Юрий Брайдер. Николай Чадович

Личный контакт

Книга: Брайдер Ю., Чадович Н.
Собрание сочинений, Том 1, "Телепатическое ружье"
Издательство "Эридан", Минск, 1994

Когда-нибудь такое могло случиться с любым из них.
Одновременный отказ хотя бы десятка из миллионов псевдоживых элементов темпера,
находящегося в перестроенном пространстве, почти неминуемо ведет его к гибели. И
хотя такая возможность считалась ничтожно малой, люди, исследовавшие свойства
времени или изучавшие историю прошедших веков, никогда не должны были забывать
об этом.
Потерявший всякую связь и управление темпер, рассыпая искры и срезая деревья,
ударился несколько раз о землю и унесся куда-то, оставив среди редкого лиственного леса изувеченное человеческое тело и несколько оплавленных обломков,
разбросанных вдоль глубокой, дымящейся борозды. Обломки эти, вырванные из единой
структуры темпера, вскоре превратились в лужи зеленой жижи и бесследно всосались
в почву.
Через несколько часов, когда солнце склонилось к верхушкам деревьев, потерпевший
аварию человек открыл глаза.

Над ним светилось прозрачной голубизной высокое небо с плывущей белой паутинкой
облаков. Едва заметно шевелились листья молодых дубков, пылали калиновые
гроздья, в кустах посвистывала птица.
Он попытался повернуть голову и не смог. Правая рука действовала с трудом, левую
он не ощущал совсем - так же, как и обе ноги. Лужа крови, в которой он лежал,
успела загустеть, и черные лесные муравьи растаскивали темно-красные крошки.
Усилием воли человек остановил кровотечение, ослабил, насколько это было
возможно, чувство боли, замедлил работу сердца и заставил костный мозг, лимфу и
селезенку увеличить выход лейкоцитов и эритроцитов. Несколько последовательных
попыток срастить раздробленные кости и раздавленные мышцы окончились безуспешно.
И хотя он был просто исследователь, а не врач или спасатель, установить причину
неудачи для него не составило труда: тяжелые повреждения головного и спинного
мозга, обрыв большинства нервных узлов и цепей. А еще ему очень не хватало
обыкновенной воды. Впервые в жизни, если не считать краткого периода сразу после
рождения, он не был хозяином собственного тела.
Он понимал, что обречен, что процессы некроза в организме станут необратимыми
гораздо раньше, чем спасатели, неминуемо сбитые со следа улетевшим дальше, в
прошлое, темпером, отыщут его здесь. Он мог бы легко и безболезненно умертвить
себя, но мысль об этом даже не приходила ему в голову, хотя смерти он не боялся.
Люди его эпохи жили так долго и умирали так редко, что он уже давно забыл, что
такое - страх смерти.
Время от времени небо и деревья перед его глазами теряли цвет и четкость, как бы
удаляясь куда-то, и только ослепительный блеск солнца пробивал черный туман.
Когда исследователь очнулся в очередной раз, над ним кто-то стоял. Сознание
медленно возвращалось к нему, и пестрые осколки окружающего мира, сбежавшись,
как разноцветные стеклышки в калейдоскопе, образовали, наконец, ясные зрительные
образы.
Это были пралюди. Трое. Маленького роста, скорее всего, дети. Босые и
оборванные, со светлыми нечесанными вихрами. Самый маленький тихо плакал,
придерживая правой рукой левую ниже локтя. Средний, удивленно раскрыв рот,
присел на корточки. Старший, гладивший до этого малыша по голове, наклонился и
что-то сказал. Речь его была не понятна исследователю. Скорее всего, это был
один из диалектов какого-то индоевропейского языка шести-семитысячелетней
давности.
Тогда исследователь заглянул в глаза детей, а через них - в их души. Он понял,
что дети голодны и напуганы. У самого маленького была еще и физическая боль,
заполнявшая все его крохотное существо. Совсем недавно, возможно, несколько
часов назад, родственники детей были убиты, а их жилище уничтожено.
Исследователь попробовал прикинуть, в какие времена это могло случиться. Период
получался довольно солидный - тысячи лет.
Рассудок опять начал уходить из-под контроля: то ли наяву, то ли во сне, он
вновь увидел картины, которые не раз наблюдал из своего темпера.
... Пралюди с топорами и дубинами, одетые в шкуры с длинной шерстью, вытаскивают
из земляных нор других пралюдей, безоружных, одетых в оленьи кожи. Глухие удары,
хруст костей, вопли, детский плач, равномерный шелест информационного аппарата...
... Пралюди на конях, закованные в железо, теснят к болоту и колют пиками других
пралюдей, молитвы, детский плач, шелест информационного аппарата над ухом...
... Пралюди в гусеничных устройствах с огнестрельным оружием отражают других
пралюдей, почти голых, с узлами, посудой, с детьми на руках. Грохот выстрелов,
рев моторов, детский плач и снова шелест информационного аппарата, бесстрастно
регистрирующего в своей бездонной памяти все происходящее.
Пересилив бред, исследователь пришел в себя. Дети все еще стояли возле него.
- Дыхае, - сказал старший.
- Можа, немец? - предположил средний.
- Не. Немец тут ляжаць не будзе, - не согласился старший.
- А крыви кольки!
- Ён пиць хоча, - сказал старший.
- Адкуль ты ведаеш?
- Ён хоча. Я чую. Прыняси з рэчки. И малому дадзим.
- Ага, а як заб'юць!
- Тады я сам. Глядзи малога.
Прошло немало времени, прежде чем мальчик вернулся, осторожно неся перед собой
линялую пилотку, полную тепловатой, пахнущей рекой воды. Сначала он напоил
младшего брата, и тот, выпив немного, снова тихонько завыл. Потом, наклонившись,
приставил пилотку к запекшимся губам исследователя.
- Каля маста стаяць два палицаи и немец, - сказал он. - Мяне не бачыли.
Обезвоженный организм быстро поглощал влагу, почти сразу превращая ее в кровь,
лимфу и соединительные ткани. Один за другим восстанавливались разорванные
нейроны. Стали срастаться капилляры, а затем и крупные сосуды. Прояснилось
сознание.
- Яшчэ хоча, - сказал старший.
- Не хадзи, - запротестовал средний. - Страшна!
- Дурань, - ответил старший. - Глядзи малога.
На этот раз его не было еще дольше, и когда он, насквозь промокший, появился,
наконец, из кустов, ревели уже двое - и младший, и средний.
- Циха вы! - цыкнул он на братьев. - Немцы пачуюць!
Напоив раненого, спросил:
- Дзядзька, а вы не партызан?
Не дождавшись ответа, продолжал:
- А нашу вёску раницай спалили. Мамка нас у пуни схавала, а сама са старой и
цёткай Таняй пайшли на двор. Усих вясковых загнали у свиран и падпалили. Я праз
дзирку бачыу. А як стали хаты палиць, мы да лесу пабегли. Малога я на руках
цягнуу, а ён цяжки - летась тры гады было. Чую, страляюць па нас. Адна куля
малога и зачапила. Раницай зачапила, а крывя усе идзе. Памрэ, мабыць.
Слов мальчика он не понял, но смысл их был ясен и так. Молча, одними глазами,
исследователь подозвал малыша к себе. Но тот, охваченный опустошающей стихией
боли, совершенно не реагировал на телепатический призыв. Тогда старший приподнял
и посадил его именно там, где нужно, - справа, на расстоянии вытянутой руки.
Длинные мягкие пальцы легли на горячую головенку, и спустя минуту мальчик
перестал хныкать. Затем исследователь осторожно начал гладить лицо, худые плечи
и, наконец, коснулся пропитанного кровью тряпья на левом предплечье. Старший,
действуя как бы помимо воли, но быстро и уверенно, снял повязку. Малыш даже не
вздрогнул. Его широко раскрытые глаза неотрывно глядели в другие глаза, в другую
душу, бездонную и непонятную, как будто даже и не человеческую, которая в этот
момент слилась с его маленькой детской душой. Слилась и поглотила, как озеро
поглощает дождевую каплю. Пуля вырвала кусок мышцы и раздробила кость. Ниже
локтя рука распухла и посинела.
До предела напрягая волю, собирая в комок все силы, что еще остались в нем,
исследователь начал медленно водить рукой над раной, иногда едва-едва касаясь
ее, стараясь целиком сосредоточиться на акте исцеления и не думать о том, что
уходящая из тела биологическая энергия сейчас так необходима ему самому.
- Бачыш? - заметил старший. - Крывя ужо не идзе.
Рана на глазах подсыхала, покрывалась свежей розовой кожицей. Последним усилием,
действуя уже за пределами возможного, исследователь срастил кость, подавил
воспалительные процессы в организме, активизировал все его защитные силы и...
потерял сознание. Раньше он мог проделать все это шутя, но теперь, на пороге
небытия, спасение чужой жизни могло стоить ему собственной.
Уже смеркалось, когда исследователь пришел в себя.
- Паешце, - тихо сказал старший. - Я дзичак назбирау. Мы паели.
Исследователь с трудом разжевал и проглотил несколько кислых плодов. В небе
появились первые звезды. За то время, пока он был без сознания, дети
замаскировали его зелеными ветками.
- Трэба хавацца, - объяснил старший. - Назаутра могуць прачасаць лес. Ды и не
лес гэта, а так... Да пушчы далека, а немцы з вески не пайшли. Чуеце, сабаки
брэшуць. Гэта их сабаки. Нашых яны пабили.
Дети устроились на ночлег под большим ореховым кустом, сбившись в кучу и положив
младшего в середину. Когда старшие братья уснули, тот перелез через них и
уткнулся мокрой мордашкой в щеку исследователя.
- Татка! Татка, ты вярнууся? - И заплакал. Но не так, как плакал до этого,
измученный болью, и не так, как плачут обычно дети его возраста, а тихо и
трудно, как плачут уставшие и изверившиеся взрослые люди.
- Татка, - всхлипывал он. - Дзе ж ты быу? Пойдзем да хаты. Тут дрэнна. Мамка
карову падаила. Я есци хачу.
Исследователь коснулся губами лица малыша и зашептал что-то, угадывая в детском
сознании те слова, которых тот ждал, к которым привык и которые должны были его
успокоить. Шептал он до тех пор, пока ребенок не уснул, все еще всхлипывая и
шмыгая носом.
Ему и самому сон был необходим. Закрыв глаза, он лежал и вслушивался в