Паскаль Брюкнер
БОЖЕСТВЕННОЕ ДИТЯ
заразилась болезнью страха. Девочка забыла на солнце тарелку с персиками;
испорченные и слипшиеся плоды благоухали, однако гниль, проникшая до самых
ядер, источала черную жижу, в которой копошились осы и мухи. Это стало
ужасным открытием для Мадлен - она вдруг поняла, что ее ожидает. Картина
разложения была красноречивее всяких слов. Окончательно запугали ее
родители, ибо, по их утверждению, будущее представляло собой некую страну
зла, а ключи от нее только им и были доступны.
словах, так и в поступках. Когда она достигла совершеннолетия, отец
предъявил ей счет за детство и юность. Так было заведено в этой семье -
жизнь здесь не дарили, а одалживали. Каждому следовало расплатиться с теми,
кто произвел его на свет, отдать долг, неизбежно переходивший по наследству
к потомкам. Мадлен было дано десять лет, чтобы внести сумму, которая могла
увеличиться и даже удвоиться благодаря тщательно разработанной системе
штрафов. Не желая уступить ни единого шанса неожиданностям всякого рода,
она строго следовала установленному порядку, ибо надежность его была
доказана временем. Прошлое являло собой спасительную пристань: все пути
были уже проторены и опасная двусмысленность исключалась напрочь. Мадлен
редко выходила из дома и никуда не ездила; поскольку ложилась она каждый
вечер и вставала каждое утро в один и тот же час, знакомых у нее почти не
было. Пребывая в западне под названием жизнь, нужно было экономить силы в
ожидании конца. Завтрашний день, несомненно, будет хуже вчерашнего.
Одноклассники в школе презрительно насмехались над ее боязливостью. Ее
отличала чрезмерная уступчивость, но такое своеобразие никакого интереса не
вызывает. У нее не было друзей, она затаилась в своем ужасе. Подойти к
чужим людям означало бы подставить себя под удар, иными словами - погубить.
В восемнадцать лет это была унылая девица с тоскливым взором, до того
тощая, что и намылиться трудно. Еще не озаренная светом зрелости, она уже
лишилась юности. Только роскошные черные волосы, мягкими локонами падавшие
на плечи, бросали отсвет молодости на эту скорбную физиономию.
симпатией к безответной особе и стал ненавязчиво ухаживать за ней. Его не
оттолкнуло, а скорее привлекло то, что она была совершенно лишена
каких-либо отличительных черт. Мадлен бросила учебу и вышла за него замуж,
не задаваясь вопросом, любит ли она этого человека. В понятии "любовь"
таилось так много неясного, что размышлять о ней было пустой тратой
времени. В день свадьбы невеста, едва различимая под фатой, напоминала
муху, попавшую в сети паука. Жениха звали Освальд Кремер; он был на
двадцать лет старше жены и служил бухгалтером. Его манией были цифры, и все
события повседневной жизни он укладывал в рамки счетных операций: определял
количество молекул в капле воды, пылинок в луче света, крошек, оставшихся
от разрезанного батона хлеба, плотность углекислого газа, скопившегося в
его конторе к концу дня. Он дал согласие взять на себя долг Мадлен и
высчитал чуть ли не до десятичных дробей, какими долями надлежит его
выплачивать каждый час в течение десяти лет. В том, что касалось
арифметических действий, он был неутомим и уже через несколько недель после
венчания вывел уравнение своей супруги: безошибочно называл вес ее
селезенки, печени и кишок, определил среднюю частоту пульса и мог ответить
даже, какова окружность ее родинок и диаметр волос. Если не считать этой
странности, он был человеком любезным, приятным, готовым на все, дабы
угодить молодой жене, чьи скромность и сдержанность приводили его в
восхищение.
посвятила себя хозяйству. Она содержала дом в полном порядке и сама
готовила, пока муж был на работе. Прежде она была послушной девочкой и
тихой барышней, а теперь стала образцовой супругой. За одним лишь
исключением: ее пугала интимная сторона брака, и она страшилась приближения
ночи, когда нужно было отправляться спать. Чтобы мужчина проник в нее, как
вор, расплющив своим голым телом и дыша в ухо, а затем под шумок оставил на
память в ее чреве цепкое маленькое существо, которое впоследствии
разрастется до немыслимых размеров? Ужаснее этого ничего и представить было
нельзя! В течение нескольких месяцев она отказывала Освальду, укрываясь в
отдельной спальне. Ей было отвратительно любое прикосновение, даже невинное
поглаживание по руке, а поцелуй равен изнасилованию. Когда же Освальд
начинал домогаться ее всерьез, она трепетала, падала в обморок. Он проявил
терпение, долго вымаливал ее согласия удовлетворить законные притязания, и
ему пришлось ждать полгода, прежде чем брак обрел свою завершенность. Это
оказалось страшным испытанием: как он ни извинялся, как ни проклинал
природу, обрекшую человека на подобные эксцессы, жена оставалась холодна,
будто лед, и до крови искусала губы. Он сделал еще две попытки в
последующие ночи, затем, приведенный в отчаяние этой холодностью, не посмел
более настаивать и утешился, подсчитав количество израсходованной на эти
упражнения энергии, число сперматозоидов, внедрившихся в Мадлен, и скорость
воспроизводства новых в себе самом.
материнства. Подарить кому-то жизнь означало приоткрыть дверь, куда мог в
любой момент ворваться посторонний. Разве не означало это сказать ему:
"Входите, здесь все принадлежит вам, делайте со мной что угодно"? А
опасность родов, а превратности воспитания? Кроме того, имела ли она право
ввергнуть в хаос существо еще более хрупкое, нежели сама? Если же зачатие
было неизбежным, то она предпочла бы получить семя от какого-нибудь
выдающегося ученого, например, лауреата Нобелевской премии, принадлежавшего
к духовной элите общества. Но продажу нобелевской спермы запретили с тех
пор, как разразился скандал, связанный с кончиной лауреата в области
ядерной физики, В больницу к этому ученому-ирландцу ворвалась целая толпа
фанатиков, желавших выдавить последние драгоценные капли жидкости, дарующей
жизнь. Когда их застала за этим занятием медсестра, они сбежали, однако
успели все же отрезать у умирающего член. С той поры все нобелевские
лауреаты, независимо от сферы деятельности, обзавелись поясами целомудрия и
носили их, не снимая даже на ночь.
анализами, как если бы некое насмешливое божество задалось целью обречь ее
на это тягостное испытание. Страхи молодой женщины удвоились: она страдала
при мысли, что рождение человека представляет собой некую лотерею,
подчиненную таинственным комбинациям генов. Отчего нельзя выбрать
потомство, как покупают приглянувшуюся вещь в большом магазине? Аборты
обществом осуждались, - итак, она осталась один на один со своим ужасом. Не
могло быть и речи о том, чтобы отдать на съедение этому веку маленького
человечка, не обложив его предварительно дипломами и прочими козырями -
единственной броней против случайностей жизни. Но как обеспечить ему
преимущество, не доступное даже королям и богачам, как сделать его
существом, стоящим над всеми, как добиться, чтобы он на голову превосходил
будущих своих товарищей? Мадлен долго размышляла над этим, подгоняемая
неотложностью задачи. Каждая истекшая минута означала упущенную
возможность. И вдруг ее осенило!
прежде подобная мысль не пришла в голову. Ей нужно было одним скачком
преодолеть несколько этапов: зачем тупо ждать возраста шести лет, чтобы
отправить отпрыска в школу, когда можно приступить к его образованию с
первых же недель беременности? Следовало начать немедленно, не дожидаясь
родов, - все будет зависеть от числа дней, быть может, даже часов,
последовавших за зачатием. Она не потерпит, чтобы крохотный бездельник
девять месяцев бил внутри нее баклуши. Она станет матерью и учительницей
одновременно, а чрево ее превратится в классную комнату. Однако ей, для
успешного осуществления этого плана, необходима была помощь. Освальд,
погруженный в свои расчеты, мало на что годился; и поскольку ей претила
мысль обратиться за какой бы то ни было поддержкой к родителям, она
открылась своему гинекологу, доктору Фонтану.
близорукий, отдавал явное предпочтение приятному разговору, а не медицине
как таковой. Профессию он избрал под влиянием юношеского альтруизма, не
выдержавшего монотонной череды женских тел с присущей им патологией. Он
осматривал пациенток с явной неохотой, торопясь вернуться к беседе, чтобы
затушевать словом уступку неприятным физиологическим проявлениям. Будучи
холостяком - ибо слишком частое соприкосновение с беременным чревом
излечило его от желания заиметь потомство, - он жил со своей сестрой
Мартой, забитой и болезненной старой девой, у которой глаза были вечно на
мокром месте. Поскольку он был из тех людей, что злоупотребляют своей
силой, Марта злоупотребляла возможностями слезных желез; поводом для
Афанасьев Роман
Дальский Алекс
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Зыков Виталий