Апраксин как раз живописал разбирательство с Пачкуном по части продажи
тухлой колбасы; искривленные батоны, покрытые зеленоватыми бляшками
плесени, смердили пакостно и тревожно, вызывая спазмы в глотке. Апраксин
навис над столом Пачкуна, вывалив гниль прямо на раскрытую бухгалтерскую
книгу и ждал. Пачкун, вначале гневный, быстро смекнул, что Апраксин в
курсе дел, особенно услыхав упоминание про СЭС; Пачкун с белохалатниками
санэпидемстанции ладил отменно, понимали друг друга с полвздоха, жили
дружно, как и велел однажды Дурасников на очередном совещании по
дальнейшему улучшению, Пачкун уж и не помнил чего.
даже из десяти вываливается. Пачкун имел пять-шесть отработанных уверток,
отмазок, как называла версии Пачкуна Наташка Дрын, но по виду Апраксина
прикинул, что в словесных баталиях разгневанного покупателя не переиграть.
Пачкун вынул из внутреннего кармана швейцарский перочинный ножик с белым
крестом на алом тельце, ногтями выдернул лезвие, на глазах Апраксина
отрезал ломтик тухлятины, мечтательно пережевал и... проглотил.
броска, ради успеха общей атаки готов жертвовать собой. Апраксину стало
смешно, хоть и не подал вида. Вот это да! Сожрал, гад, тухлятину и даже не
поморщился! Вызывает восхищение: новый тип героя рождался на глазах. Из
колбасного среза старческой гнойной слезой сочилась зеленоватая жижа.
тухлую колбасу, отметая любые подозрения беспримерной храбростью, и губы
зампреда, привыкшие растягиваться в запретительную ниточку, дрогнули в
усмешке.
же предложил Апраксину чешского пива, но только завтра. Апраксин прием
знал - лишь бы сбить пламя сейчас, после разберемся, согласился заглянуть
за пивом, хотя и знал, что Пачкун, прикинув, грозят ли ему реальные
неприятности по милости этого русоволосого мужика, вряд ли допустит
Апраксина до пивного довольства. Пачкун любил счет услугам и впустую не
ублажал всяких разных. Весной, летом и осенью заявлялся Апраксин к Пачкуну
с тухлой колбасой, и три раза, то ли не признавая Апраксина, то ли
отрабатывая прием, Пачкун сжирал ломтик гнили так бесстрашно, что Апраксин
и впрямь усомнился: гнилая, или мерещится?
постройке в начале пятидесятых, наметили разместить три магазина и не
обманули: открыли галантерею, продмаг и булочную; за три десятка лет все
три магазина исчезли, а в свободные помещения на первом этаже въехали
организации, названия коих состояли из стольких букв и в таких сочетаниях,
что даже взрослые, вполне грамотные люди, беспомощно шевелили губами,
пытаясь проникнуть в тайный смысл абракадабры. Выходит, подытожил
Апраксин, никакого улучшения нет и в помине, положение с торговлей в
микрорайоне ухудшается стремительно, и непонятно, что же зампред вкладывал
в понятие "расширенная программа"...
понравились, особенно пугали предметность и осведомленность. Пачкун дурак,
торгует гнилью! Зампреду давно доносили. Дурасников знал, как сгнаивают
редкий товар, вначале припрятывая его в расчете поживиться, а после, не
продав налево, начинают лихорадочно сплавлять через торговый зал.
Непотребство... Дурасников вознегодовал для вида, попросил Апраксина
указать числа продажи гнилой колбасы, понимая, что никто их не запоминает,
гневно обличил некоторых - бесфамильно! - работников торговли в
злоупотреблениях и, отдав дань времени, признался:
хуже...
и отдавали мученичеством честного человека.
предположение, что такие, как Пачкун, творят дела не без ведома
Дурасникова, а если без ведома, то зачем тогда Дурасников?
властей, костерят, как хулигана! Дурасников дотронулся до депутатского
значка, будто некто в запале обличения мог сейчас же с мясом вырвать
сине-красный квадратик с лацкана. Дурасников матюгом шерстил про себя
соратников, ведавших работой районных служб надзора и контроля, зная, что
те распустили его подчиненных донельзя. Все покупалось, все продавалось, и
очевидность этого грозила взрывом негодования снизу. Времена меняются...
испустили. Люди потянулись в темный двор, обходя мусорные баки, балансируя
на скользком, бугрящемся наледью асфальте. Коля Шоколадов дремал за рулем.
Дурасников плюхнулся на сидение, грубо прикрикнул:
вылезет этот тип - Апраксин его фамилия, как сообщил секретарь партбюро -
ринется к машине, потребует открыть багажник; под черной, блестящей
крышкой таился картонный ящик со снедью, напакованной Наташкой по указанию
Пачкуна. И хотя Апраксин не мог себе позволить самовольный досмотр, и хотя
на ящике не лежал адрес со словами - "Другу Дурасникову от нежно любящего
Пачкуна!" - Дурасников злился неимоверно, даже цепляясь за пухлую дверную
ручку: подмывало выскочить из машины, вытащить из багажника картонный
ящик, расшвырять проклятую жратву по углам склизкого, запущенного двора.
Времена менялись...
тарахтит: тащат, что ни попадя, прямо в форме. Учти! - тут Дурасников
пошел всеми цветами от гнева и возмущения. Незримый Филипп, тоже тертый
калач, видно так сунул поддых, что Дурасникова, будто из ведра окатили
свекольно-морковным соком.
сбрасывая бумаги. Не понимают: или вместе выживем, или вместе закопают...
Зампред поостыл, снова перезвонил Филиппу Лукичу.
строптивцем? Да пока ничего, но, сдается мне, неуправляемый субъект.
Знаешь, как наш брат сгорал на таких угольках, вроде и не теплятся, а
вдруг, кто наддул в обе щеки, пламя порх-порх, глядишь и занялось все
кругом. Фамилия? Щас! - И Дурасников продиктовал: Апраксин. Адрес
найдешь... Пугни его, но не шибко, лучше разузнай, кто да что. Больно
смелый, может, кто за ним стоит? Сечет все, шельма, такой один лучше
нароет, чем твои нюхачи. Бывай! - Дурасников успокоился. Знал, Филипп
Лукич имеет кадры, натасканные на тушение огня.
приспичило обзаводиться непробиваемой дверью? Четверть века назад
величавые люди с имуществом и трофеями еще живали в их доме, но с течением
лет монолит царственных жильцов размывался неудачными браками отпрысков,
потомством третьего поколения, разменами по тысяче причин, и теперь
обретались в доме обычные люди без особых заслуг, или с заслугами, не
приносящими ничего путного, так, при случае, упомянут изустно...
собачникам. Наспех одетые люди из близлежащих кварталов шагали по
подтаявшему снегу аллей, и одинокие фигурки, мелькавшие то тут, то там меж
оголенных деревьев, окатывали тоской безвременья и вековой неустроенности.
в квартире всего этажом ниже. В подъезде водилось в избытке пьяниц, и,
если Апраксин вдруг выспрашивал лифтера, кто да откуда в квартире номер
эн, чаще всего вызнавал: погибшая душа, пьет стервец, или беспутная,
глушат ханку по черному...
самостоятельной ценности, поражала не только необъяснимой прочностью, но и
тщательностью работ: стальные полосы пригнаны на века, блестит крепеж,
короб, уместившийся в проеме на растопыренных штырях, трактором не вырвешь
с облюбованного места. За такой дверью было что таить, и Апраксин
недоумевал, какие тайны могли скрываться от чужих глаз: деньги, картины,
ценности или необозримая тяга к размежеванию с внешним миром, искушение
хоть за собственной дверью чувствовать неприступность, неподвластность
злым брожениям и дурным страстям вокруг? Четверка псов - два черных, по
пояс хозяевам, и две малявки носились по изнывающим от плюсовой
температуры сугробам. Под фонарем бирюзовыми вкраплениями на снегу
зеленели следы птичьего коллективного похода в туалет. Каток рядом со
сквером, приютивший двух липовых фигуристов, окатывал музыкой серебристый,
жеванный годами колокольчик, вознесенный на самый верх вымазанного
казенной масляной зеленью покосившегося столба. По пустынной улице,
примыкающей к скверу, проносились троллейбусы, оповещая о своем
приближении почти живым, истошным воем.
только что закрылся продмаг Пачкуна. Над входом в магазин тлела тусклая
лампа, превращая в дьявольский глаз разбитый красный колпачок. Апраксин
замер метрах в десяти от магазина, зная, что две машины у входа дожидаются
мясников, и скоро замелькают укутанные тетки на толстых ногах или,
неожиданно верткие, пригнанно одетые девицы, и все непременно с сумками.
Апраксин переступал с ноги на ногу напротив магазина через улицу и, в
который раз, любовался одним и тем же спектаклем. Уборщица Галоша мелькала
за непротертыми стеклами, витрины перестали украшать убогими продуктами и
предпочитали разрисовывать картинками: вот окорок, вот говяжья вырезка,
вот молоко и сыр, а вот колбасы не слишком разнообразные, оттого, что и
художники выросли и повзрослели во времена, когда с многоколбасьем
покончили, и рисовать могли один толстый батон, другой тонкий, отображая
интимность ассортимента.
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Контровский Владимир
Гуревич Георгий
Корнев Павел
Орлов Алекс