Олег Гончаров

Княжич

Ночь Сварога-1

Гончаров О.

Ночь Сварога. Книга 1. Княжич. - СПб.: Издательство "Крылов", 2005.- 416 с. (Серия "Историческая авантюра")

Первая книга трилогии "Ночь Сварога".

Середина X века. Норманны наводят ужас на жителей Балтийского побережья и Британских островов. В сердце Европы набирает силу государство Великая Моравия. Хазарский каганат не желает смириться с потерей своей давней вотчины - Киева. Вера Христа находит все больше сторонников. Но до крещения Руси еще сорок лет. Да и самой Руси, как государства, не существует. Идет борьба за объединение славянских племен. Борьба за власть между новой варяжской и старой славянской династиями.

И весь этот Мир вращается вокруг молодого Добрыни, княжича Древлянского...

Левочке моей,

без которой

ничего бы не было.

Вот прилетела к нам птица, и села на дерево, и стала петь, и всякое перо ее иное, и сияет цветами разными. И стало в ночи, как днем, и поет она песни о битвах и междоусобицах...

Велесова Книга (III 8/2)

Пролог

Красное солнце медленно выбиралось из-за горизонта. Над землей разливался новый день. День радости и скорби. Побед и поражений. Удач и несчастья.

А на земле шла битва. Битва жестокая и беспощадная. Бессмысленная и нелепая. Битва между Добром и Злом. Только чем отличается Добро от Зла, если и то и другое проливает кровь и отбирает жизни? Да и на чьей стороне Добро, а на чьей Зло?

Кони ржали. Мечи сверкали. Раненые стонали. Победители радовались. Побежденные молили о пощаде. И только мертвым было уже все равно...

- Болярин! Болярин! Смотри! Дрогнула русъ!1 Вырвутся поганцы!

- Не вырвутся! Никифор, где твои черноризники?

- Здесь они, Добрыня! Давно! Воины Боговы готовы!

- Выручайте, отцы!

- Отойдите-ка, ребятушки.

Я невольно попятился, когда Никифор со священниками вышли вперед.

- Господу помолимся! - точно пробуя голос, затянул поп.

И над головами нашими взметнулся стяг с ликом Спаса Ярого.

- Да воскреснет Бог! - Густой Никифоров бас поплыл над полем, заглушая звон оружия.- И расточатся враги Его...- подхватили черноризники.- И бегут от лица Его ненавидящие Его... яко исчезает дым, да исчезнут...

Глава первая

ДЕТСТВО

29 декабря 936 г.2

- ...плачет Сварог, плачет Лада, а птица Матерь-Сва Сущего им говорит: "Не плачь дед, не плачь баба, велел мне Род снести вам новое яичко, да не золотое, а простое". И снесла Матерь-Сва яйцо, и появилась Явь, и живем мы в Яви, и чтим Рода, и слушаем песни птицы Сва, и славим предков своих. И будет так до скончания века...

- Бабуль, так мы в яйце живем?

- Да, унучек. В яйце.

- А если разобьется оно?

- Не разобьется. Белобог не позволит. Крепко он то яйцо стережет. А ты спи. Спи. Завтра вставать рано. Чуть свет на гон пойдете. Мужики бодро потопают, а ты носом клевать будешь. Смеяться все над тобой станут. Скажут: Добрыня только шалить да проказничать горазд, а для мужского дела негоден.

- Я сплю, бабуль, сплю. Ты только мне вот что скажи: а что, если Чернобог Белобога одолеет? Что тогда?

- А ничего. Матерь-Сва новое яичко снесет. Спи...

30 декабря 936 г.

Надрывно скрипит снег под снегоступами. Шаг левой, шаг правой... и снова... левой...

Только бы сдюжить. Только бы не отстать. А то и вправду засмеют, как маленького...

Левой, правой. На три шага вдох, на один - выдох. Как отец учил. Чтобы с ноги не сбиться, чтобы не упасть. Чтобы наравне со всеми...

- Добрыня, смотри красота какая!

Я даже не заметил, что отец остановился, - со всего маху врезался головой ему в поясницу.

- Ой-ой-ой! - притворно застонал он и повалился в снег. - Зашиб меня совсем. Ой, не могу! Ой, помираю!

И засмеялся. Звонко. Радостно.

- Смотри, Хоре на небо выкатил! Даждьбоже, слава тебе!

- Слава Даждьбогу - охранителю земли Древлянской! Слава!

Охотники скинули меховые треухи и поклонились вековым елям. И бор ответил им одобрительным гулом.

- Славься, Даждьбоже!

И я поклонился. Усталость прошла. И радость нахлынула теплой волной.

Перевел дух. Огляделся. А и вправду, красота-то какая!

Крепостными стенами возвышался бор по обе стороны запорошенной тропы. Разноцветными искрами брызнул от покрытых пушистым снегом еловых лап солнечный свет.

Гранитные валуны пращурами строго глядят из сугробов. Интересно им, как там внуки Покровителя славят. И довольно молчат. Значит, по Прави3 все.

Ветер стих. Ни одна ветка не колышется, точно замер бор. Словно притаился, чтобы не нарушить утреннего покоя.

И только собачий лай будоражит тишину.

Собаки, точно щенки. Носятся кругами. В снегу кувыркаются. Будто не лают даже, а передразниваются между собой. Забаловались совсем.

А воздух вкусный! Весной пахнет.

Мороз, а тепло. И небо чистое. Лазоревое. Бездонное. Подняться бы вольной птицей высоко-высоко, к самому солнцу. Поклониться Покровителю и попросить, чтобы крепче Белобог яйцо мировое стерег. А то жалко терять красоту-то такую...

- Сыне! Ты чего мешкаешь? Пора уже. Ну-ка, двигай снегоступами. А то, не дай Боже, застудишься...

И опять. Левая - правая. Три шага - вдох. Один - выдох...

- Будешь здесь, за лещиной, ждать. - Отец бросил рогожу на снег. - Сиди тихо. Заметишь серых - не пугни их. Пусть себе стороной проходят. А ты примечай, куда побегут. Как уйдут, в рог дуй. Либо я, либо кто из загонщиков к тебе поспешит. Если что, лук у тебя справный. Да и нож я вчера хорошо наточил. Не забоишься?

- Нет, батюшка. Чего мне боятся. Что я, волков не видал?

- Ладно тебе хорохориться. Я в свой первый гон страсть как боялся. Ничего в том постыдного нет. Перед делом отчего ж не побояться. Главное, чтоб испуг над тобой во время дела верх не взял...

И он ушел.

А я ему вслед смотрел и чувствовал, как страх медленно забирается мне за ворот.

- Да что я, волков не видал? - сказал я себе громко, когда фигура отца растворилась в чаще.

Ждать пришлось долго. Первый страх давно забылся. Да и некогда было на него силы тратить. Холод, тот хорошо боязнь гонит.

Я ждал и грелся. Тихонько, как охотники учили. И мороз отступает, и заняться есть чем...

Интересно, а бабуля пирогов напечет? Должно быть, точно напечет. Горячих. Пышных. Вкусных...

А мальчишки завидовать станут. И Славдя - гончаров сын, и Ратибор. Только Гридя виду не покажет, хотя сам больше всех завидовать будет. Губу скривит и скажет: "Не был бы Добря княжичем, никто бы его на гон не взял. Вот если бы меня... я б тогда не только на следу стоял. Я бы сам серого добыл". Только не взяли его. А меня взяли. И я сам могу волка добыть. Да еще не просто какого-нибудь годка, а самого что ни на есть матерого хозяина. Пусть тогда хоть обкривится...

Замечтался. Так, что не сразу услышал нарастающий шум. Приближались загонщики. Значит, скоро и до меня доберутся.

Я застыл, всматриваясь в чащу. Даже про мороз забыл...

И вдруг почувствовал, что кто-то смотрит мне в спину.

Плохо смотрит. Недобро. И страх вернулся. Противно пробежался по спине и замер где-то в пятках. Их аж свело.

Я крепче сжал лук с наложенной на него стрелой. Повернулся... и наткнулся взглядом на желтые волчьи глаза.

Они смотрели на меня спокойно и безразлично. Точно меня не было вовсе. Так люди смотрят по весне на надоевшую за зиму кашу. На изношенный треух, который выкинуть жалко и чинить невмоготу.

Этот взгляд продирал до самых костей сильнее мороза.

Я вскочил. Да так и замер. Точно тело мое превратилось в ледышку. Забыл и про Гридю, и про бабулины пирожки, и про лук с каленой стрелой, что сжимал побелевшими пальцами.

Несколько долгих мгновений мы смотрели друг на друга. Мальчишка и лесной хозяин...

А потом он спокойно прошел мимо меня и скрылся в кустарнике. И только цепочка следов на снегу осталась, как память о том, что все это не было дурным сном...

И тогда я почувствовал, как по моей правой ноге бежит горячий ручеек...

И стало стыдно.

И я заревел. Уже никого не стесняясь. Заревел в голос...

Я проснулся от слез... Собственных слез. Стыд и обида. И еще что-то неуловимое. Похожее на безвозвратную потерю. На сказку с плохим концом. На ложь. На Навь. Полоснуло по сердцу и затаилось где-то на самом донышке души. И вдруг полыхнуло желтыми волчьими глазами...

Душно. Хочется квасу и свежего воздуха...

3 июля 942 г.

Лето выдалось дождливым. Точно и не лето вовсе, а затянувшаяся весна или ранняя, слишком ранняя осень.

Огнищане грозили кулаками вечно беременному серому небу и кляли Перуна за его мерзкий характер. А тот грозился недородом, посмеиваясь громом над Даждьбожьими людишками.

А Даждьбог спал. Опоенный Марениным4 зельем да Кощеевым наговором. Оттого-то и не смел бороться Хоре-Солнце с Перуновым воинством. И тучи, захватив небесную вотчину спящего Бога, все сыпали и сыпали на землю холодные стрелы дождя.

И сколько ни старались ведуны... Сколько ни пели корогодных кощунов... Сколько верховный ведун Гостомысл ни кропил алой вороньей кровью белый алатырный камень перед Священным дубом на высоком Святище... Только не просыпался Боже. Видно, по зиме плохо просили Коляду или замешкался тот со своей летучей ладьей. Впрочем, кто теперь разберет...

Тот день был на редкость солнечным. Словно устал Перун от бесконечного водолития. Передохнуть решил. Да и нам передышку дал. А мы и рады.

Гридя все новыми крючками похвалялся. Кость на крючках гладкая была. Он их сам не один день точил. А потом еще дольше за щекой носил. Оглаживал. Вот и важничал. Похвалили мы снасть. В деле испробовать решили.

Собрались быстро - и на речку.

Спустились с высокой коростеньской кручи к берегу Ужа. Сели под Святищем да и забросили. Сидим. Поклевки ждем. А рыба приснула, не хуже Даждьбога в Пекле. Не клюет. А нам и не надо особо. Сидим, на солнышке греемся.

На другом берегу, в Даждьбоговом доме, Гостомысл на послухов ругается. Видно, осерчал за что-то. Нам не слышно, за что ведун их корит. Только видно, как он руками размахивает да ногой притопывает.

- Смотри, Добря, как ведун отплясывает. Смешно. Только виду не подаем. Не дело над

Божьим человеком потешаться.

Тут смотрим, идет по берегу Белорев-знахарь. Траву какую-то собирает. К нам подошел. На речку взглянул. Хмыкнул по обыкновению.

- Что ж вы, - говорит, - огольцы, в такую погоду удить вздумали?

- Так мы не удим, - нашелся Гридя. - Просто снасть новую попытать решили.

- Ну-ка, покажь. - Белорев подошел поближе, да оскользнулся.

Брызги поднял, когда в реку бултыхнулся. Если и была в Уже рыба, всю распугал. Тут мы не выдержали. В голос смеяться начали. Он из реки вылез. Мокрый. Злой. Почем свет ругается.

- Вы, - говорит, - не Даждьбоговы внуки, а Маренины дети. И не совестно вам?

А на нас словно смехун напал. Ржем, как кони, и остановиться не можем.

А тут еще другая напасть приключилась.

Сквозь смех вижу, как Ратибор маленький к нам от Святища спускается. Спешит. Кричит что-то. Да, видно, не углядел за тропинкой. Споткнулся. Кубарем покатился. Рубаху о гранит продрал. Плечо - до крови. Тут уж не до смеху нам стало. Подбежали мы к нему, а он навзрыд плачет. Аж заходится.

Белорев про недавнее купание забыл. Подлетел к нему, на руки поднял. На рану дует.

- Княжич, тащи сумку мою.

Я сумку притащил. Знахарь из нее лист подорожника достал. Пошептал над ним что-то да к царапине приложил.

- Тише, тише, - приговаривает. - Сейчас боль отпустит. Ты успокойся.

Ратибор и впрямь успокаиваться начал.

- Вы сидите тут, - сквозь слезы причитать стал, - а там ятвиги всполошились!

Мы и про рыбу, и про крючки новые позабыли. К Коростеню рванули. А там, на стогне, уже народ собирается. Шумит. Ятвигов ругает. Говорят, будто вырвался от них израненный ратник. Еле добрался до древлянской заставы граничной. И перед смертью успел передать слова от ятвигов: не хотим-де ругу давать Древлянскому столу. А еще сказал, что перебили те малую дружину, городище спалили, а со Славуты-посадника, живого, кожу сняли. Видно, забыли, как три лета назад отцу в ноги кланялись, чтоб он их от мазовщан оборонил. Пошумели и решили, что нельзя такое без ответа оставлять.

Ничего не сделать. Пришлось отцу большую дружину собирать. Идти к ятвигам Правь наводить. Мать меня отпускать не хотела. Говорила, мол, мал еще. А отец только посмеялся. Я, говорит, тоже Мал, да только мал Малу рознь5. С тобой Малуша останется, а старшего я все же с собой возьму. Пора уже.

Тут и я слово вставил:

- Пойду я, мама. Отец в моих летах с дедом Нискиней был, и вместе от полян отбились.

А мама обняла меня, прижала крепко, как маленького, и сказала:

- Что тут поделаешь? Иди.

И я пошел. И Славлю с Гридей тоже взяли. А Ратибора оставили. Вот тот уж точно был маловат.

Приставили нас к лучникам. Под начало старого отцова болярина Побора. Мы были счастливы. Облачились в кованые шишаки, наручи и нагрудники из толстой воловьей кожи. Получили по полному боевых каленых стрел колчану. Оружейник княжий Жирот подогнал подшеломники по нашим головам.

- Это чтобы шишаки на ушах не болтались.

А заодно обновил и усилил наши луки. Костяные пластины на их плечи наложил. Так, что теперь они на шестьдесят шагов стрелу слали.

- Почти как настоящие. Боевые, - довольный работой, хмыкнул Жирот, да еще нам по ножу выдал.

Мы ножи нацепили. На конюшню заскочили. Уздечки у конюших взяли, и вон из града.

Узда плетеная на плече. Тяжелый боевой нож в деревянных ножнах на поясе. Ножны приятно стукают по коленке. А меня гордость распирает.

Гридя от меня по правую руку, Славдя - по левую. Идем по Коростеню, а народ нам вслед улыбается.

С высоко поднятыми головами прошли мы через стогнь6.

- Эй, люди, смотрите, какие вой7 у нас объявились! - Стражник у ворот рассмеялся при виде нашей ватаги. - Ну, теперь ятвигам несдобровать. И куда ты со своей дружиной, княжич?

- За конями мы, - отвечаю, - на дальний луг. А то как же мы без коней в поход пойдем?

- И то верно, - смеется стражник и дорогу нам уступает.

А мы за ворота вышли и припустили...

Добежали до луга, в духмяную траву кутырнулись...

Лежу. Надышаться не могу. Руки раскинул. В небо смотрю. А по небу облака катятся...

Сердце ухает. Вот-вот из груди выпрыгнет... Кузнечики стрекот подняли. Радуются, что Даждьбоже ненастье разогнал.

Где-то недалече кукушка заухала...

- Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? - это Славдя голос подал, отдышался, видать.

А кукушка на полкуке поперхнулась. То ли спугнул кто, то ли Славдина вопроса не расслышала.

- Ух, и покажем мы этим ятвигам! - Гридя на ноги первым вскочил. - Ишь, придумали - с живых людей кожу драть! - и кулаком погрозил.