Урсула ЛЕ ГУИН

КУРГАН

Ночь спустилась по заснеженной дороге, идущей с гор. Тьма поглотила
деревню, каменную башню Замка Вермеа, курган у дороги. Тьма стояла по
углам комнат Замка, сидела под огромным столом и на каждой балке, ждала за
плечами каждого человека у очага.

Гость сидел на лучшем месте, на угловом сиденье, выступающем с одной
стороны двенадцатифутового очага. Хозяин, Фрейга, Лорд Замка, Граф
Монтейн, сидел со всем обществом на камнях очага, хотя и ближе к огню чем
остальные. Скрестив ноги, положив свои большие руки на колени, он упорно
смотрел на огонь. Он думал о самом худшем часе, который он узнал за свои
двадцать три года, о поездке на охоту, три осени назад, к горному озеру
Малафрена. Он думал о том, как тонкая стрела варваров воткнулась в горло
его отца; он помнил как холодная грязь текла у него по коленям, когда он
преклонил колени у тела его отца в камышах, в окружении темных гор. Волосы
его отца слегка шевелились в воде озера. И был странный вкус у него во
рту, вкус смерти, как будто облизываешь бронзу. Он и теперь ощущал вкус
бронзы. Он слушал женские голоса в комнате наверху.

Гость, путешествующий священник, рассказывал о своих путешествиях. Он
пришел из Солари, внизу на южных равнинах. Даже купцы имели там каменные
дома, сказал он. У баронов были дворцы и серебряные блюда, и они ели
ростбиф. Вассалы Графа Фрейга и его слуги слушали раскрыв рты. Фрейга,
слушая, чтобы занять время, хмурился. Гость уже пожаловался на конюшни, на
холод, на баранину на завтрак, обед и ужин, на ветхое состояние Капеллы
Вермеа и на службу Обедни, говоря так: "Арианизм!" - что он бормотал,
втягивая воздух и крестясь. Он говорил старому Отцу Егусу, что все души в
Вермеа были прокляты: они получили еретический баптизм. "Арианизм,
Арианизм!" - прокричал он. Отец Егус, съежившись, думал что Арианизм есть
дьявол, и пытался объяснить, что никто в его приходе никогда не был
одержим, кроме одного из баранов графа, который имел один желтый глаз, а
другой голубой, и боднул беременную девушку, так что она выкинула своего
ребенка, но они побрызгали святой водой на барана и с ним более не было
проблем, он действительно стал хорошим бараном, и девушка, которая была
беременна, не состоя в браке, вышла замуж за хорошего крестьянина из Бара
и родила ему пятерых маленьких Христиан в один год. - Ересь,
прелюбодеяние, невежество! - ругался чужеземный священник. Теперь он
молился двадцать минут прежде чем есть его баранину, забитую,
приготовленную и поданную руками еретиков. "Что он хотел?" - подумал
Фрейга. - "Ожидал ли он удобств зимой? Думал ли он, что они язычники, с
этим его "Арианизм"? Нет сомнений, что он никогда не видел язычников,
маленьких, черных, ужасных людей Малафрена и отчих курганов. Нет сомнений,
что в него никогда не выпускали поганую стрелу. Это бы научило его
различать язычников и Христиан", - думал Фрейга.

Когда гость казалось кончил хвастаться, до поры до времени, Фрейга
сказал мальчишке, который лежал рядом с ним, подперев подбородок рукой:

- Спой нам песню, Гилберт.

Мальчишка улыбнулся и сел, и начал высоким, приятным голосом:

Король Александр ехал впереди,

В золотых доспехах был Александр,

Золотые наголенники и огромный шлем,

Его кольчуга вся была выкована из золота.

В золотом убранстве шел король,

Христа призывал он, крестом себя осеняя,

В холмах вечером.

Авангард армии Короля Александра

Ехал на своих лошадях, великое множество,

Вниз к равнинам Персии,

Чтобы убивать и порабощать, они следовали за Королем,

В холмах вечером.

Долгое монотонное пение продолжалось; Гилберт начал с середины и
заканчивал на середине, задолго до смерти Александра "в холмах вечером".
Это не имело значения, они все знали ее с начала и до конца.

- Почему вы заставляете петь мальчишку о поганых королях? - сказал
гость.

Фрейга поднял голову.

- Александр был величайшим королем из Христианского мира.

- Он был греком, языческим идолопоклонником.

- Без сомнения вы знаете, что песня отличается от того, что мы
делаем, - вежливо объяснил Фрейга. - Как мы поем: "Христа призывал он,
осеняя себя крестом."

Некоторые из мужчин улыбнулись.

- Может ваш слуга споет нам лучшую песню, - добавил Фрейга, чтобы его
вежливость была искренней. И слуга священника, не заставив себя долго
упрашивать, начал гнусаво петь духовную песню о святом, который жил
двадцать лет в отчем доме, не узнанным, питаясь объедками.

Фрейга и его домочадцы слушали зачарованно. Новые песни редко
доходили до них. Но певец скоро остановился, прерванный странным
пронзительным воем откуда-то снаружи комнаты. Фрейга вскочил на ноги,
вглядываясь в темноту холла. Затем он увидел, что его люди не двинулись,
что они в молчании смотрят на него. Снова негромкий вой послышался из
комнаты наверху. Юный граф сел.

- Закончи свою песнь. - сказал он.

Слуга священника быстро пробормотал остальную часть песни. Тишина
сгустилась, когда он ее кончил.

- Ветер поднимается, - тихо сказал мужчина.

- Злая это зима.

- Снега по бедра, идя через проход от Малафрены вчера.

- Это их рук дело.

- Кого? Горного народа?

- Помнишь распотрошенную овцу, которую мы нашли прошлой осенью? Касс
сказал тогда, что это дьявольский знак. Они были убиты для Одна, он имел в
виду.

- Что еще это должно означать?

- О чем вы говорите? - потребовал чужеземный священник.

- Горный народ, сэр Священник. Язычники.

- Что за Одн?

Пауза.

- Ну, сэр, может лучше не говорить об этом.

- Почему?

- Ну, сэр, как вы говорите в песне, святые разговоры лучше, к ночи. -
Касс, кузнец, говорил с достоинством, только поглядывая наверх, чтобы
указать на комнату над головой, но другой, парнишка с болячками вокруг
глаз, пробормотал:

- Курган имеет уши, Курган слышит...

- Курган? Тот холмик у дороги, вы имеете в виду?

Молчание.

Фрейга повернулся лицом к священнику.

- Они убивают для Одна, - сказал он мягким голосом, - на камнях,
рядом с курганами в горах. Что внутри курганов, никто из людей не знает.

- Бедные язычники, нечестивцы, - печально пробормотал отец Егус.

- Камень для алтаря в нашей капелле пришел от Кургана, - сказал
Гилберт.

- Что?

- Закрой свой рот, - сказал кузнец. - Он имеет в виду, сэр, что мы
взяли камень на вершине горки из камней, рядом с Курганом, большой камень
из мрамора, Отец Егус освятил его, и нет в нем зла.

- Прекрасный камень для алтаря, - согласился Отец Егус, кивая и
улыбаясь, но в конце фразы еще один вой зазвенел наверху. Он пригнул
голову и зашептал молитвы.

- Вы молитесь тоже, - сказал Фрейга, смотря на путника. Он нагнул
голову и начал бормотать, поглядывая на Фрейгу уголком глаза.

В Замке было немного тепла, и кроме того, что давал очаг, и рассвет
застал большинство из них на том же месте: Отец Егус свернулся как древний
соня в камышах, странник свалился в своем закопченном углу, руки сложены
на животе, Фрейга растянулся, лежа на спине, как человек, срубленный в
сражении. Его люди похрапывали кругом него, во сне начиная было, но не
заканчивая жестов. Фрейга проснулся первым. Он перешагнул через тела
спящих и поднялся по каменным ступенькам на верхний этаж. Ренни, акушерка,
встретила его в аванзале, где несколько девушек и собак спали на груде
овечьих шкур.

- Нет еще, граф.

- Но уже прошло две ночи.

- Ах, она только начала, - сказала акушерка оскорбленно. - Должна же
она отдохнуть, разве нет?

Фрейга повернулся и тяжело спустился вниз по витой лестнице. Женская
оскорбленность тяготила его. Все женщины, все вчера; их лица были суровы,
они были поглощены в свои мысли; они не обращали внимания на него. Он
находился снаружи, за бортом, незначительный. Он не мог ничего сделать. Он
сел за дубовый стол и закрыл лицо руками, стараясь думать о Галла, его
жене. Ей было семнадцать; они были женаты десять месяцев. Он думал о ее
круглом белом животе. Он пытался думать о ее лице, но не было ничего кроме
вкуса бронзы на его языке.

- Дайте что-нибудь поесть! - крикнул он, стукнув кулаком по столу, и
Замок Вермеа рывком пробудился от серой спячки утра. Мальчишки забегали,