Тогда придите, и рассудим
1
на белый раскаленный песок пляжа, когда солнце поет и нет сил
шевельнуться, даже открыть глаза, когда сам ты стал и солнцем, и песком, и
морем, и вселенной, истекающей бездумным счастьем бытия. Холодный
служебный свет, отсеченный дверью, остался в коридоре, куда только что
вышла женщина, держа в руке что-то мерцающее и невесомое, как лучи звезд,
- то, в чем она сколько-то времени назад вошла сюда, ко мне, неожиданная,
словно принесенная на руках моего желания и тоски. Тоски по ней? Не знаю;
сейчас я могу уверенно сказать - да! Но еще за мгновение до того мне
представлялось другое лицо и другие линии; теперь они не то чтобы исчезли,
но как-то совместились с новыми, растворились в них, а имя, столько раз
произносившееся мною в моем двойном одиночестве,
временно-пространственном, - имя это оказалось и в том, и в другом
измерении так же далеко, как и сама планета Даль.
еще стоял ее силуэт в прямоугольнике раздвинутых створок, а телом еще
ощущалось ее тепло, а обонянием - запах, светлый запах весеннего рассвета,
а слухом - невесомое ее дыхание и какие-то слова, те, что не оседают в
словарях, но, словно молнии, рождаются и гаснут, блеснув единожды и
ослепительно, слова, не выражавшие мыслей, - мысль есть лишь отражение
жизни, - но сами бывшие жизнью, естественные, как шелест лесов и плеск
воды; а зрением все еще воспринимался тяжелый блеск в ее глазах,
казавшийся отсветом древних костров, у которых сидели трое: Она, Он и
Любовь. Хотя на деле то был, наверное, отблеск шкал репитеров на переборке
моей каюты, но в те мгновения я не стал бы глядеть на них, даже покажи они
конец света... Она ушла, но все мои чувства крепко держали ее, все до
единого, потому что любое из них непременно для счастья. И память тела, и
другая память тоже, со странной точностью вновь повторявшая кадр за
кадром: как раскатились неожиданно створки, хотя я был у себя, а дверь
отзывалась только на мой шифр; как вошла Она. Именно так воспринял я ее в
тот миг: Она - хотя мне были прекрасно известны ее имя и должность и место
по любому из корабельных расписаний, точно так же, как мне известно (и
должно быть известно) все о каждом, кто только есть на борту. Не могу
сказать, что я встал навстречу ей; меня подняло, и толкнуло, и опустило на
колени, и заставило поцеловать край того, мерцавшего, что было надето на
ней. Не было удивления: удивляются мелочам, перед стихией преклоняются
безмолвно; и не было ни одного разумного слова, как не бывает их в
оркестре, когда исполняется великая музыка... Память показывала и дальше;
можно, вероятно, найти слова, какими все это опишется точно - но неверно.
Человек может выражать одними и теми же словами и проклятие, и молитву -
здесь была молитва.
между нами не осталось неясного. Я лежал опустошенный, но не пустой,
потому что из меня словно выскребли все низкое, унылое и дрянное, что
только во мне было, и вместо этого наполнили меня чем-то, с чем можно жить
тысячи, лет, не унывая. И мне стало казаться вдруг, что все на свете
просто (и наша экспедиция в том числе), что мы благополучно долетим,
Архимеды наши и Михайлы Васильевичи, и прочие быстрые разумом Невтоны
совершат все, что им полагается, выяснят при помощи своей белой, черной и
пестрой в крапинку магии то, что следует, а затем чему положено гореть -
зажжется, а чему потухнуть - погаснет, и мы отчалим в обратный путь, таща
за собой длинный хвост впечатлений. А когда вернемся на Землю, планета
перестанет казаться мне чужой, потому что там, где двое вместе, там
возникает и все прочее, что нужно в жизни. А на финише...
сразу. В другое время я мысленно (и даже не только) проклял бы - кто там
сейчас стоит вахту? Да, Уве-Йорген, доблестный рыцарь истребительной
авиации; значит, я проклял бы Уве-Йоргена, и всю его вахту, и весь личный
состав, включая ученых и автооператоров, и корабль, и весь рейс, и всю
Землю, а также и доступную и недоступную нам Вселенную, все, что есть, и
все, чего нет; не люблю, когда меня будят. Но на этот раз я был полон
доброты, и мне захотелось излить ее на кого-нибудь еще, пусть и на Рыцаря.
Так что, дотянувшись до кнопки, я произнес по возможности миролюбиво:
всегда на службе. - С приятным пробуждением, капитан. Доброе утро.
удивленному:
время. - И тотчас же другая мысль перебила первую: бедная, каково ей
сейчас: не выспавшись - за пульт...
ответа.
подниматься ни свет ни заря, в моем-то серьезном возрасте, - но тут же
вспомнил, что отныне, с этой ночи, я молод, моложе молодых. И вскочил
быстро, словно каждая пружинка во мне была снова заведена до отказа.
что было бы слишком далеко от нас) серебряные птицы вспорхнули и летучие
рыбы ринулись в полет, стройные, на антиграв-тяге, с головками
автоматического наведения на свет, на тепло, звук и запах - на всякое
дыхание жизни. Там, куда они устремились, мгновенно грянули беззвучные
вихри в тесных недрах стратегических машин, двойные и тройные параллельные
цепи не подвели, все было вмиг подсчитано, взвешено и решено - и
серебряные птицы поднялись навстречу, и взвились летучие рыбы, антигравы
автоматического наведения. Мгновенным был диалог не ошибающихся неживых
умов; и птицы клевали рыб, а рыбы в клочья разрывали птиц с той и с другой
стороны, и одна часть сгорела, и рассыпалась, и упала, а другая часть
прорвалась в ту и иную стороны. И у птиц раскрылись люки, а боеголовки
летучих рыб разделились, как разлетается в стороны осиный рой. Эти сделали
свое дело сразу, но и те, что упали не долетев, тоже совершили свое,
только секундами позже. Потому что антизаряд бомбы ли, головки ли может
лишь считанные секунды существовать в отключении от мощных стационарных
энергетических установок, питающих магнитное поле, свернутое коконом и
предохраняющее несколько килограммов антисвинца - в два хороших кулака
величиной, - от соприкосновения с корпусом бомбы или головки, сделанным из
обычного сплава. Ровно столько времени, сколько нужно, чтобы долететь до
цели, магнитный кокон продолжает жить, питаясь от аккумулятора, а затем -
аннигиляция, взрыв. Каждый такой заряд стоил, сколько стоит построить
город, и энергии потреблял, сколько ее потребляет город с его заводами,
подземками, рекламами, утюгами и ночниками. Безопасность требует жертв -
но, видно, уже не под силу стало истекать соками, питая безопасность, и -
где-то, где-то! - люди - а скорее даже созданные ими особо доверенные
машины - решили, что риск - дешевле, иначе - тупик, ибо можно зарядить
АВ-бомбу, а разрядить уже нельзя, ее можно лишь взорвать, но вывести
заряды в космос и взорвать на безопасном расстоянии от планеты тоже
нельзя, ибо путь каждого заряда строго рассчитан, и расстояние, какое он
может пройти, слишком мало, чтобы взрывы не отразились на всем, что
существует на планете. Не додумались разоружиться, пока речь шла еще об
идиллических термоядерных зарядах, которые разрядить было - раз плюнуть, а
теперь это стало все равно что выстрелить себе самому в висок - так уж
лучше в противника! И белые пламена вспыхнули, как если бы множество
Вселенных вновь рождалось из темного, вневременного и внепостижимого
протовещества. Нет, они вспыхнули ярче, чем множество Вселенных. Ничто не
могло уцелеть, и не уцелело. Так это было на планете Шакум, обращавшейся
вокруг солнца, что воспринимается на Земле лишь как слабенькая
радиозвездочка в созвездии Паруса.
этого понятия) совсем в другом пространстве, но не весьма далеко от
гибнувшей планеты, откуда она была видна как бы сверху вниз, и видно было
также и многое другое.
опять. Неужели все зря, и мы с тобой бессильны?
плясали белые блики.
тоже заиграли белые блики, словно от рождавшихся миров - но этот мир не
рождался, он гибнул на их глазах. Они молчали, пока не угасла последняя,
запоздалая вспышка, которой могло и не быть, ибо все свершилось уже:
Доставалов Александр
Орловский Гай Юлий
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Орлов Алекс
Акунин Борис