Абрахам МЕРРИТ

СЕМЬ ШАГОВ К САТАНЕ

Часы пробили восемь, когда я вышел из дверей клуба Первооткрывателей
и остановился, глядя вниз вдоль Пятой авеню. Остановившись, я вновь со
всей силой испытал то неприятное ощущение слежки, которое удивляло и
тревожило меня последние две недели. Странный покалывающий холод где-то
под кожей с той стороны, откуда следят; какое-то необычное чувство
звенящего напряжения. Особая чувствительность, присущая людям, которые
большую часть жизни провели в пустыне или джунглях. Возврат к какому-то
примитивному шестому чувству: все дикари обладали им, пока не
познакомились с напитками белых людей.

Беда в том, что я не мог локализовать это ощущение. Оно накатывалось
на меня со всех сторон. Я осмотрел улицу. Три такси стояли у обочины рядом
с клубом. Они не заняты, а их водители оживленно разговаривают друг с
другом. Не видно никаких зевак. Два стремительных автомобильных потока
двигались вверх и вниз по авеню. Я изучил окна противоположного здания. Ни
следа наблюдателей.

И все же за мной внимательно следили. Я это знал.

Сознание это приходило ко мне за последние две недели в разных
местах. Время от времени я чувствовал присутствие невидимых наблюдателей в
музее, куда я пришел взглянуть на юнаньские нефриты: именно я дал
возможность старому богачу Рокбилту поместить их здесь, что заметно
усилило его репутацию филантропа; чувство это приходило ко мне в театре и
во время верховой прогулки по парку; в брокерской конторе, где я следил за
тем, как деньги, принесенные мне нефритами, превращаются в ничто в игре, о
которой я - приходится это признать - знал меньше чем ничего. Я чувствовал
слежку на улицах, но этого следовало ожидать. Но я чувствовал ее и в
клубе, а вот этого ожидать было нельзя, и это больше всего меня
беспокоило.

Да, я находился под непрерывным наблюдением. Но почему?

Сегодня вечером я решил это узнать.

От прикосновения к плечу я подпрыгнул и сунул руку под пальто, где у
меня висел пистолет. И тут же понял, как сильно загадка подействовала мне
на нервы. Повернувшись, я чуть глуповато улыбнулся огромному Ларсу
Торвальдсену, который всего несколько дней назад вернулся в Нью-Йорк после
двухлетнего пребывания в Антарктиде.

- Нервничаешь, Джим? - спросил он. - В чем дело? Заложил за галстук?

- Ничего подобного, Ларс, - ответил я. - Думаю, просто слишком много
города. Постоянный шум и движение. И слишком много людей, - добавил я с
искренностью, о которой он и не подозревал.

- Боже! - воскликнул он. - А по мне так это хорошо! Я этим объедаюсь
- после двух лет одиночества. Но, наверно, через месяц - два буду
испытывать то же самое. Я слышал, ты скоро снова в путь. Куда на этот раз?
Обратно в Китай?

Я покачал головой. Не хотелось говорить Ларсу, что направление, в
котором я двинусь, целиком определяется тем, что мне подвернется за время,
пока я потрачу шестьдесят пять долларов в бумажнике и семь
двадцатипятицентовиков и два десятицентовика в кармане.

- У тебя что, неприятности, Джим? - он более внимательно посмотрел на
меня. - Если есть, я был бы рад... помочь.

Я опять покачал головой. Все знали, что старый Рокбилт был
необыкновенно щедр из-за этих дьявольских нефритов. У меня своя гордость,
и хотя меня потрясло мгновенное исчезновение золотого запаса, который я
рассчитывал превратить в барьер перед любыми заботами на всю оставшуюся
жизнь, чтобы быть независимым от любых случайностей, я все же не собирался
рассказывать Ларсу о своей глупости. К тому же дела вовсе не так
безнадежны, и я не бездомный бродяга в Нью-Йорке. Что-нибудь подвернется.

- Подожди меня, - сказал он, когда кто-то окликнул его из клуба.

Но я не стал ждать. Еще меньше, чем о своей неудачной игре, хотелось
мне рассказывать ему о моих наблюдателях. Я пошел по улице.

Кто же следит за мной? И зачем? Кто-нибудь из Китая, идет за мной с
той самой древней гробницы, где я добыл сокровища? Ки-Ванг, конечно,
разбойник, хотя и получил хорошее образование в Корнуэлле, не стал бы
посылать за мной шпионов. Нашу - скажем так - сделку, хоть и необычную, он
считал завершившейся, несмотря на свой проигрыш. Каким бы бесчестным он ни
был в картах, это не тот человек, который нарушает свое слово. В этом я
уверен. К тому же он не стал бы так долго медлить перед ударом. Нет, это
не люди Ки-Ванга.

Был также этот липовый арест в Париже, который должен был устранить
меня на несколько часов; об этом свидетельствовало состояние комнаты и
багажа, когда я вернулся. Вернулся, несомненно, намного раньше, чем
предполагали воры, так как быстро раскрыл подлог; свое внезапное появление
я, несмотря на болезненный ножевой порез, вспоминал с удовольствием: у
одного из моих караульных была сломана шея, а у другого голова мало о чем
сможет думать в ближайшие несколько месяцев. Была и вторая попытка:
автомобиль, в котором я ехал на пароход, задержали между Парижем и Гавром.
Попытка могла бы быть успешной, если бы броши с нефритами не были
упакованы в багаж знакомого, который добирался к тому же пароходу на
обычном поезде; кстати, он считал, что везет старинную посуду; будто бы я
не доверяю ее другим сопровождающим.

Принадлежат ли наблюдатели к той же банде? Они должны знать, что
теперь нефриты не у меня, они в безопасности в музее. Я больше не
представляю интереса для этих разочарованных господ, если, конечно, они не
хотят отомстить. Но это никак не объясняет постоянное, вкрадчивое,
терпеливое наблюдение. И почему они не ударили раньше? У них была для
этого масса возможностей.

Что ж, кем бы ни были наблюдатели, я решил дать им возможность
добраться до меня. Я заплатил по всем счетам. Шестьдесят шесть долларов и
девяносто пять центов в кармане составляли все мое земное богатство, но
никаких долгов у меня не было. В какой бы неизвестный порт я ни
направлялся с обломанным рангоутом и опустошенными палубами, за мной не
оставалось невыполненных обещаний.

Да, я решил выманить врага, если это враг, из укрытия. Я даже выбрал
место, где это должно произойти.

Во всем Нью-Йорке самое одинокое место в восемь часов октябрьского
вечера, впрочем, как и любого другого, то, которое днем наиболее людно.
Нижняя часть Бродвея, лишившаяся дневных орд, его каньоноподобные стены
молчаливы, а пересекающие меньшие каньоны более пусты и тихи, чем их дикие
собратья. Именно туда я собрался идти.

Когда я сворачивал на Пятую авеню от клуба Открывателей, мимо прошел
человек, чья походка и осанка, фигура и одежда показались мне странно
знакомыми.

Я остановился, глядя, как он неторопливо поднимается по ступеням
клуба.

Затем, странно обеспокоенный, пошел дальше. Что-то необыкновенно
знакомое, пугающее знакомое было в этом человеке. Что это? Направляясь к
Бродвею, я продолжал ощущать присутствие наблюдателей.

Но только дойдя до городской ратуши, понял, что мне показалось таким
знакомым. Осознание это вызвало нечто вроде шока.

В походке и осанке, в фигуре и одежде - от легкого коричневого пальто
и мягкой серой шляпы до крепкой малаккской трости - этот человек был -
мной!

Я остановился. Естественней всего предположить, конечно, что сходство
случайно; случайность крайне редкая, но все же случайность. В Нью-Йорке не
менее пятидесяти человек, которых можно принять за меня - если не
приглядываться. Но шансы на то, чтобы похожий на меня человек в данный
момент был точно так же одет, почти равны нулю. Однако это возможно. Что
еще можно предположить? Зачем кому-то сознательно копировать меня?

Но, с другой стороны, зачем кому-то наблюдать за мной?

Я остановился в нерешительности: не сесть ли в такси и не вернуться
ли в клуб? Разум шептал мне, что видел я незнакомца лишь мгновение, что,
возможно, меня обманула игра света и тени, что сходство - лишь иллюзия.
Выругав свои натянутые нервы, я пошел дальше.

Миновав Кортленд-стрит, я стал встречать все меньше и меньше
пешеходов. Церковь Святой Троицы напоминала деревенскую часовню.
Молчаливые утесы зданий многочисленных контор окружили меня, я
почувствовал удушающее давление: здания как будто спали и во сне
раскачивались; их бесчисленные окна походили на ослепшие глаза. Но если
они и были слепы, то другие глаза, ни на мгновение не отрывавшиеся от
меня, вовсе не были слепы. Их взгляд становился более пристальным, более
напряженным.

И вот уже никого вокруг. Ни полицейского, ни даже вахтера. Я знал,
что вахтеры сидят внутри огромных каменных крепостей капитала. Я
задерживался на углах, давая наблюдателям возможность выйти, невидимому
стать видимым. И по-прежнему не видел никого. И по-прежнему чьи-то взгляды
не отрывались от меня.

С чувством некоторого разочарования я дошел до конца Бродвея и
взглянул на Баттери-парк. Он был безлюден. Я подошел к стене гавани и сел
на скамью. Паром, устремиившийся к Стейтен-Айленд, напоминал большого