Урсула ЛЕ ГУИН
ЗВЕЗДЫ ПОД НОГАМИ
минут сгорели дотла, а вот купол обсерватории огню поддаваться не желал:
покрытый толстым слоем штукатурки, с кирпичной обводкой, он покоился на
мощном фундаменте. В конце концов они сложили разбитые телескопы,
инструменты, книги, таблицы, чертежи в кучу посреди обсерватории, облили
все это маслом и подожгли. Деревянная подставка большого телескопа
загорелась, и в действие пришли его часовые механизмы. Крестьяне,
собравшиеся у подножия холма, видели, как купол, белевший на фоне
зеленоватого вечернего неба, вздрогнул и повернулся сначала в одну
сторону, потом в другую, а из прорезавшей купол щели повалил
желтовато-черный дым и снопы искр - жутко смотреть.
команды, и солдаты, угрюмые, в темных мундирах, цепочкой спустились на
дорогу и в полном молчании ушли.
убогой жизни пожар - великое событие, чуть ли не праздник. Наверх, правда,
крестьяне подниматься не стали и, поскольку становилось все темнее, ближе
и ближе жались друг к другу. Через некоторое время они начали расходиться
по своим деревням. Некоторые оглядывались - на холме все было недвижимо.
За куполом, похожим на улей, неторопливо кружились звезды, но купол не
спешил привычно повернуться за ними вслед.
холма, промчался всадник. Возле руин, в которые превратились мастерские,
он спрыгнул с коня и приблизился к куполу. Дверь обсерватории была
выломана. В проломе виднелся едва заметный красноватый огонек - это тлела
мощная опорная балка, рухнувшая на землю и выгоревшая до самой сердцевины.
В обсерватории было трудно дышать от кислого дыма. В дымной полутьме
двигалась, отбрасывая перед собой тень, какая-то фигура. Иногда человек
останавливался, наклонялся, потом неуверенно брел дальше.
что-то из кучи мусора и полуобгоревших обломков и механическим движением
сунул находку в карман, глаз не сводя с двери. Потом подошел поближе.
Покрасневшие глаза человека почти скрывались меж распухшими веками, он
дышал с трудом, судорожно хватая воздух; волосы и одежда его местами
обгорели и были перепачканы пеплом.
в землю ушел! Надо же! А я знал я знал, что отыщу вас здесь, - Борд
засмеялся каким-то полубезумным смехом и взял Гуннара за руку. - Пойдемте.
Ради бога, пойдемте отсюда. Уже светает.
востоке, а в щель купола, где все еще виднелось несколько ярких звезд.
Борд буквально вытащил его из обсерватории, заставил сесть в седло, а
потом, взяв коня под уздцы, быстро стал спускаться по склону холма.
пальцы ее были сожжены раскаленным докрасна обломком металла, за который
он нечаянно схватился, роясь в куче мусора, - он прижимал к бедру.
Прижимал бессознательно, потому что этой боли практически не ощущал.
Порой, правда, органы чувств кое-что сообщали ему, например: Я сижу на
лошади. Становится светлее. Но эти обрывки информации никак не
складывались в целостную картину. Он задрожал от холода, когда утренний
ветер поднялся и зашумел в темных деревьях, меж которыми вела их узкая
тропинка, тонувшая в зарослях ворсянки и вереска; но и деревья, и ветер, и
светлеющее небо, и даже холод - все это было для него чем-то посторонним,
несущественным, потому что сейчас он способен был видеть только одно:
ночь, с треском разрываемую пламенем пожара.
солнечным светом, солнечные блики играли на скалах, вздымавшихся над
рекой. У подножия скал виднелась какая-то черная дыра, и Борд чуть ли не
силой поволок его туда, в эту черноту. Там не было ни жары, ни духоты,
наоборот - прохладно и тихо. Как только Борд позволил ему остановиться, он
кулем повалился на землю - ноги уже не держали его; и опершись своими
дрожащими обожженными ладонями о землю, он почувствовал холод камня.
Борд, разглядывая израненные рудокопами стены шахты, на которых плясал
огонек его свечи. - Я вернусь. Ночью, скорее всего. Не выходите наружу. И
далеко вглубь тоже не забирайтесь. Это старая штольня, в этой стороне
работы уже несколько лет не ведутся. А в старых штольнях всякое может быть
- ямы, обвалы... Наружу все же ни в коем случае не выходите! Затаитесь.
Как только уберут ищеек, мы переправим вас через границу.
звук его шагов, когда астроном наконец поднял голову и оглядел мрачные
стены вокруг, освещенные лишь крошечной свечой. Чуть помедлив, он погасил
ее. И тогда его со всех сторон обступила пахнущая землей тьма,
непроницаемая и безмолвная. Перед глазами поплыли какие-то зеленые фигуры,
золотистые пятна, медленно растворяющиеся во тьме. Эта плотная и
прохладная темнота казалась целительной для воспаленных глаз и
истерзанного мозга.
было облечь в словесную оболочку. Его знобило от чудовищного
переутомления, от того что он чуть не задохнулся в дыму и несколько раз
сильно обжегся, и рассудок его, похоже, слегка помутился. Может быть,
впрочем, голова его всегда работала не совсем так, как надо, хотя идеи
порождала обычно ясные и светлые. Но разве нормально, например, чтобы
человек двадцать лет убил на то, чтобы шлифовать линзы, строить телескопы,
пялиться на звезды и что-то там считать, составляя таблицы и списки, да
еще рисовать карты таких миров, о которых никто и понятия не имеет, до
которых никому дела нет, до которых вообще нельзя добраться, которые ни
увидеть, ни потрогать нельзя. А теперь все это - плоды всей его жизни -
погибло и в огне сожжено. Ну а то, что осталось от его собственной бренной
оболочки, только для могилы и годится. Да он, собственно, уже и так
похоронен.
была. Гораздо сильнее ощущал он почти непосильное бремя гнева и горечи,
оно разрушало мозг, подавляло рассудок. А вот темнота подземелья,
казалось, даже облегчала эту тяжесть. К темноте он привык, ночью-то и
начиналась для него настоящая жизнь. Сейчас вокруг были тяжелые глыбы,
низкие своды глубокой шахты, но ненависть давит сильнее, чем толща
гранита, а жестокость куда холоднее глины. Здесь же его окружала, обнимала
чернота девственных глубин земных. Он, дрожа от боли, лег и отдался этим
объятьям, потом боль отпустила, и он уснул.
светилось оживлением: румяные щеки, веселые голубые глаза меткого стрелка
и охотника, яркий рот, чувственный и упрямый.
спастись.
все еще были сильно воспалены после пожара. - Зачем они преследуют меня?
вас на костер, разумеется! За ересь! - голубые глаза Борда сверкали в
полумраке, отражая свет свечи.
непременно нужна добыча! Хотя черта с два я вас им отдам!
графа:
похожей скорее на волчий оскал - оскал волка, загнанного и готового
защищаться. - Да я и впрямь веду себя глупо. Глупость сделал, что
предупредил вас. Вы же все равно не послушались, как всегда. И глупо, что
сам я вас слушал. Но мне так нравилось вас слушать. Мне нравились ваши
рассказы о звездах, о путях планет и концах времен. А ведь другие говорили
со мной только о семенном зерне или приплоде скота и ни о чем другом,
понимаете? И вообще - я не люблю солдат и этих чужеземцев, я не люблю,
когда людей допрашивают и сжигают на кострах. Вот вроде есть ваша правда,
есть их правда, а что знаю о правде я? Разве я ученый, чтобы знать, где
подлинная правда? Разве известны мне пути звезд? Может, правы вы. Может,
они. Зато я точно знаю что было такое время, когда вы сидели за моим
столом и говорили со мной. Что же, прикажете мне теперь спокойно смотреть,
как вас поведут на костер? Они говорят, что это святой огонь, он очищает,
а вы называли огнями божьими звезды. Что же вы спрашиваете: "Почему?"
Зачем задавать глупые вопросы глупцу?
оставят вас в покое. И вы думали, что я допущу, чтобы вас сожгли. - Он
смотрел на Гуннара, освещенный пламенем свечи, и ухмылялся, скаля зубы,
как загнанный волк, но в голубых его глазах светилось веселье. - Ведь мы
живем внизу, на земле, понимаете, а не там, среди звезд...
горохового пудинга и холщовый мешок с хлебом. Он пробыл недолго и перед