Клиффорд САЙМАК

ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ФОНД ПРИЗРЕНИЯ

Я только что покончил с ежедневной колонкой о муниципальных фондах
призрения - и ежедневно эта колонка была для меня форменной мукой. В
редакции крутилась прорва юнцов, способных сварганить такого рода
статейку. Даже мальчишки-рассыльные могли бы ее состряпать, и никто не
заметил бы разницы. Да никто эту колонку и не читал, разве зачинатели
каких-нибудь новых кампаний, но, в сущности, нельзя было ручаться даже за
них.

Уж как я протестовал, когда Пластырь Билл озадачил меня фондами
призрения еще на год! Я протестовал во весь голос. "Ты же знаешь, Билл, -
говорил я ему, - я веду эту колонку три, если не четыре года. Я сочиняю ее
с закрытыми глазами. Право, пора влить в нее новую кровь. Дал бы ты шанс
отличиться кому-то из молодых репортеров, - может, им бы удалось
как-нибудь ее освежить. А что до меня, я на этот счет совершенно
исписался..."

Только красноречие не принесло мне ни малейшей пользы. Пластырь ткнул
меня носом в журнал записи заданий, где фонды призрения числились за мной,
а уж ежели он занес что-то в журнал, то не соглашался изменить запись ни
под каким видом.

Хотелось бы мне знать, как он в действительности заработал свою
кличку. Доводилось слышать по этому поводу массу россказней, но сдается
мне, что правды в них ни на грош. По-моему, кличка возникла попросту от
того, как надежно он приклеивается к стойке бара.

Итак, я покончил с колонкой о муниципальных фондах призрения и сидел,
убивая время и презирая самого себя, когда появилась Джо-Энн. Джо-Энн у
нас в редакции специализируется по душещипательным историям, и ей
приходится писать всякую чепуху, - что факт, то факт. Наверное, я по
натуре расположен сочувствовать ближнему - однажды я пожалел ее и позволил
поплакаться у меня на плече, вот и вышло, что мы познакомились так близко.
Потом мы разобрались, что любим друг друга, и стали задумываться, не стоит
ли пожениться, как только мне повезет наконец получить место зарубежного
корреспондента, на которое я давно уже зарился.

- Привет, детка! - сказал я. А она в ответ:

- Можешь себе представить, Марк, что Пластырь припас для меня на
сегодня?

- Он пронюхал очередную чушь, - предположил я, - например, откопал
какого-нибудь однорукого умельца и хочет, чтобы ты слепила о нем очерк...

- Хуже, - простонала она. - Старушка, празднующая свой сотый день
рождения.

- Ну что ж, - сказал я, - может, старушка предложит тебе кусок
праздничного пирога.

- Не понимаю, - попрекнула она меня, - как ты, даже ты, можешь
потешаться над такими вещами. Задание-то определенно тухлое.

И именно тут по комнате разнесся зычный рев: Пластырь требовал меня к
себе. Я подхватил текст злополучной колонки и отправился к столу
заведующего отделом городских новостей.

Пластырь Билл зарылся в рукописях по самые локти. Трезвонил телефон,
но он не обращал внимания на звонки и вообще для столь раннего утреннего
часа был взмылен сильнее обычного.

- Ты помнишь старую миссис Клейборн?

- Конечно. Она умерла. Дней десять назад я писал некролог.

- Так вот, я хочу, чтоб ты подъехал туда, где она жила, и слегка
пошлялся вокруг да около.

- Чего ради? - поинтересовался я. - Она что, вернулась с того света?

- Нет, но там какое-то странное дело. Мне намекнули, что ее, похоже,
немножко поторопили преставиться.

- Слушай, - сказал я, - на этот раз ты перегнул палку, Ты что, в
последнее время смотрел по телевидению слишком много боевиков?

- Я получил сведения из надежных источников, - заявил он и снова
зарылся в работу.

Пришлось снять с вешалки шляпу и сказать себе: не все ли равно, как
провести день, денежки все равно капают, а меня не убудет...

Хотя, если по чести, мне порядком осточертели бредовые задания, в
которые Билл то и дело втравливал не только меня, но и весь штат отдела.
Иногда эти задания оборачивались статьями, а чаще нет. И у Билла была
отвратительная привычка: всякий раз, когда из погони за призраками ничего
не выходило, он делал вид, что виновен в этом тот, кого послали на
задание, а он сам ни при чем. Вероятно, его "надежные источники" сводились
к обыкновенным сплетням или к болтовне случайного соседа в баре, который
он удостоил своим посещением накануне.

Старая миссис Клейборн была одной из последних представительниц
увядающей знати, - некогда, устраиваясь на жительство, знать почтила своим
выбором Дуглас-авеню. Но семья разлетелась кто куда, миссис Клейборн
осталась одна и умерла одна в большом доме - несколько слуг, приходящая
сиделка и никого из родственников, достаточно близких, чтоб облегчить ее
предсмертные часы своим присутствием.

Маловероятно, внушал я себе, что кто бы то ни было выгадал, дав ей
тройную дозу лекарства или ускорив ее кончину каким-либо иным способом. И
даже если так, почти нет шансов это доказать а сюжеты такого толка никак
нельзя пускать в печать, пока не раздобудешь свидетельств, подписанных
черным по белому.

Я подъехал к дому на Дуглас-авеню. Тихий, довольно приятный дом в
глубине обнесенного заборчиком дворика, в окружении деревьев, расцвеченных
всеми красками осени. Во дворике садовник ворошил граблями опавшую листву.
Я двинулся по дорожке к дому - садовник меня не заметил. Он был очень
стар, работал спустя рукава и, похоже, бормотал что-то себе под нос. Позже
выяснилось, что он еще и глуховат.

Поднявшись по ступенькам, я позвонил и стал ждать с замиранием
сердца, гадая, что сказать, когда меня впустят. Об истинных моих
намерениях нечего было и заикаться, следовательно, надо было подобраться к
цели каким-то окольным путем.

Дверь открыла горничная.

- Доброе утро, мэм, - выпалил я. - Я из "Трибюн". Могу я войти и
продолжить разговор под крышей?

Она даже не ответила, просто поглядела на меня пристально и
захлопнула дверь. Поделом мне - можно было предвидеть заранее, что только
так оно и может кончиться.

Пришлось повернуться, спуститься с крыльца и направиться прямиком
туда, где трудился садовник. Он не замечал меня вплоть до минуты, когда я
почти сбил его с ног. Но как только он меня увидел, у него даже лицо
просветлело, он уронил грабли и присел на тачку. Мое появление дало ему
повод передохнуть - повод не хуже любого другого.

- Привет, - сказал я.

- Хороший денек, - откликнулся он.

- Точно, хороший.

- Говорите громче, - предложил он. - Я вас совсем не слышу.

- Как печально, что миссис Клейборн...

- Да, конечно, - произнес он. - Вы живете где-то поблизости? Что-то я
вашего лица не припомню.

Я ответил кивком. Не так уж нагло я соврал - всего миль на двадцать
или вроде того.

- Чудесная была старая леди, - сказал он. - Мне ли не знать - работал
у нее пятьдесят лет без малого. Благословение Божие, что ее не стало.

- Да, надо полагать...

- Она умирала так тяжко, - сказал он. Сидя на осеннем солнышке, он
кивал самому себе, и было почти слышно, как его память бродит по
пространству этих пятидесяти лет. На какое-то время, я уверен, он вообще
забыл о моем существовании, но потом продолжил, обращаясь более к себе,
чем ко мне: - Сиделка рассказывала странную штуку. Наверное, ей просто
привиделось. Она же, сиделка, очень устала...

- Да, я слышал краем уха, - подбодрил я старика.

- Сиделка вышла на минутку, а когда вернулась, то клянется, что в
комнате кто-то был. И сиганул в окошко в ту секунду, как она вошла. Там
было темно, она толком не разглядела. По-моему, ей просто примерещилось.
Хотя на свете порой происходят странные вещи. Такие, про которые мы и
ведать не ведаем.

- Ее комната была вон там, - я показал на дом. - Помню, несколько лет
назад...

Старик хмыкнул, поймав меня на неточности.

- Ошибаешься, сынок. Ее комната была угловая, вон наверху...

Он неспешно поднялся с тачки и снова взялся за грабли.

- Приятно было побеседовать, - сказал я. - У вас такие красивые
цветы. Не возражаете, если я поброжу здесь и погляжу на них?

- Почему бы и нет? А то через недельку-другую их прихватит морозом...

Я испытывал ненависть к себе за то, что приходилось делать, и тем не
менее поплелся по дворику, притворяясь, что любуюсь цветочками, а на самом
деле подбираясь поближе к углу, на который он указал. Под окном росли
петунии, и вид у них был довольно жалкий. Я присел на корточки,
притворяясь, что они привели меня в восторг. Восторга я не испытывал,
просто высматривал какое-нибудь свидетельство, что кто-то выпрыгнул из
окна.