Эдгар Берроуз

Тарзан и сокровища Опара

Полный перевод с последнего английского издания Л. и Н. Чуковских, Ф.
Маркушевич.
OCR, Spellcheck: Максим Пономарев aka MacX

БЕЛЬГИЕЦ И АРАБ

Только доброе имя его предков, имя, которое он сам покрыл несмываемым
позором, спасло лейтенанта Альберта Верпера от разжалования. Кое-кому
удалось добиться для него назначения в один из отдаленных военных постов
Конго, и он, таким образом, был избавлен от тяжелой необходимости предстать
перед военным судом. Альберт Верпер знал, что военный суд наверное
приговорил бы его к расстрелу, и потому первое время по прибытии в Конго он
был искренне признателен тем, кто его сюда послал.

Но шесть месяцев постоянного одиночества, тягучего однообразия и
полнейшей оторванности от внешнего мира изменили его взгляд на вещи и
отношение к окружающим.

Он тосковал по веселой, шумной жизни Брюсселя, этой оживленнейшей из
столиц. Он никогда так не тосковал при воспоминании о совершенных им
преступлениях.

Целые дни проводил он в тяжелом раздумье, и сердце его томилось от
болезненной жалости к самому себе. В душе его зарождалась глухая ненависть к
людям, пославшим его сюда, к тем самым людям, которым он еще так недавно был
признателен за то, что они избавили его от унижения и позора.

Чувствуя свое бессилие по отношению к сославшим его властям, он
мало-помалу перенес всю накопившуюся в его душе злобу на представителя этих
властей в Конго -- своего непосредственного начальника.

Этот офицер был холодный, молчаливый человек. Он не пользовался особой
любовью своих подчиненных, но черные солдаты его маленького отряда боялись и
уважали его.

По вечерам Верпер и его начальник просиживали часами на веранде их
общей квартиры, молча выкуривая одну папиросу за другой. Ни тот, ни другой
не были склонны прервать молчание. И так как это тянулось в течение шести
месяцев, то Верпер успел уже к этому привыкнуть. Но по мере того как его
ненависть к капитану росла и превращалась в манию, он стал рассматривать
природную молчаливость своего начальника как личное оскорбление себе. Ему
казалось, что капитан презирает его за его прошлое, и мрачная злоба все
росла и развивалась в его душе, пока в один роковой вечер не довела до
убийства.

Они сидели по обыкновению на веранде и в молчании докуривали свои
папиросы.

Вдруг Верпер вскочил. Глаза его сузились и налились кровью, веки
дрожали, пальцы судорожно сжимали рукоять револьвера.

-- Вы опять оскорбляете меня! -- крикнул он, подбегая к капитану. --
Это в последний раз! Я благородный офицер и не позволю всякому подлецу
издеваться над собой!

Капитан с удивлением повернулся к нему. Ему уже раньше приходилось
видеть людей, одичавших в джунглях, обезумевших от одиночества, гнетущей
тоски и изнуряющей лихорадки. Он встал и протянул руку, чтобы положить ее на
плечо лейтенанта. Он хотел успокоить, образумить его. Но Верпер не понял его
движения: ему показалось, что капитан хочет его схватить; дуло его
револьвера было на уровне сердца капитана, и не успел тот сделать шаг
вперед, как Верпер нажал собачку.

Без крика, без стона упал человек на дощатый пол веранды...

Туман, заволакивавший сознание Верпера, внезапно рассеялся, и он увидел
себя и свой поступок в таком свете, в каком должны были его видеть судьи.
Возбужденные, взволнованные голоса донеслись до него из помещения солдат; в
темноте кто-то бежал к веранде.

Вот сейчас они схватят его, убьют, а если и не убьют, то свяжут и
отвезут вниз по Конго, где эта операция с неменьшим успехом будет
произведена над ним полномочным военно-полевым судом, с той только разницей,
что там она будет произведена со всей торжественностью, требуемой законом.

Верпер не хотел умирать. Никогда прежде не испытывал он такой жажды
жизни, как сейчас, когда он и в самом деле лишил себя права жить.

Люди приближались к нему. Что делать? Он оглянулся вокруг, словно искал
оправдания своему преступлению, но не нашел ничего, кроме трупа беспричинно
убитого им человека. В отчаянии он повернул в другую сторону и бросился
бежать от приближавшихся солдат. Он пробежал через двор, все еще сжимая в
руке револьвер. У ворот его задержал часовой. Верпер не остановился для
переговоров, он не попытался воспользоваться своим авторитетом как
начальника, он просто поднял револьвер и пристрелил ни в чем неповинного
чернокожего. Схватив винтовку и патронташ убитого, он распахнул ворота и
исчез во мраке джунглей.

Всю ночь Верпер бежал вперед, углубляясь все больше и больше в чащу
джунглей. Время от времени рычанье льва вблизи него заставляло его
остановиться, но в следующий момент он уже снова бежал вперед, все время
держа ружье наготове. Он гораздо больше опасался двуногих преследователей,
чем диких хищников.

Занялась заря, а Верпер все стремился вперед. Он не испытывал ни
голода, ни усталости, он думал только о том, чтобы уйти от покинутых им
людей, убежать от ужасов, ожидавших его в заключении. Он не смел
остановиться, чтобы перевести дух; он должен был укрыться от погони во что
бы то ни стало. Он не знал, как долго он бежал, да и не задумывался над
этим. Он все шел вперед, спотыкаясь и с трудом передвигая ноги, пока не
свалился, наконец, совершенно обессиленный. Голод и усталость так изнурили
его, что он лишился сознания.

В таком состоянии нашел его Ахмет-Зек.

Увидав заклятого врага -- европейца, спутники Ахмета схватились за
копья и хотели тут же на месте заколоть его, но Ахмет остановил их. Прежде
всего ему нужно было допросить бельгийца. Ясно, что следовало сначала
расспросить человека и уже потом убить его, но не сначала убить, а потом
расспрашивать.

Лейтенант Альберт Верпер был перенесен в палатку Ахмет-Зека, и здесь
несколько черных рабов занялись приведением его в чувство. Они по каплям
вливали ему в рот вино и жидкую пищу, и понемногу пленник стал приходить в
себя. Открыв глаза, он увидал фигуру араба у входа в палатку и незнакомые
черные лица вокруг себя. Араб обернулся и, встретив взгляд пленника, вошел в
палатку.

-- Я -- Ахмет-Зек, -- объявил он. -- Кто ты такой и что ты делал в моих
владениях? Где твои солдаты?

-- Ахмет-Зек!

Глаза Верпера широко раскрылись от удивления, а сердце сжалось от
неприятного чувства. Он был в руках самого отчаянного из разбойников,
известного своей ненавистью к европейцам, и в особенности к тем, которые
носили бельгийскую военную форму. В течение многих лет военные силы
бельгийского Конго безуспешно боролись с этим человеком и его приспешниками;
это была долгая, беспрерывная война, но она не привела ни к каким
результатам.

Теперь в самой ненависти этого человека к бельгийцам блеснул луч
надежды для Верпера. Он сам был таким же бесправным и отверженным, как и
этот разбойник. В этом отношении они были равны, и Верпер решил
воспользоваться этим.

-- Я слышал о тебе, -- отвечал он, -- и искал тебя. Мои отвернулись от
меня. Я ненавижу их. Бельгийские солдаты рыщут по моим следам, чтобы убить
меня. Я знаю, что ты защитишь меня от них, потому что ты тоже ненавидишь их.
В благодарность за это я готов поступить к тебе на службу. Я -- опытный
солдат, я умею драться, и твои враги -- мои враги.

Ахмет-Зек молча оглядывал европейца. Первой его мыслью было, что
неверный лжет. Но могло ведь случиться, что он говорил и правду, а в таком
случае его предложение достойно было серьезного внимания. Опытный боец
никогда не может быть лишним в рядах сражающихся, тем более, если он, как
этот европеец, обладает опытом и знанием военного дела.

Ахмет-Зек нахмурил брови, и сердце Верпера сжалось.

Но бельгиец не знал Ахмет-Зека, который способен был нахмуриться там,
где другой бы улыбнулся, и улыбнуться там, где содрогнулся бы другой.

-- Ну что ж! -- проговорил Ахмет-Зек. -- Если даже ты и солгал, убить я
тебя всегда успею. Какой награды ожидаешь ты за свои услуги, если не считать
того, что я дарую тебе жизнь?

-- О, мне нужно только, чтобы ты кормил и одевал меня в первое время,
-- отвечал Верпер, -- а там, если я заслужу большего, мы всегда сможем
сторговаться.

В эту минуту у бельгийца было одно только желание -- остаться в живых.
Таким образом, контракт был заключен, и лейтенант Альберт Верпер стал членом
разбойничьей шайки знаменитого Ахмет-Зека.

Вместе с дикими разбойниками-арабами дезертир-бельгиец теперь совершал
дерзкие набеги на караваны и деревни туземцев и возвращался в стан
нагруженным награбленной слоновой костью и с целыми толпами пленников,
которых потом разбойники продавали в рабство. Он старался ни в чем не
уступать своим новым товарищам и сражался с такой же яростью и жестокостью,
как и они.

Ахмет-Зек с видимым удовольствием следил за успехами своего нового
воина и начинал проникаться к нему доверием. Благодаря этому Верпер стал
пользоваться большей свободой и независимостью.

У Ахмет-Зека была одна заветная мечта; он давно ее лелеял, но не мог
найти случая осуществить ее. С помощью европейца это становилось значительно
легче, и Ахмет-Зек решил довериться бельгийцу.

-- Слышал ты когда-нибудь о человеке, которого зовут Тарзаном? --