Урсула ЛЕ ГУИН

ГРОБНИЦЫ АТУАНА

ПРОЛОГ

- Домой, Тенар, домой скорее!

Вечер. В глубокой долине вот-вот расцветут пышным цветом яблони.
Кое-где первые цветы уже появились - маленькие бело-розовые звездочки на
черных ветках. Между деревьями по упругой, свежей мокрой траве бежит
девочка, бежит просто так, ради удовольствия, которое доставляет бег.
Услышав зов матери, она делает широкий круг и только после этого
поворачивает к дому. Мать стоит в дверях на фоне освещенной пламенем
камина комнаты и смотрит на подпрыгивающую маленькую фигурку, похожую на
пушинку над темнеющей травой под деревьями.

Отец у крыльца очищает от прилипшей земли мотыгу и говорит:

- Ну что ты так привязалась к ней? Все равно через месяц ее заберут.
Навсегда. Это все равно, что похоронить ее. И забыть. Какой смысл любить
того, кого все равно потеряешь? Она для нас ничто. Если бы за нее хоть
заплатили, а то ведь не получим ни гроша... Ее просто увезут и все.

Мать молчит. Она не сводит глаз с дочери, которая остановилась и
сквозь ветки деревьев смотрит на небо. Над высокими холмами пронзительно
ярко горит вечерняя звезда.

- Она не наша, она перестала быть нашей дочерью в тот день, когда к
нам пришли и сказали, что ей предназначено быть Жрицей Гробниц. Неужели ты
до сих пор не поняла этого? - в голосе отца звучит горечь и обида. - У
тебя есть еще четверо. Они останутся, а эта исчезнет. Не цепляйся за нее,
отпусти!

- Когда придет время, - произносит женщина, - я отпущу ее.

Она нагибается навстречу Тенар, которая мчится к ней на своих босых
маленьких, белых, перепачканных землей ножках. Она подхватывает дочь на
руки, заходит в дом и целует ее черные волосы. При свете очага видно, что
у самой женщины волосы светлые.

Отец, уверенно попирая босыми ногами холодную землю, все еще стоит
снаружи и наблюдает, как темнеет чистое весеннее небо. Взгляд его полон
печали, унылой и одновременно яростной, которая никогда не найдет слов,
чтобы выразить себя. Он пожимает плечами и входит вслед за женщиной в дом,
звенящий детскими голосами.

1. СЪЕДЕННАЯ

Рожок пронзительно запищал и смолк. Наступившая тишина нарушалась
только шумом множества ног, двигавшихся под еле различимый рокот бьющего в
ритме сердца барабана. Через трещины в крыше Тронного Зала, через проемы в
тех местах, где между колоннами обрушились целые секции кирпичной кладки,
в помещение пробивались косые солнечные лучи. После восхода солнца прошел
час. В холодном воздухе не ощущалось никакого движения. Высохшие листья
сорняков, пробившихся сквозь щели в мраморном полу, покрылись инеем и
ломались, задетые длинными черными мантиями жриц.

По четыре в ряд шли они по огромному залу между двумя рядами колонн.
Глухо бил барабан. Никто не издавал ни звука. Факелы в руках закутанных в
черное женщин ярко горели в темноте и бледнели, попадая в столбы
солнечного света. Снаружи, на ступенях Тронного Зала, остались мужчины -
стражники, трубачи, барабанщики. Только одетые в черное женщины могли
войти в огромные двери, чтобы подойти к пустому Трону.

Появились еще две высокие жрицы, тоже в черном. Одна - худая и
изможденная, другая - тяжелая и массивная. Между ними шла девочка лет
шести, одетая в чисто-белый балахон, оставлявший открытыми руки и белые
босые ноги. Казалось, она совсем еще малышка. У ступеней, ведущих к Трону,
где их уже ждали черные ряды жриц, женщины остановились и вытолкнули
девочку вперед.

Трон стоял на высоком помосте и, казалось, был окутан со всех сторон
черной паутиной, свисавшей с потолка. Непонятно было, то ли это был
занавес, то ли - густые тени. Сам Трон был черным, только тускло светились
вделанные в спинку и подлокотники драгоценные камни. Он был огромен -
севший на него человек показался бы карликом, - и пуст, ничто, кроме
теней, не восседало на нем.

Девочка взобралась на четвертую из семи ступенек, ведущих к Трону.
Вырубленные из черного с красноватыми прожилками мрамора, они были
настолько высоки и широки, что девочке приходилось вставать обеими ногами
на одну, прежде чем ступить на следующую. На средней ступеньке, прямо
перед Троном, стояла большая деревянная плаха с углублением для головы.
Дитя опустилось на колени и, слегка повернув голову, вложило ее в
углубление, после чего застыло в неподвижности.

Некто в туго перепоясанном белом хитоне и скрытым белой маской лицом
неожиданно появился из тени справа от Трона. В руке его был пятифутовый
сверкающий стальной меч. Молча занес он его, держась за рукоять обеими
руками, над тонкой шеей ребенка. Барабан смолк.

Когда кончик лезвия достиг высшей точки и замер на мгновение, из тьмы
слева от Трона к палачу метнулась черная фигура и схватила его за руки
своими изящными руками. Острие меча блеснуло в полутьме. Словно танцоры,
балансировали безликие фигуры несколько секунд над замершим ребенком,
потом отпрыгнули в стороны, вверх по лестнице, и исчезли в темноте за
огромным Троном. Из рядов жриц вышла одна и вылила чашу какой-то жидкости
на ступеньку рядом с плахой. В темноте Тронного Зала оставленные ею пятна
казались черными.

Девочка поднялась и с трудом спустилась по лестнице, у подножия
которой ее уже ждали две высокие жрицы. Они надели на нее черный плащ,
капюшон, мантию и повернули лицом к лестнице, плахе, Трону.

- О, Безымянные! Взгляните на девочку, которую отдаем мы вам! Она
рождена истинно безымянной! Примите ее жизнь и те годы, что осталось ей
прожить! Смерть ее будет и вашей смертью! Примите ее! Съешьте ее!

Другие голоса, пронзительные и хриплые, ответили:

- Она съедена! Она съедена!

Из-под своего капюшона девочка еще раз посмотрела на Трон. Вделанные
в него драгоценности покрылись слоем пыли и тускло сверкали в полутьме, на
спинке видны были паутина и совиный помет. На три самых высоких ступеньки
перед Троном никогда еще не ступала нога смертного. На них скопилось
столько пыли, что они казались одним землистым склоном, мраморные
плоскости совсем скрылись под вековым слоем грязи.

- Съедена! Съедена!

За дверями снова застучал барабан, быстрее, чем прежде. В молчании,
нарушаемом только шарканьем ног, процессия двинулась к яркому и далекому
прямоугольнику двери. Двойные ряды колонн, словно ноги великанов, уходили
в полумрак под потолком. Среди жриц, такая же теперь черная, как и они,
шла девочка, торжественно ступая босыми ножками по замерзшей траве и
ледяным камням. Когда на ее пути сверкнул пробившийся сквозь разрушенную
кровлю солнечный луч, она и не подумала глянуть вверх.

Стражники широко распахнули огромные двери. Черная процессия вышла из
Тронного Зала и окунулась в холодный рассеянный утренний свет. Над
обширными равнинами на востоке сверкало солнце, освещая горы на западе и
стены Тронного Зала. Остальные здания все еще лежали в
красновато-пурпурной тени, если не считать блестящей, только что заново
позолоченной кровли Храма Богов-Братьев, стоящего на невысоком холме.
Процессия черных жриц, по четыре в ряд, двинулась по тропе, спускающейся
по склону Холма Гробниц, тихо напевая какую-то молитву. В мелодии было
только три ноты, и одно-единственное бесконечно повторяемое слово. Это
слово было настолько древнее, что давно потеряло всякий смысл, как
верстовой столб на заброшенной дороге. Снова и снова повторяли его жрицы.
Весь День Возрождения Первой Жрицы был заполнен тихим речитативом женских
голосов, сухим нескончаемым жужжанием.

Девочку водили из храма в храм, из зала в зал. В одном месте ей дали
лизнуть соль, в другом - заставили встать на колени лицом на запад и
остригли голову, после чего смазали оставшиеся короткие волосы маслом и
душистым уксусом. Потом она легла лицом вниз на исполинскую мраморную
плиту за алтарем, и пронзительные голоса пропели над ней поминовение
усопших. Ни девочка, ни жрицы ничего не ели и не пили весь этот день. На
заходе солнца девочку, прикрыв овчиной, уложили спать в комнате, которой
она прежде никогда не видела, в доме, простоявшем запертым много лет.
Потолок в этой комнате был очень высок, но окон не было, и чувствовался
застоявшийся запах смерти. Здесь молчаливые женщины оставили девочку в
темноте.

Она лежала неподвижно, с широко раскрытыми глазами.

На стене затрепетал отблеск света. Кто-то шел по коридору,
загораживая рукой свечку так, что она давала света не больше, чем
светлячок. Послышался хриплый шепот:

- Ну, как ты, Тенар?

Девочка не ответила.

В дверь просунулась голова, странная голова, лысая, как очищенная
картошка, и такого же желтоватого цвета. Глаза на этой голове напоминали
картошку неочищенную - они были коричневые и застывшие. Нос, утопавший
среди свисавших щек, казался крошечным, безгубый рот походил на щель.
Девочка лежала не двигаясь и не сводя широко раскрытых глаз со странного
посетителя.

- Эй, Тенар, моя маленькая пчелка, вот ты где!

Голос хотя и был хрипловатым, похожим на женский, но исходил не от