Чтение 11–й страницы книги ~Золото красных~

- Давайте в отель... устал с дороги...

Холин дружелюбно спросил:

- Что в Москве?

- А что в Москве? - Чугунов глянул на Пашку, ухо стучалы отвисло
почти до пола и, чтобы не разочаровать Цулко, брякнул, - накрывается
советская власть.

- Да ну? - ойкнул Пашка.

- Ну да... - в тон ответил Чугунов и замолчал.

- Красивый город... - начал было светскую беседу Холин.

- Красивый? - усомнился Чугунов. - В сравнении с Мухосранском, а
так... обычный западный город.

Не идет на контакт, с досадой подумал Холин и попробовал еще раз:

- Как Тихон Степаныч?

- Велел кланяться.

- Да ну?.. - подпрыгнул Пашка.

- Ну да! - подтвердил Чугунов. - Так и наказал... ты этим сукиным
детям задай жару... страна с голода пухнет... а наши банкиры жируют на
враждебных харчах.

- Так именно и сказал? - решил поддержать шутейный тон Холин.

- Вы имели ввиду "сукины дети"? Так именно и сказал...

- Я имел ввиду насчет страны, пухнущей с голода, а вообще... Тихон
Степаныч известный шутник.

- Одно слово Мастодонт, - подвел итог Чугунов.

- Что-о? - вскричали, не сговариваясь, Пашка и Холин.

- А то вы не знали?.. - холодно заметил Чугунов. - Давайте
договоримся, дураков друг из друга не делать.

Приехали в отель, оформились, поднялись в номер - шикарный, кажется
впервые с момента прилета, Чугунова хоть что-то проняло.

- Сколько же в сутки? - не утерпел командированный.

- Неважно, - пояснил Холин, - платят наши швейцарские друзья.

- Это как же? - Чугунов любил ясность во всем.

- Долго рассказывать... этакий бартер личного состава, мы за них там,
они тут...

Пашка, как фокусник вытянул из-за спины вместительный пластиковый
пакет, неизвестно откуда и появился, поставил на журнальный столик:

- Здесь кое-что выпить на первый зуб... и сигареты.

- Не пью, не курю, к женщинам равнодушен... сухарь... заберите пакет.

Цулко глянул на Холина, тот кивнул, Пашка подцепил пакет, снова
упрятал за спину.

- Завтра с утра подготовьте всю документацию... начнем работать.
Спасибо за встречу. - Чугунов учтиво склонил голову, давая понять, что
аудиенция завершена.

- За вами заехать в десять? - сдавленно уточнил Холин.

- В десять... у меня разгар рабочего дня... если не затруднит, в
восемь.

Попрощались. Пожимая руку Пашке, Чугунов обронил:

- У вас располагающая улыбка... наша... чувствуешь себя среди своих.

Пашка попятился к двери и спиной выскользнул в коридор.

В машине сидели долго, не включая движка.

- Вот сволочь! - глаза Цулко сузились.

- Не заводись, - попросил Холин.

- Как же! - взбрыкнул Пашка, - он нам весь кайф сломает, скотина, -
подумал, успокоился, - с ним-то все ясно... тут я спокоен... меня больше
всего твоя баба волнует.

- В смысле? - Холин отлично понял заместителя.

- В смысле... вчерашнего дня... влезла дурища... запомни, если что...
она нас сдаст с потрохами.

- А ты считаешь, понадобится? - голос Холина упал.

- Уверен. Ты видел его... ты знаешь наши дела... наверх не
пожалуешься, мол, это они требовали. По бумагам мы с тобой под статью
пойдем... в особо крупных размерах... валютные махинации...
злоупотребление служебным положением... весь букет.

- Но нас обязывали... из Москвы.

- Дурак! - Пашка играл подтяжкой пристежного ремня, - ты еще вспомни,
как тебя инструктировал полгода назад этот управделами, скажешь на суде:
это Герман Сергеевич мне велел! Так? Тебя зачем здесь держат? Чтоб у
верхних голова не болела... засбоил, дал проскачку... на вылет, сберкассой
командовать... это в лучшем случае...

- Что же делать? - Холин повернул ключ зажигания, заурчал движок.

- Не знаю. - Цулко смотрел на лужи сквозь лобовое стекло. - Одна
надежда, что он не рубит в этой банковской трихомудии, хотя вряд ли, тот
еще гвоздь. Попроси Мадзони, может, он заткнет наши дыры краткосрочными
вливаниями?

Холин положил руки на руль:

- Так просто Мадзони не поможет... потребует встречной услуги.

- Господи, - хмыкнул Пашка, - вспомнила баба, як дивкой була.
Соглашайся на все... нам бы этого козла, - кивнул на отель, - скорее домой
возвернуть, а потом с Мадзони сговоримся, или пошлем... на хер.

- Может, твое ведомство поможет? - неуверенно поинтересовался Холин.

- Ты сюда ведомство не впутывай, - отрубил Пашка и, поздно
спохватившись, прогундел, - да и какое такое ведомство?

- Ну ладно... ладно... - Холин отпустил ручной тормоз, машина плавно
покатила.

Ребров не часто заезжал к матери и корил себя за черствость, понимая,
что пустые укоры не облегчают участи единственного в этой жизни
безоговорочно любимого человека.

Снова Ребров вышагивал по коммунальному коридору: у обшарпанных стен
громоздились цинковые баки, стиральные доски, велосипеды-развалюхи, и еще
невесть какая рухлядь. Каждый раз добираясь до двери материнской комнаты,
Ребров втягивал голову в плечи, допуская, что прикрепленный к стене может
пять, а может двадцать пять лет тому назад велосипед рухнет на темя,
сбивая при падении тазы, санки, швабры и веники.

Открыл дверь, положил гвоздики на стол, подошел, поцеловал мать,
болезнь отступила, и стало видно, что перед ним еще бесспорно красивая
женщина, не молодая, но и далеко не старуха.

Вышел на кухню, вернулся с чистой водой в вазе, обрезал по косой
ножницами цветочные стебли, расставил в вазе цветы.

Мать, не отрываясь, следила за сыном. Ребров вынул из сумки продукты,
положил в холодильник, сказал:

- Грязный... надо вымыть... если б с Иркой не разругался, ее бы
попросил.

- Мириться не думаешь? - с опаской уточнила мать.

- Ни за что! - Ребров сел на край кровати.

- Решил, значит решил, не вмешиваюсь, - мать вздохнула.

- По глазам вижу хочешь что-то сказать, а боишься, - ввернул Ребров.

- Боюсь, - созналась мать.

- Тогда молчи, тем более, что я предполагаю приблизительно: какие вы
все мужики... не цените... бросаете любящих вас... так?

- Вроде того, - улыбнулась мать.

- Вот видишь, сказала бы... слово за слово глядишь скандал... а так,
я вроде сам болею, сам себе горькую микстуру прописываю... а ты только
наблюдаешь, и вроде не причем, и мне орать не на кого.

Мать снова улыбнулась:

- Я тоже по глазам вижу - хочешь спросить. Что?

- Хочу... - Ребров подошел к окну, приоткрыл форточку пошире. -
Можно? - Мать кивнула, поглубже нырнула под одеяло.

- В прошлый раз, ма, ты говорила... странные вещи... вроде, что... ты
хоть помнишь... даже всплакнула...

- Я? - мать подтянула одеяло до глаз, опасаясь тока прохладного
воздуха из форточки. - Не помню ничего... странные вещи?.. Удивительно...
- вдруг глаза ее озарились догадкой. - Я тут пила лекарство... доктор
выписал... очень сильное... доктор предупредил, у лекарства побочное
действие, вплоть до галлюцинаций...

- Боже мой! Не помнишь, что говорила в прошлый раз?

Мать съежилась от напряжения:

- Не помню, ничего существенного... видно температура и это средство,
- тронула коробочку на стуле... - все вместе наложилось и... - бессильно
махнула.

- Но ты сказала... сказала, что... - продолжил Ребров.

Мать прервала:

- Скорее всего из-за лекарства... ослабленный организм... доктор
уверял, все пройдет бесследно... мне уже лучше, много лучше...

Ребров не стал продолжать: у каждого есть причины для молчания.
Протер пыль влажной тряпкой, разогрел матери ужин, покормил и собрался
уходить.

- Когда заглянешь? - мать приподнялась на подушке.

- Позвоню. - Ребров замер у двери.

- Лидия Михайловна, - мать кивнула на стену, отделяющую каморку
одинокой, как перст, соседки, - обижается, сказала, ты ей деньги даешь, а
она от смущения не может отказаться.

- Вот еще... мало даю... она не обязана, - понизил голос, - за свои
сто пятьдесят порхать у твоей кровати. Это мне ты - мать, а ей, хоть и
славная женщина, но всего лишь соседка. Ты ее припугни, не будет брать
денег - я обижусь. Уж я-то по обидчивости чемпион.

Подошел к матери, поцеловал, тихо выскользнул из комнаты и, озираясь,
чтоб не налететь на Лидию Михайловну и не задеть рухлядь на стенах,
выбрался на площадку к лифту, неслышно притворил дверь в табличках,
утонувшую в косяке, утыканном разноцветными кнопками звонков.