истинную суть моего произведения.
Сначала я думал, что, когда читаешь про кого-нибудь, это все равно
как смотришь на него самого, а не в зеркало. Великие люди
писатели, удивительные вещи творят. Вот, например, вся эта часть о
происхождении "bebop"5 .
рассказ о Балтиморе,- говорю я, неизвестно почему оправдываясь.
смотришь,- стоит на своем Джонни. - Чего же тебе еще? Зеркало не
искажает. - Кое-чего не хватает, Бруно,- говорит Джонни.- Ты в
этом больше разбираешься, ясное дело. Но мне думается, кое-чего не
хватает.
уязвленный. Этот дикарь, эта обезьяна еще смеет... (Сразу
захотелось поговорить с Делоне: одно такое безответственное
заявление может свести на нет честный труд критика, который...-
Например, красное платье Лэн,- говорит Джонни. Вот такие
детали не мешает брать на заметку, чтобы включить в последующие
издания. Это не повредит.- Будто псиной пахнет,- говорит
Джонни.- Только запах чего-то и стоит в этой пластинке.
Да, надо внимательно слушать и быстро действовать: если подобные,
даже мелкие поправки станут широко известны, неприятностей не
избежать.- А урна посредине, самая большая, полная голубоватой
пыли,- говорит Джонни,- так похожа на пудреницу моей
сестры. Пока все тот же бред; хуже, если он возьмется
опровергать мои основные идеи, мою эстетическую систему, которую
так восторженно...- И кроме того, про jazze cool
6 ты совсем не то написал,- говорит
Джонни. Ого, настораживаюсь я. Внимание!)
но еще шесть месяцев назад ты...
ставит на него локти и устало подпирает голову руками.- "Six
months ago"7. Эх, Бруно, как бы я
сыграл сейчас, если бы ребята были сомной... Кстати, здорово ты
это написал: сакс, секс. Очень ловко играешь словами. Six months
ago: six, sax, sex. Ей-богу, красиво вышло, Бруно, черт тебя дери,
Бруно.
позволяет понять смысла этой невинной игры слов, передающих целую
систему довольно оригинальных идей (Леонард Физер полностью
поддержал меня, когда в Нью-Йорке я поделился с ним своими
выводами), и что параэротизм джаза эволюционирует со времен
"washboard"8 и т. д. и т. п.
Как всегда, меня опять развеселила мысль о том, что критики
гораздо более необходимы обществу, чем я сам склонен признавать (в
частных беседах и в своих статьях), потому что созидатели-от
настоящего композитора до Джонни,- обреченные на муки творчества,
не могут определить диалектические последствия своего творчества,
постулировать основы и непреходящую ценность своего произведения
или импровизации. Надо напоминать себе об этом в тяжелые минуты,
когда терзаешься мыслью, что ты всего-навсего критик.
теперь я слышу другой его голос, голос, когда он... Как бы это
выразиться, как описать Джонни, когда он около вас, но его уже
нет, он уже далеко? В беспокойстве слезаю с парапета, вглядываюсь
в него. Звезда называется "Полынь", ничего не поделаешь.
ладони своих рук.- И куски ее разлетятся по площадям большого
города. Шесть месяцев назад.
досадой пожимаю плечами для одних только звезд. (Звезда называется
"Полынь"!) Мы возвращаемся к прежнему: "Это я играю
уже завтра". Звезда называется "Полынь", и куски ее
разлетятся шесть месяцев назад. По площадям большого города. Он
ушел, далеко. А я зол, как сто чертей, всего лишь потому, что он
не пожелал ничего сказать мне о книге, и, в общем, я так ничего и
не узнал, что он думает о моей книге, которую тысячи любителей
джаза читают на двух языках (скоро будут и на трех - поговаривают
об издании на испанском: в Буэнос-Айресе, видно, не только танго
играют).
как оно шло Лэн, но только лучше я расскажу тебе об этом за
стаканом виски, если у тебя есть деньги. Дэдэ оставила мне
какие-то несчастные триста франков.
денег не достать спиртного и марихуаны. Он начинает толковать мне,
что Дэдэ очень хорошая (а о книге-ничего!) и заботится о его же
благе, но, к счастью, на свете существует добрый приятель Бруно
(который написал книгу, но о ней - ничего!), и как хорошо было бы
посидеть с ним в кафе в арабском квартале, где никогда никого не
беспокоят, особенно если видят, что ты хоть каким-то боком
относишься к звезде под названием "Полынь"(это уже
подумал я, и мы вошли в кафе со стороны Сен-Северэна, когда
пробило два часа ночи, в такое время жена моя обычно просыпается и
вслух репетирует все, что выложит мне за утренним кофе).
коньяк, заказываем еще и остаемся очень довольны. Но о книжке - ни
слова, только пудреница в форме лебедя, звезда, осколки предметов
вперемежку с осколками фраз, с осколками взглядов, с осколками
улыбок, брызгами слюны на столе и на стакане (стакане Джонни). Да,
бывали моменты, когда мне хотелось бы, чтобы он уже перешел в мир
иной. Думаю, в моем положении многие пожелали бы того же. Но можно
ли смириться с тем, чтобы Джонни умер, унеся с собой то, что он не
захотел сказать мне этой ночью, чтобы и после смерти он продолжал
преследовать и убегать (я уже и не знаю, как выразиться), можно ли
допустить такое, даже если бы мне пришлось поступиться карьерой
ученого, авторитетом, уже обеспеченным неопровержимыми тезисами, и
пышными похоронами...
пальцами по столу, глядит на меня, корчит непонятные гримасы и
снова принимается барабанить. Хозяин кафе знает нас еще с тех пор,
когда мы приходили сюда с одним арабом-гитаристом. Бен-Айфа явно
хочет спать - мы сидим совсем одни в грязном кабачке, пропахшем
перцем и жаренными на сале пирожками. Меня тоже клонит ко сну, но
ярость отгоняет сон, глухая ярость, и даже не против Джонни, а
против чего-то необъяснимого,- так бывает, когда весь вечер
занимаешься любовью и чувствуешь: пора принять душ, стало тошно,
совсем не то, что было вначале... А Джонни все отбивает пальцами
по столу осточертевший ритм, иногда напевая и почти не обращая на
меня внимания.
Нелепая жизнь кидает его из стороны в сторону: сегодня - женщина,
завтра - новый скандал или поездка. Самым разумным было бы стащить
у него английское издание, а для этого следует поговорить с Дэдэ и
попросить ее оказать эту любезность - услуга за услугу. А впрочем,
напрасная тревога, пустые волнения. Нечего было и ждать
какого-либо интереса к моей книге со стороны Джонни; по правде
говоря, мне и в голову никогда не приходило, что он может ее
прочитать. Я прекрасно знаю, что в книге нет правды о Джонни (но и
лжи тоже нет), в ней только говорится о музыке Джонни.
Благоразумие и доброе к нему отношение не позволили мне показать
читателям его неизлечимую шизофрению, мерзкий антимир наркомании,
раздвоенность его жалкого существования. Я задался целью выделить
основное, заострить внимание на том, что действительно ценно,- на
неподражаемом искусстве Джонни. Стоило ли еще о чем-то говорить?
Но может быть, именно здесь-то, думалось, он и подкарауливает
меня, как всегда выжидая чего-то в засаде, притаившись, чтобы
сделать затем свой дикий прыжок, который мог сшибить всех нас с
ног. Да, наверно, здесь он и хочет поймать меня, чтобы потрясти
весь эстетический фундамент, который я воздвиг для объяснения
высшего смысла его музыки, для создания стройной теории
современного джаза, принесшей мне славу и всеобщее признание.
Честно говоря, какое мне дело до его внутренней жизни? Меня лишь
одно тревожило - что он будет продолжать валять дурака, а я не
могу (скажем, не желаю) описывать его сумасбродства, и что в конце
концов он опровергнет мои основные выводы, заявит, что мои
утверждения ложны и его музыка выражает совсем другое.
хватает. (Теперь - внимание.)
кое-чего не хватает. Видишь ли, в ней нет не только красного
платья Лэн. В ней нет... Может, в ней не хватает урн, Бруно? Вчера
я их опять видел, целое поле, но они не были зарыты, и на
некоторых надписи и рисунки, на рисунках здоровые парни в касках,
с огромными палками в руках, совсем как в кино. Страшно идти между
урнами и знать, что я один иду среди них и чего-то ищу. Не горюй,
Бруно, не так уж важно, что ты забыл написать про все это. Но,
Бруно,- и он поднял вверх не дрогнувший палец,- ты забыл написать
Эриксон Стивен
Акунин Борис
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Маккарти Кормак