Ллойд БИГЛ-младший

ПАМЯТНИК

О'Брайен вдруг осознал, что скоро умрет.

Он лежал в прочном, сплетенном из стеблей вьющихся растений гамаке, и
до него на самую малость не долетали брызги морских волн, разбивавшихся о
косу. Ласковое тепло солнца просачивалось сквозь ажурную листву деревьев
сао. Игривые порывы ветерка, благоухавшего морем, то и дело доносили до
него возгласы мальчишек, которые на косе охотились с копьями за рыбой. У
его локтя висела бутыль из выдолбленного плода с освежающим напитком.
О'Брайен мирно дремал, убаюканный ощущением довольства и покоя, как вдруг
его лениво шевелившееся в полусне сознание молнией пронзила мысль о
близости смерти, и он мгновенно проснулся.

Он скоро умрет.

Приближающийся уход из жизни взволновал его меньше, чем то, что мысль
об этом пришла ему в голову только сейчас. Момент появления на свет - это
уже первый шаг на пути к смерти, а пора младенчества О'Брайена осталась
далеко позади. Иногда он пытался подсчитать, сколько ему лет. Сто - это уж
точно, но, возможно, и все сто пятьдесят.

В этом сказочном краю, где одно время года ничем не отличается от
другого, где по ночам моросит дождь, а днем мягко пригревает солнце, где
мерилом возраста служит мудрость, трудно, не сбиваясь со счета, держать
палец на едва слышном пульсе времени. Практически невозможно.

Но О'Брайен не нуждался в календаре - он и без него знал, что
состарился. Его волосы, огненно-рыжие в молодости, поблекли и цветом
напоминали теперь покрытое пятнами ржавчины железо. После дождливых ночей
он по утрам не мог разогнуть суставов. Вокруг хижины, которую он некогда
выстроил на живописном пригорке над мысом, выросла деревня, и она все
увеличивалась по мере того, как его сыновья, внуки, правнуки, а теперь и
праправнуки приводили сюда своих жен.

Это была деревня _л_а_н_г_р_у_, деревня пламенноволосых людей, уже
прославившихся по всей планете, уже ставших легендой. Девушки мечтали
выйти замуж за сыновей огня, рыжих ли или белокурых, как аборигены, -
неважно. Самые сильные и мужественные юноши из других мест ухаживали за
дочерьми огня, и многие вопреки обычаю селились в деревне своих жен.

Жизнь О'Брайена была долгой и счастливой. Он знал, что никогда не
дожил бы до такого возраста в бешеном водовороте цивилизованного мира. Но
теперь смерть на пороге, и ему уже не суждено осуществить ту великую
мечту, которая, однажды зародившись, все больше овладевала им, пока он
окончательно не постиг главный смысл своей жизни среди этого народа.

Он резко выпрямился, погрозил кулаком небу и на языке, на котором не
говорил целую вечность, хрипло прокричал:

- Чего же вы медлите? Чего медлите?

Когда О'Брайен вышел на берег, к нему, шлепая по мелководью,
бросилась ватага мальчишек.

- Лангри! - наперебой восклицали они. - Лангри!

Мальчишки с поднятыми над головами рыбами возбужденно запрыгали
вокруг него в надежде услышать похвалу их удали.

О'Брайен указал рукой в ту сторону, где на песке у кромки воды лежало
большое каноэ, выдолбленное из ствола сао.

- К Старейшине, - произнес он.

- Эй! Поедем к Старейшине! Эгей! К Старейшине!

Оставив его, мальчишки гурьбой помчались к каноэ и затеяли драку,
отвоевывая для себя места в лодке, не рассчитанной на такое количество
пассажиров. Рукопашный бой был в разгаре, когда подошел О'Брайен. Он
восстановил порядок и отобрал в гребцы шестерых мальчиков. Остальные
бросились вслед за каноэ в волны прибоя и поплыли рядом с лодкой, то
описывая вокруг нее круги, то ныряя под днище. Так они резвились до тех
пор, пока гребцы не набрали скорость.

Дружно работая веслами, мальчики звонкими голосами запели песню - не
какую-нибудь там шуточную и развеселую, а серьезную, ибо им было поручено
важное дело. Лангри выразил желание повидаться со Старейшиной, и они
должны были как можно быстрее доставить его к месту их встречи.

Утомленно привалившись спиной к борту каноэ, О'Брайен смотрел на
пляшущую под выносными уключинами пену. Теперь, когда годы неумолимо брали
над ним верх, он утратил вкус к путешествиям. Так приятно нежиться в
гамаке, потягивая из бутыли чуть бродящий фруктовый сок, играть роль
мудреца и оракула, всеми почитаемого, даже ставшего в некотором роде
объектом культа. В молодости он исходил эту землю вдоль и поперек. Он даже
построил небольшое парусное судно и совершил кругосветное путешествие, но
открыл лишь несколько пустынных островов. Он без устали скитался по
единственному на этой планете материку, составляя его карту и пытаясь
определить на глазок, какие тут есть природные богатства.

О'Брайен считал себя человеком заурядным, удел которого - до конца
жизни быть в подчинении у людей более значительных. Благоговение местных
жителей перед его якобы непревзойденной мудростью тревожило его, вызывая
чувство неловкости. Силой обстоятельств ему помимо воли приходилось решать
сложные социальные и экономические проблемы, но в прошлом он повидал
немало цивилизаций, и то, что осталось у него в памяти, позволяло ему
весьма успешно справляться со своей задачей, нисколько не возгордясь этим.

Но О'Брайен знал, что беспощадный перст судьбы нацелен на эту планету
и ее жителей, и, совершая длинные прогулки по берегу моря, он напряженно
размышлял, мысленно споря с самим собой; туманными ночами он мерил шагами
свою хижину, придумывая одну уловку хитрее другой, и наконец составил
план, который его удовлетворил. Во всем необъятном космосе он один мог
спасти этот полюбившийся ему мир, этот дорогой его сердцу народ - теперь
он знал, как отвести беду. Живой, он наверняка сумел бы предотвратить
катастрофу.

Но он умирал.

День подошел к концу, наступил вечер. Тень усталости легла на лица
мальчиков, и их голоса теперь звучали напряженно, однако они продолжали
грести так же энергично, не сбиваясь с ритма. Уплывали назад мили берега
со множеством деревень, жители которых узнавали Лангри и толпами высыпали
к воде, чтобы приветственно помахать ему рукой.

Когда сумерки затянули туманом морскую даль и одели в багрянец сушу,
они свернули в мелкий залив и, миновав полосу прибоя, вплотную подошли к
широкому, плавно поднимавшемуся из воды берегу, на котором рядами лежали
сохнущие каноэ. Мальчики выскочили из лодки и втащили ее на пологий склон.
Обессиленные, они упали на песок, но уже через минуту вскочили на ноги,
сияя от гордости. Во всякой хижине они сегодня будут почетными гостями.
Разве не они привезли Лангри?

Они двинулись через деревню, растянувшись в процессию, и с каждой
хижиной, мимо которой они проходили, шествие становилось все многолюднее.
Взрослые, с выражением глубокого почтения, и охваченные благоговейным
трепетом дети выходили на улицу и торжественно следовали за О'Брайеном.
Хижина Старейшины стояла в некотором отдалении от остальных, на вершине
холма, и сам он, воздев к небу руки, ждал их там с улыбкой на морщинистом
лице. Не дойдя до него шагов десять, О'Брайен остановился и тоже поднял
руки. Жители деревни притихли, не спуская с них глаз.

- Привет тебе, - сказал О'Брайен.

- Слышать твое приветствие столь же приятно, как видеть тебя.

О'Брайен приблизился к Старейшине, и они пожали друг другу руки. Это
не входило в местный обычай, но О'Брайен при встрече с людьми пожилого
возраста, в дружбе с которыми он прожил почти всю свою жизнь, обменивался
с ними рукопожатиями.

- В надежде на твой приезд я распорядился устроить пир.

- А меня привела сюда надежда попировать с тобой.

Ритуал был выполнен, и жители деревни, вполголоса обмениваясь
одобрительными замечаниями, начали медленно расходиться. Старейшина взял
О'Брайена за руку и повел его мимо хижины в маленькую рощицу, где между
деревьями были развешены гамаки. Там они остановились и повернулись лицом
друг к другу.

- Много утекло дней, - произнес Старейшина.

- Много, - согласился О'Брайен.

Он вгляделся в своего друга. Тело высокого худого Старейшины на вид
казалось все таким же крепким и сильным, но волосы его побелели и отливали
серебром. Поначалу прожитые годы лишь наметили на его лице морщины, потом
время постепенно углубило их и притушило блеск глаз. Как и О'Брайен, он
был стар. Он тоже умирал.

Они удобно устроились в гамаках, так чтобы каждый видел лицо другого.
Молодая девушка принесла им сосуды из выдолбленных плодов, и они,
потягивая напиток, отдыхали в молчании, пока не сгустилась тьма.

- Лангри ведь больше не путешествует, - сказал Старейшина.

- Лангри пускается в путь, когда он чем-то озабочен.

- Так поговорим о том, что тебя заботит.

- Потом. После пиршества. Или завтра... Лучше бы завтра.

- Ладно, пусть завтра.

Девушка вернулась с трубками и тлеющим угольком, и они молча
закурили; искры, разлетаясь, пронизывали мрак, а неровное дыхание ночного