Рэй БРЭДБЕРИ

КАК МОРЯК ВОЗВРАЩАЕТСЯ С МОРЯ

- Доброе утро, капитан.

- Доброе утро, Хэнкс.

- Кофе готов, сэр, садитесь.

- Благодарю, Хэнкс.

Старый человек сел к кухонному столу.

Он посмотрел на свои сложенные руки: они были напряжены, как
трепещущая в ледяной воде форель, и даже воздух вокруг них дрожал. Когда
ему было десять лет, он видел таких форелей в горных потоках. Его
восхищало тогда это трепетание - потому что, пока он смотрел, они как бы
выцветали.

- Капитан, - встревоженно спросил Хэнкс, - вы здоровы?

Капитан резко поднял голову, и в глазах его блеснуло прежнее пламя.

- Я думаю! И что значит "вы здоровы"?

Повар поставил на стол кофе, от которого разносился теплый аромат
женщины, настолько отдаленный в минувшее, что капитан почувствовал только
смутный залпах мускуса и толченых благовоний. Внезапно он чихнул, и Хэнкс
подошел к нему, с носовым платком.

- Спасибо, Хэнкс. - Он высморкался, а потом осторожно отпил ароматную
жидкость.

- Хэнкс?

- Да, сэр, да, капитан?

- Барометр падает.

Хэнкс обернулся и посмотрел на стену.

- Нет, сэр, он показывает хорошую и тихую погоду; это и показывает -
хорошую и тихую!

- Буря надвигается. Нас ждет трудное плавание, и пройдет много
времени, прежде чем снова наступит затишье.

- Не говорите так! - сказал Хэнкс, повернувшись к нему.

- Надо говорить, как чувствуешь. Затишье когда-нибудь кончится. И
начнется буря. Я давно готов к ней.

Давно, да. Сколько лет? Песок вытек из песочных часов и больше ничего
не измерит. И снег засыпал его, как бы наслоившись белым поверх белого,
погребя все под глубокими холодными пластами воспоминаний.

Он встал, покачнувшись, подошел к дверям корабельной кухни, распахнул
их и вылез наружу...

...на открытую галерею верхнего этажа дома, построенную, как нос
корабля; на галерею, сделанную из просмоленных досок старых кораблей.
Посмотрел вниз, не на воду, а на выгоревшую летом землю на переднем дворе.
Подошел к перилам и вгляделся в слабо закругленную линию холмов, тянущихся
везде, куда бы не повернулся человек, куда бы не бросил взгляд.

"Что мне здесь делать, - подумал он в сильном возбуждении, - в этом
странном доме-корабле, стоящем без паруса посреди пустынных прерий, где
единственный звук - это свист крыльев птицы, летящей в одном направлении
осенью и в противоположном - весной!"

Успокоившись, он взял бинокль, что висел на перилах - осмотреть
пустынную местность.

Кэт, Катрин, Кати, где ты сейчас?

Ночью, забравшись глубоко в постель, уже засыпая, он вспомнил
прошедший день и свои блуждания по закоулкам памяти. Он был один, уже
двадцать лет один, если не считать Хэнкса - первого, кого он видел при
восходе солнца, и последнего - при закате.

А Кэт?

Перед тысячью бурь и тысячью штилей прошла буря и наступил штиль,
которые оставили глубочайший след в его жизни.

- Это он, Кэт! - услышал он разносящийся ранним утром над палубой
свой голос. - Это тот корабль, на котором мы поплывем, когда пожелаем!

И они снова отправились в путешествие. Кэт, как какое-то чудо...
скольких... чуть больше двадцати пяти лет, а он уже давно за сорок, но не
старше ребенка. Он взял ее за руку, и они пошли вверх по мосту. Тогда Кэт
с легким колебанием обернулась лицом к холмам Сан-Франциско и сказала
вполголоса, ни и кому не обращаясь:

- Никогда больше я не ступлю на сушу.

- Прошу тебя, не говори так!

- О, да, - настаивала она тихо. - Это будет очень долгое путешествие.

И на миг он почувствовал только сильный скрип корабля, как будто
судьба вернулась во сне.

- Почему ты сказала это? - спросил он. - Это нелепо.

Кэт прошла вперед и ступила на корабль.

Отплыли они той же ночью от Южного острова: молодой муж, похожий
медлительностью на черепаху, и молодая жена, подвижная, как саламандра,
что танцует в огненной печи камбуза в августовские жаркие вечера.

Потом, в середине плаванья, над кораблем опустился штиль, подобно
огромному теплому дуновению, что испускает парус в печальном, но спокойном
вздохе.

А может быть, это был вздох его или Кэт, которая поднялась на палубу,
чтобы послушать.

Но ни одна мышь не пискнула среди канатов, ни единого звука не
издавали паруса, и ни разу по палубе не шлепнула босая нога. Видно,
корабль был околдован. Наверное, поднимающаяся Луна изрекла свою
серебряную мысль - "покой".

Моряки, окаменевшие на своих местах от заклинания, не обернулись,
когда капитан и его жена отошли от релинга, потому что настоящее
превратилось в вечность.

Тогда, как бы прочитав будущее в зеркале, пленившем корабль, она
жарко воскликнула:

- Никогда не было более красивой ночи, не было двух более счастливых
душ на лучшем, чем этот, корабле. О, мы можем оставаться тут тысячу лет,
настолько это прекрасно. Это наш собственный мир, в котором мы сами
создаем правила и живем, повинуясь им. Обещай, что никогда не позволишь
себе умереть.

- Никогда, - ответил он. - Но почему ты говоришь это?

- И меня заставь поверить в это.

Тогда он вспомнил и рассказал ей легенду, в которой говорилось об
одной умной и красивой женщине, которую стали ревновать боги. И однажды
они сделали так, что она оказалась в море, на корабле, и никогда не могла
уже достигнуть суши, потому что земля обременит ее своей тяжестью, она
ослабнет от чрезмерных познаний, бессмысленных путешествий и бурных
волнений, и это погубит ее. А если она останется в море, то будет жить
вечно, молодая и красивая. Эта женщина плавала много лет и множество раз
проплывала мимо острова, на котором жил, старея, ее любимый. Много раз она
звала его, хотела сойти на берег. Но он боялся гибели любимой и всегда
отказывал в ее просьбе. И тогда она решила сама сойти на сушу и прийти к
нему. Они провели вместе одну ночь, ночь красоты и дурмана, а на восходе
солнца он увидел рядом с собой старуху, сморщенную, как увядший лист.

- Я где-нибудь слышал эту легенду? - спросил он. - Или кто-нибудь
потом будет рассказывать ее, а мы сами будем ее частью? И потому ли они
покинули сушу, чтобы не истощили их грохот, суета и миллионы людей и
вещей?

Но Кэт только улыбнулась ему. Она откинула голову назад и свободно
засмеялась, так что все мужчины обернулись и тоже улыбнулись.

- Том, Том, вспомни, что я сказала, когда мы отправлялись в плавание?
Что никогда больше не ступлю на сушу. И конечно, я поняла, зачем ты меня
увез. Хорошо, я останусь на корабле, куда бы мы не отправились. Пусть все
это никогда не меняется, и ты всегда останешься таким, правда?

- И мне всегда будет сорок восемь!

И он тоже засмеялся, довольный, что освободился от мрака в себе,
схватил ее за плечи и поцеловал в шею, напоминающую зиму в разгаре
августа. В ту ночь среди пламенеющей тишины, которая, казалось, будет
продолжаться вечно, она была, как свежий снег в его постели...

- Хэнкс, ты помнишь штиль в августе девяносто седьмого? - старик
посмотрел из-под руки. - Сколько времени он продолжался?

- Девять-десять дней, сэр.

- Нет, Хэнкс, я клянусь, что прожил девять полных лет в дни того
штиля.

Девять дней, девять лет. И среди тех дней и лет он подумал: "О, Кэт,
я доволен, что привел тебя на корабль, что не позволил чужим насмешкам
разубедить себя. Я становился моложе, когда касался тебя. "Любовь есть
везде, - говорят они, - она ожидает нас в портах, под деревьями, подобно
теплым кокосовым орехам, которые можешь гладить, ласкать и пить". Но, бог
мне свидетель, они не правы. Бедные пьяные души, пусть борются с гориллами
Борнео, едят дыни на Суматре, если смогут совершать это с прыгающими
обезьянами по темным комнатам. На пути домой эти капитаны спят одни. Одни!
Такое грешное сожительство через десятки тысяч миль! Нет, Кэт, вопреки
всему мы здесь!"

А небывалый, мерно вздыхающий штиль продолжался в середине океана,
мир, по другую сторону которого ничего не существовало, время потопило