Пол АНДЕРСОН

НАМ, ПОЖАЛУЙ, ПОРА ИДТИ...

Познакомились мы на деловой почве. Фирма Микельса, решив открыть свой
филиал на окраине Ивенстона, обнаружила, что в моем владении находится
самый многообещающий земельный участок. Они предложили мне большие деньги,
но я заупрямился; они увеличили сумму - я не сдавался, и тогда меня
посетил сам босс. Он оказался не совсем таким, каким я себе представлял
его. Настроен он был, конечно, агрессивно, но держался настолько вежливо,
что это не оскорбляло, а манеры его были так изысканы, что почти не
бросался в глаза недостаток образования. Этот недостаток он весьма успешно
изживал, посещая вечернюю школу, популярные лекции и поглощая огромное
количество книг.

Не прерывая нашей деловой беседы, мы с ним отправились промочить
горло. Он привел меня в бар, где мало что напоминало о Чикаго, - тихий,
запущенный, без музыкального автомата, без телевизора; книжная полка,
несколько шахматных досок; и к тому же там не было тех подонков и жуликов,
которыми обычно кишат подобные заведения. Кроме нас там еще было с
полдюжины посетителей: некто, смахивающий на профессора в отставке,
какие-то люди, с настоящим знанием дела спорившие на политические темы,
молодой человек, обсуждавший с барменом вопрос о том, кто оригинальнее -
Барток или Шенберг. Нам с Микельсом достался столик в углу и датское пиво.

Я сказал ему, что меня совершенно не интересуют деньги, просто я
считаю идиотством ради возведения еще одного хромированного сарая
уродовать бульдозерами живописную местность. Прежде чем ответить, Микельс
набил свою трубку. Это был худощавый стройный мужчина с длинным
подбородком и римским носом, седеющими волосами и темными сверкающими
глазами.

- А разве мой представитель не объяснил вам? - спросил он. - Мы вовсе
не собираемся строить ряды одинаковых, портящих вид бараков. Мы
остановились на шести основных проектах с вариантами; на чертеже это
выглядит вот так.

Он достал карандаш и бумагу и начал набрасывать план. В разговоре его
акцент становился заметнее, но речь сохраняла прежнюю беглость. И он делал
свое дело лучше, чем все те, кто выступал раньше от его имени.

- Нравится вам это или нет, - сказал он, - но сейчас середина
двадцатого века, и никуда не денешься от массового производства. Получая
все в готовом виде, человечество не обязательно должно стать менее
привлекательным; в конечном итоге оно может обрести даже некоторое
художественное единство.

И он принялся объяснять мне, как этого можно достигнуть.

Он не слишком торопил меня, и, разговаривая, мы отклонялись от
основной темы.

- Приятное это местечко, - заметил я. - Как вы его нашли?

Он пожал плечами.

- Я частенько брожу ночами по улицам. Изучаю город.

- А это не опасно?

- Смотря с чем сравнивать, - с каким-то мрачным оттенком в голосе
ответил он.

- О! Видно, вы не из этих мест?

- Нет. Я приехал в Соединенные Штаты только в 1946 году. Таких, как
я, называли перемещенными лицами. Тадом Микельсом я стал потому, что мне
надоело писать длинное Тадеуш Михайловский. Так же, как мне ни к чему было
культивировать в себе чувствительность Старого Света; я стремлюсь к полной
ассимиляции.

При других обстоятельствах он говорил о себе редко и сдержанно. Позже
от восхищенных и завистливых конкурентов я узнал некоторые подробности его
стремительной деловой карьеры. Кое-кто из них до сих пор не верил, что
можно с выгодой продать дом со скрытой системой отопления меньше, чем за
двадцать тысяч долларов. Микельс нашел способ сделать это возможным. Не
так уж плохо для иммигранта без гроша за душой!

Я копнул глубже и узнал, что, принимая во внимание услуги, оказанные
им армии Соединенных Штатов на последнем этапе европейской войны, ему
выдали специальную визу на въезд. А услуги такого рода требовали
значительной выдержки и сообразительности.

Между тем наше знакомство крепло. Я продал ему землю, в которой он
нуждался, и мы по-прежнему продолжали встречаться - иногда в кабачке,
иногда в моей холостяцкой квартире, но чаще всего в надстройке его дома на
берегу озера. У него была сногсшибательная блондинка жена и двое
смышленых, хорошо воспитанных мальчиков.

Тем не менее, он был одинок и дорожил нашей дружбой.

Примерно через год после нашей первой встречи он рассказал мне одну
историю.

Я был приглашен к ним на обед в день благодарения. После обеда
завязался разговор. Мы сидели и беседовали, беседовали, беседовали. Когда
же, покончив с обсуждением вероятности возникновения беспорядков во время
ближайших городских выборов, мы перешли к вопросу о том, насколько
вероятно, что другие планеты в своем историческом развитии следуют в
основных чертах по том же пути, что и наша собственная, Амелия извинилась
и ушла спать. Уже давно перевалило за полночь. Мы с Микельсом продолжали
разговор. Никогда раньше я не видел его таким возбужденным. Как будто
что-то в нашем разговоре задело его за живое. Наконец он встал, не совсем
твердой рукой наполнил наши стаканы виски и, бесшумно ступая по пушистому
зеленому ковру, направился через всю гостиную к огромному окну.

Стояла светлая морозная ночь. Под нами внизу лежал город -
причудливое сплетение сверкающих красок, прожилки и завитки из рубинов,
аметистов, сапфиров, топазов - и темное полотно поверхности озера Мичиган;
казалось, наши взоры вот-вот выхватят из мрака простиравшиеся вдали
бескрайние белые равнины. Но над нами изгибался кристально-черный свод
неба, где стояла на хвосте Большая Медведица, и по Млечному Пути шагал
Орион. Мне не часто приходилось видеть такое величественное и суровое
зрелище.

- Но ведь в конце концов я говорю о том, о чем действительно знаю, -
произнес он.

Я слегка шевельнулся в глубине своего кресла. В камине потрескивали
крохотные голубые язычки пламени. Кроме них комнату освещала только одна
затемненная абажуром лампа, так что, проходя незадолго до этого мимо окна,
я отчетливо видел в вышине россыпи звезд.

- По собственному опыту? - немного помедлив, спросил я.

Он бросил быстрый взгляд в мою сторону. Черты лица его окаменели.

- А что, если бы я ответил утвердительно?

Я не спеша потягивал свое виски. "Кингс Ренсом" - благородный и
успокаивающий напиток, особенно в те часы, когда, кажется, сама земля
звенит в унисон с нарастающим холодом.

- У вас, верно, есть на то свои причины, и мне не терпится услышать
их.

Он криво усмехнулся.

- О, я тоже с этой планеты, - сказал он. - Однако... однако же небо
настолько необъятно и чуждо... не кажется ли вам, что это могло наложить
какой-то отпечаток на тех, кто там побывал? Не вошло ли это в их плоть и
кровь настолько, что, вернувшись, они принесли это с собой на Землю,
которая с тех пор никогда уже не была прежней?

- Продолжайте. Вы знаете, что я люблю фантастику.

Он посмотрел в окно, снова взглянул на меня и внезапно залпом осушил
свой стакан. Столь резкое движение было ему не свойственно. Как, впрочем,
и неуверенность.

- Ну что ж, я расскажу вам одну фантастическую историю, - жестко, со
своим прежним акцентом произнес он. - Хоть в ней мало веселого - ее хорошо
рассказывать в зимнюю пору; кстати, не советую вам слишком принимать ее
всерьез.

Я затянулся великолепной сигарой, которой он угостил меня, и
приготовился слушать, не нарушая необходимой ему сейчас тишины. Глядя себе
под ноги, он несколько раз прошелся мимо окна, потом заново наполнил свой
стакан и сел рядом со мной. Однако смотрел он не на меня, а на висевшую на
стене картину, сумрачное, непонятное произведение, которое никому, кроме
него, не нравилось. Казалось, она вдохнула в него силы, потому что он
заговорил быстро и тихо.

- Однажды в далеком-предалеком будущем жила-была цивилизация... Я не
стану вам ее описывать, ибо описать ее невозможно. Могли бы вы, перенесясь
в эпоху строителей египетских пирамид, рассказать им об этом лежащем внизу
городе? И дело не в том, что они вам не поверили бы - разумеется, они не
поверили бы. Я хочу сказать, что они просто не поняли бы вас. Что бы вы ни
говорили, для них это была бы полная бессмыслица. А то, как люди работают,
о чем думают и во что верят, - все это было бы для них еще менее понятно,
чем те огни, небоскребы и механизмы внизу. Разве не так? Если бы я
рассказал вам о людях будущего, живущих в мире колоссальных ослепляющих
энергий, о генетических изменениях, воображаемых войнах, о говорящих
камнях и о некоем слепом охотнике, у вас могло бы возникнуть какое угодно
ощущение, но вы бы ничего не поняли.

Поэтому я только прошу вас представить себе, сколько тысяч оборотов
совершила к тому времени эта планета вокруг солнца, как глубоко мы
погребены и как прочно забыты; и еще постарайтесь понять, что мышление
людей той цивилизации настолько отличается от нашего, что они, пренебрегая
всеми законами логики и природы, изобрели способ путешествия во времени.
Так что, если средний житель той эпохи, - я вряд ли могу назвать его
гражданином или употребить какое-либо другое известное вам слово, ибо это
дезориентирует вас, - если средний образованный житель смутно, без особого