула, чтоб не забыл соду и красную икру в литровой банке.
щекотали ее веки: Пачкун уходит из дома, устраивает Наташке вожделенную
жизнь, защищенную и сытую, и ловит новоявленная супружница на себе
взгляды, вспенивающиеся завистью... еще бы! Оторвать мужика пачкунской
складки-закваски в голодные, нищенские времена, считай полис страховой у
судьбы вырвать на всю оставшуюся. Во сне Пачкун божился Наташке, что через
день-другой все выложит жене, как на духу, и тогда... Во дворе взвыла
бездомная псина, дико, будто погибая от живодерских рук. Наташка вскочила,
так никогда и не узнав, решится Пачкун порвать с женой или остережется.
привычке, в четырехкомнатной квартире командующий едальным заведением близ
Арбата оборудовал для жены и для себя две спальни, обе откупленные на
аукционах в творческих домах столицы. Ровное дыхание подсказало бы
неосторожно подсматривающему, что спящий вполне спокоен, и грядущее не
сулит ему тревог.
завтрак, плавно переходящий в обед, с председателем исполкома, в
кабинетике, укрытом от нескромных глаз и даже имеющим отдельный вход со
двора, и переговоры с северянами. Председатель исполкома дружил с Чорком
еще с комсомольских времен: Господи, сколько испили горькой по молодости,
сколько учеб актива в Подмосковье отгремело невиданными загулами и оргиями
с участием отборных красоток, позже дороги друзей разошлись, Чорк стал
деловым человеком, будущий председатель избрал государственную стезю, но
узы юности, программные воззрения, никогда не произносимые вслух, но
очевидно справедливые для обоих, предопределяли близость и доверие, правда
особого рода, с постоянной оглядкой и опаской; опыт подсказывал - доверие
не солнце, не луна, не смена времен года, доверие не вечно и обладает
скверным свойством исчезать в самый неподходящий миг. Председатель
исполкома кормился у Чорка, обеспечивая льготный режим существования
предпринимателю. Председатель знал, что Чорка прикрывает далеко не он
один, и Чорк понимал, что у председателя нет ощущения незаменимости,
разнузданной самоуверенности, которая так часто подводит, и оттого
отношения этих двоих отличались ровностью и отлаженностью во всех
проявлениях.
Соглашаясь на беседу, решил более зонтик над Фердуевой не держать, ему
показалось, что благодарность Нины Пантелеевны заставляет себя ждать.
Ждать Чорк не любил, особенно заслуженно причитающегося, однако, бросить
Фердуеву на растерзание, Чорк не помышлял, опытный педагог понимал, что
способной ученице следует преподнести лишь предметный урок, не отбивая
охоты постигать науку обогащения.
неоправданно жестоких.
приступившим к первоначальному накопительству, трое говорили, перебивая
друг-друга, не солидно; присматривался к четвертому, предпочитавшему
молчание, как и он сам. Когда сотрясение воздуха надоело, Чорк поднял руку
и впился взглядом в собственную ладонь, тщась в узорах ветвящихся линий,
прочитать судьбу, северяне почтительно умолкли, и Чорк предложил свой
план, никто не посмел обсуждать его даже в мелочах, приняли безоговорочно:
северяне со временем станут все более рассчитывать на его покровительство,
выходило, что травля Фердуевой, ее несговорчивость, работают на Чорка,
поднимают до уровня третейского судьи и позволяют выказывать мудрость в
решении запутанных дел.
царапнул по цветному стеклу и неудовлетворенный, вынул из бокового кармана
замшевый лоскут, подышал на желтые, синие, красные поверхности в местах
Русанов Владислав
Панов Вадим
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Самойлова Елена
Соломатина Татьяна