Чтение 14–й страницы книги ~Тарзан непобедимый~

сможешь убить?

-- Если он нападет первым, -- отозвался Тарзан, -- но не иначе. Тарзан
из племени обезьян убивает только в порядке самозащиты или же когда нет
другого способа устранить врага.

В полу древней комнаты, в которой они находились, имелось два отверстия
-- одно открывало путь в шахту, по которой они выбрались из темницы, второе
вело в похожую шахту, только больших размеров, со спускавшейся вниз длинной
деревянной лестницей, крепившейся к стене. Именно через эту шахту им
предстояло выбираться из башни. Тарзан в задумчивости глядел на отверстие,
как вдруг в сознание его вторглась неприятная мысль.

Он повернулся к Лэ.

-- Мы забыли, что человек, кидающий мясо льву, должен подняться по
второй шахте. Напрасно мы надеялись, что здесь нас не обнаружат.

-- Льва кормят не часто, -- сказала Лэ, -- не каждый день.

-- Когда ему давали пищу последний раз? -- спросил Тарзан.

-- Не помню, -- задумчиво ответила Лэ. -- В темноте время тянется так
медленно, что я потеряла счет дням.

-- Ш-ш-ш! -- предостерег Тарзан. -- Кто-то поднимается.

Человек-обезьяна медленно встал и подошел к отверстию, где притаился у
стороны, противоположной лестнице. Лэ беззвучно придвинулась к нему, чтобы
поднимавшийся к ним спиной человек не смог их увидеть, показавшись из люка.
Человек поднимался не спеша. Все ближе и ближе раздавались его шаркающие
шаги. Он карабкался не так, как свойственно обезьяноподобным жрецам Опара.
Тарзану показалось, что человек несет на себе тяжелый груз, из-за чего не
может двигаться быстро, но когда из люка появилась голова, человек-обезьяна
увидел, что это был старик, и причина медленного подъема прояснилась сама
собой. Затем на горле ничего не подозревавшего старца сомкнулись могучие
пальцы, рывком вытащив человека из люка.

-- Тихо! -- предостерег человек-обезьяна. -- Делай то, что тебе велят,
и тебя не тронут.

Лэ вытащила из-за пояса пленника нож, а Тарзан насильно уложил его на
пол и, ослабив хватку, повернул лицом к себе.

Увидев Лэ, старый жрец не поверил своим глазам.

-- Дарес! -- вскричала Лэ.

-- Да будет благословен Пламенеющий Бог, устроивший твой побег! --
воскликнул жрец. Лэ повернулась к Тарзану.

-- Не бойся Дареса, -- сказала она, -- он нас не выдаст. Из всех жрецов
Опара он один предан своей повелительнице.

-- Это так, -- закивал старик.

-- А есть еще люди, верные верховной жрице Лэ? -- поинтересовался
Тарзан.

-- Да, их очень много, -- ответил Дарес, -- но они боятся. Оу -- дьявол
в женском обличье, а Дуз -- дурак. С тех пор, как они снюхались, жители
Опара лишились спокойствия.

-- Сколько же, по-твоему, людей, на которых можно полностью положиться?

-- О, очень много, -- ответил Дарес.

-- В таком случае собери их сегодня ночью в тронном зале, Дарес. И
когда Пламенеющий Бог отправится почивать, будь готов дать бой врагам Лэ,
вашей жрицы.

-- Ты там будешь? -- спросил Дарес.

-- Я там буду, -- сказала Лэ. -- А этот твой кинжал послужит сигналом.
Как только ты увидишь, что я, Лэ из Опара, вонзила его в грудь Оу,
самозванке-жрице, нападай на врагов Лэ.

-- Я все сделаю, как ты велишь, -- заверил Дарес, -- а теперь я должен
бросить это мясо льву и уходить.

Старый жрец кинул во вторую шахту кости и обрезки мяса, после чего стал
медленно спускаться вниз по лестнице, бормоча что-то себе под нос.

-- Ты точно уверена, что ему можно доверять, Лэ? -- не унимался Тарзан.

-- Абсолютно, -- ответила она. -- Дарес готов умереть ради меня, и я
знаю, что он ненавидит Оу и Дуза.

Томительно тянулся остаток дня. Наконец солнце стало клониться к
закату. Наступило время для рискованного шага -- предстояло спуститься в
город и еще засветло пройти в тронный зал. Правда, риск был не столь велик,
поскольку в это время всем обитателям города полагалось собираться в тронном
зале на древнейший обряд проводов на ночной покой Пламенеющего Бога. Без
каких-либо происшествий они спустились с башни, пересекли площадь и вошли в
храм. Лэ пошла вперед по запутанному лабиринту коридоров и привела Тарзана к
маленькой двери, ведущей в тронный зал. Здесь она остановилась,
прислушиваясь к происходящей в огромном зале службе в ожидании ритуального
сигнала, возвещающего, что все присутствующие, за исключением верховной
жрицы, распростерлись ниц на полу.

Когда этот момент наступил, Лэ распахнула дверь и бесшумно вспрыгнула
на возвышение за троном, на котором сидела ее жертва. Тарзан последовал за
Лэ, но тут же они поняли, что их предали, ибо на возвышение высыпали жрецы,
готовые схватить их.

Уже в Лэ вцепились чьи-то руки, но перед тем, как оттащить ее в
сторону, Тарзан бросился на обидчика, схватил его за шею и сдавил так резко
и сильно, что раздался хруст позвонков. Затем поднял тело высоко над головой
и швырнул в подскочивших к нему жрецов. Те отшатнулись, а Тарзан тем
временем подхватил Лэ И вытолкнул ее в коридор, по которому они пришли в
тронный зал.

Драться не имело смысла, ибо Тарзан знал, что даже если он и
продержится некоторое время, они все равно одолеют, и что если им в руки
попадется Лэ, они разорвут ее на куски.

Сзади напирала орущая орда жрецов, Оу требовала крови своей жертвы.

-- Беги кратчайшей дорогой к внешним стенам, Лэ, -- скомандовал Тарзан,
и она помчалась, как на крыльях, по лабиринту коридоров, пока беглецы не
очутились в зале с семью золотыми колоннами. Дальше Тарзан и сам мог найти
дорогу.

Не нуждаясь более в проводнике и видя, что жрецы вот-вот нагонят их, он
схватил менее быстроногую Лэ в охапку и помчался по гулким помещениям храма
к внутренней стене. Проскочил через расщелину, пересек двор, преодолел
внешнюю стену, а жрецы все не отставали, понукаемые беснующейся Оу. Беглецы
оказались на пустынной равнине, и теперь жрецы отставали с каждой секундой,
ибо их короткие кривые ноги не могли состязаться с длинными прямыми ногами
Тарзана, мчащегося с удивительной скоростью, несмотря на тяжесть Лэ.

Наступившая сразу после захода солнца темнота, характерная для
тропиков, скрыла из виду преследователей, а вскоре стихли и звуки погони.
Тарзан понял, что преследование прекратилось, так как люди Опара не любили
мрака внешнего мира.

Тогда Тарзан остановился и опустил Лэ на землю. Та обхватила его шею
руками, прижалась лицом к его груди и разрыдалась.

-- Не плачь, Лэ, -- успокаивал он. -- Мы еще вернемся в Опар, и тогда
ты снова сядешь на свой трон.

-- Я плачу не из-за этого, -- ответила она. -- От того, что мы теперь
надолго будем вместе.

В приливе жалости Тарзан на миг прижал ее к себе, и они двинулись к
пограничной скале.

Той ночью они спали на большом дереве в лесу у подножия скалы. Для Лэ
Тарзан соорудил грубое ложе между двумя ветвями, сам же устроился без
удобств чуть

пониже.

Проснулся Тарзан, когда уже рассвело. Небо было затянуто тучами,
предвещающими приближение бури. У Тарзана уже много часов во рту не было ни
крошки, и он знал, что Лэ не ела со вчерашнего утра. Таким образом, еда
сейчас самое главное, и он должен раздобыть ее и вернуться к Лэ до начала
бури. Истосковавшись по мясу, он понимал, что придется развести костер и
приготовить пищу для Лэ, хотя сам предпочитал есть сырое мясо. Он заглянул в
постель Лэ. Та еще спала, обессилев от переживаний минувшего дня. Тарзан не
стал ее будить. Прыгнув на ближайшее дерево, он отправился на поиски пищи.

Тарзан двигался против ветра, напрягая все и без того чуткие органы
чувств. Подобно льву, Тарзану особенно нравилось мясо Пакко-зебры, но он не
отказался бы и от Бары-антилопы, или от Хорты-кабана. Однако как назло в
лесу не встретился ни один из них. Ноздри его улавливали лишь запах больших
кошек в сочетании с менее резким и более похожим на человеческий запахом
Ману-обезьяны. Время мало что значит для охотящегося зверя, оно мало значило
и для Тарзана, который, отправившись на поиски мяса, возвращался только
тогда, когда его добывал.

Проснувшись, Лэ не сразу сообразила, где находится, а когда вспомнила,
на губах ее заиграла счастливая улыбка. Она вздохнула, затем шепотом
произнесла имя любимого человека.

-- Тарзан! -- позвала она.

Ответа не последовало. Она позвала еще раз, уже громче, но ей опять
ответила тишина. Слегка встревожившись, она приподнялась на локте и
перевесилась через край ложа. Внизу на дереве никого не было.

Догадавшись, что Тарзан, скорее всего, отправился на охоту, она все же
обеспокоилась его отсутствием, и чем дольше ждала, тем тревожнее становилось
на душе. Она знала, что он ее любит и что она для него является сейчас
обузой. Она также знала, что он -- такой же дикий зверь, как и любой лев, и
что он, как и лев, жаждет свободы. Возможно, он не сумел более противостоять
соблазну и, пока она спала, бросил ее.

Лэ из Опара не нашла в таком поведении ничего предосудительного, потому
что жизнь ее народа строилась по законам безжалостного эгоизма и жестокости.
Люди, которых она знала, не отличались тонкой натурой цивилизованного
человека или же великим благородством характера, свойственным многим диким
зверям. Любовь к Тарзану была единственной светлой точкой в суровой жизни
Лэ, и, сознавая, что ей самой ничего не стоит бросить существо, к которому
она ничего не испытывает, она не стала осыпать Тарзана упреками за то, что
он сделал то, что сделала бы и она сама. Ей и в голову не пришло
засомневаться в благородстве его натуры.