Юз Алешковский

Чаинки

Origin: Сайт "Радио Свобода"

ЧАИНКА ПЕРВАЯ

"Боингу" легче и быстрей было взлететь, чем мне поверить в то, что мы с
Ирой летим в Китай. На поезде с такими вот делами все проще. Смена пейзажей
географических и этнических, мелькание разнозычных всяких названий
подтверждают факт вашего перемещения в пространстве и движения к желанной
цели. А между небом и землей - что там приметишь?

И все-таки летим мы в Поднебесную. Летим, а я вдруг закомплексовал. Ну
что, сокрушаюсь, знаю я о Китае? Философию и поэзию знаю лучше, чем историю
и географию. Этнография? Ни в зуб ногой, как говорят ортопеды и дантисты.
Мифология?

Понаслышке-поначитке. Порох, компас, писчая бумага, книгопечатание
(задолго до Гутенберга и Ивана Федорова), шелк, лапша, стыренная, говорят, в
сычуаньской таверне гением промышленного шпионажа Марко Поло и навеки
пустившая корни в желудках итальянцев... Что еще? Фарфор... два-три урожая
риса в год... Боксерское восстание, про которое я сказал училке на уроке
истории, что оно было протестом китайских боксеров против введения
английскими захватчиками канатов на ринге и кожаных перчаток... зверства
оккупантов-японцев... победоносный поход Мао против клики Чан-Кай-ши и
распроклятого врага народов дяди Сэма... затем опять же Москва-Пекин,
Москва-Пекин, русский с китайцем братья навек... под знаменем свободы...
пельмени и трепанги в ресторане "Пекин"... клевые бостоновые брючки,
купленные на первый гонорар... Вот и все. Скудноваты мои знания.

Зато, утешаю себя инфантильно, кое-что по Китай и китайцев узнал
раньше, чем о германских фашистах, англо-французских империалистах и
японских шпионах...

Москва. Сокольники. Мне пять лет. Осень. Скоро день моего рождения. Иду
с мамой первый раз в жизни в китайскую прачечную по Всесвятской улице,
золотой и багровой от листвы. Совершенно не могу понять, зачем ее недавно
переименовали в честь какого-то дяди - нового советского святого, как допер
лет через пятнадцать. Всесвятская... Идем с мамой по тихой осенней улице в
китайскую прачечную. Лично я тащу в авоське огромную белую скатерть, на
которую опрокинул банку туши. Если китайцы не отстирают пятна, сказала мама,
ее можно выкинуть на помойку, и ты, мерзавец, не увидишь никаких гостей,
никакого тебе не будет дня рождения... Никакого тебе не будет дня
рождения... Довольно нелепые, устрашающие и, между тем, почему-то
убаюкивающие слова в устах матери, даровавшей тебе всю эту великолепную
жизнь... Впоследствии, полюбив нырять в глубины слов и фраз с поверхностных
их значений, гораздо сильней почувствовал и смысл, и безмерный ужас той
вполне безобидной бытовой фразы материнской. В самые тяжкие минуты жизни,
когда невмоготу было от голодухи, холодрыги, резаных ран, хронического
безденежья, несвободы и нелюбви, не молил судьбу ниспослать мне, к чертовой
матери, смерть. А вот о том, чтобы никакого не было мне дня рождения, о
бесконечном пребывании в Небытие, в гнездышке вечного покоя, в обители,
далекой от рождений, смертей и дорог жизни, на которых если не сам
бедствуешь, то немыслимо страдаешь от бедствий ближних и уродств
человеческой истории, - об этом кайфе я, признаюсь, и нынче грешен грезить в
часы бессонницы... грежу и... прекрасно, как это ни странно, засыпаю...

В китайской прачечной - влажная жарища, застит пар глаза, тошнотворно
пахнет мылом... зато запашок свежевыглаженного белья и одежки дарует душе
предчувствие ночи... захватывающе страшных сновидений... утренних сборов в
гости ...

Детство, каждый день его, если не час, - это ведь время открытий. И
разговор, случайно подслушанный в очереди, станет частью кода, с помощью
которого в свой час откроет мое сознание довольно простые смыслы жизненных,
общественных и исторических явлений. Разговоры о них несчастные наши
родители, дяди, тети и учителя, припугнутые драконом власти, тщательно
табуировали. Мне так и виделись на этих явлениях черепа с костями и белые
буквы: "не подходи - убьет!", как на электросиловых будках. "Китайцы,
понимаете, не мы, - ворчливо говорил какой-то дядя, проверяя сохранность
пуговичек на белой рубашке. - Без халтуры часов по двадцать пять в сутки
вкалывают. На себя поскольку ишачат, а не на германский пролетариат и
какую-то на нашу шею Клару Цеткин. Они и в социализме долго не задержатся,
коммунизм отхреначат пятилетки за три, если, вроде нас, мечами, шашками и
саблями глотки перережут капиталу с помещиками, а всяким нахлебникам по
классу кукиш покажут". - "Знаете, товарищ, в голове у вас каша, да и язык
ваш длинный не мешало бы Органам укоротить тем же самым мечом" - сказал
кто-то. Тут мама сдала в стирку белье и скатерть, быстро вытащила меня на
улицу... пробовал упереться, меня взволновали чьи-то перерезанные глотки...
каша в голове у дяди... Органы, зачем-то укорачивающие мечами длинные
языки...

Так-то вот вошла в мою жизнь и в память загадочная страна Китай и
обитатели ее, китайцы, вкалывающие по двадцать пять часов в сутки. Потом
была дивная сказка о соловье императора, навеки ставшая прививкой душе,
певчей глотке и сознанию любви к свободе и ненависти к любого рода решеткам.
Потом было ожидание прихода в наш двор необыкновенно добродушного
старика-китайца с мешком, полным свистулек, трещоток, мячиков,
языков-ленточек, калейдоскопов, проволочных головоломок, бамбуковых палочек
для сборки летающих драконов... Все это мы выменивали у него на
банки-склянки, водочные бутылки и разную рухлядь, стыренную из бабушкиных и
материнских заначек... Потом, в школе, были странные слова: Гоминдан...
Нанкин... Пекин... Чан-Кай-ши... А шанхаями мы называли общаги,
перенаселенные молодыми провинциалами - по-нынешнему, лимитой,- мудро
решившими строить заветный коммунизм не в полуголодной глубинке, а в
сравнительно сытой Москве... Потом победили проклятого фюрера и коварных
японцев, и повсеместно загремела довольно тошнотворная песня: Москва-Пекин!
Москва-Пекин! Идут, идут, идут наро-оды за братский мир, за светлый,
кажется, труд под знаменем свобо-оды... помню кадры кинохроники... приезд
Мао в Москву... объятия его с дряхлеющим Сталиным...

Но вот и Сталин подох, правда, успев начать вместе с Мао заварушку в
Корее. На мое счастье он подох за год до конца моего срока, хотя до
мгновения выхода за ворота лагеря мне опять-таки трудно было в это
поверить... Хрущевская оттепель... глухие злобные разговоры в очередях...
уже не о нахлебничающем германском пролетариате, а о халявщиках-китаезах...
снова миллиард, понимаете, косоглазых рыл обкармливаем, ишачим тут на них...
товарняк пшеницы за товарняком станков гоним на восток, Москва-Пекин, мать
ихнюю так вместе с Москвой-Пхеньяном-Ханоем-Гаваной... а мы тут гоняем как
проклятые Тамбов-Москва, Тула-Москва, Калинин-Москва, за колбасой,
понимаете, и сосисками туда-обратно...

Тогда-то и стали доходить до меня во всех отношениях самоубийственные
для России смыслы экстремистской политики пролетарского интернационализма и
поддержки национально-освободительной борьбы народов против мирового
капитала.

До кризиса имперской системы, нажившей дюжину грыж от неподъемности
идиотских мегаломанских программ партии, было не так уж и далеко... Именно в
те времена друг мой, Дод, царство ему Небесное, приобщил меня к поэзии
гениев старого Китая Бо-Дзю-и, Ду-Фу, Ли-Бо, а умная и образованная
писательница дала почитать книгу Лао Цзы, великого философа и мудреца,
ставшего основателем чуть ли не всеазиатской религии даосизма.

И вдруг - вдруг перестала звучать железнодорожно-пропагандистская
песенка МОСКВА-ПЕКИН... МОСКВА-ПЕКИН... русский с китайцем братья навек...
идут-идут, идут наро-оды... Вдруг ни с того вроде бы ни с сего разными
путями пошли народы...

Два великих народа, вернее, поганые компартии двух великих народов,
советского и китайского, стали смертельными врагами - смертельными
настолько, что закидывали друг друга свинцом и гранатами на полуострове
Даманском, а накал их политической бойни друг с другом стал поистине
омерзительно говнистым. Дружба навек обернулась малопонятной враждой.
Некоторые из смыслов происходившего доходили до нас после ловли в эфире
"Свободы" и иных - дружественных, на всегдашний мой взгляд, голосов.

Обыватель в очередях вздохнул: макароны появились на прилавках... муку
стали чаще давать... не говори, Петрович, китаец ох как хитер, сегодня ты
ему атомную бомбу дашь за копейку-другую, а он тебе ею промеж глаз врежет 22
июня ровно в четыре часа... Никита прав, косоглазые спят и видят, как
влупляют нам аж до Урала, а там мы, добренькие, и сами рассыпемся...

Думаю, что если бы в одной из своих жизней душа моя не побывала во
плоти какого-то китайца и если бы она же, душа моя, не приютилась однажды по
воле ангелов в теле русской женщины, обожавшей готовить борщи, котлеты,
квасить капусту, солить грибочки, огурцы и так далее, то с чего бы вдруг,
еврей в сегодняшнем своем воплощении, так неистово болел за судьбу России,
ставшей несчастной заложницей садистической Утопии? С чего бы так болеть мне
и переживать за Китай в годы, когда совершенно обезумел он под водительством
фактически безграмотного крестьянина Мао и вляпался в кровавую кашу
партийного беспредела, всамделишно означавшего - как и для России беспредел
ленинско-сталинский - только одно: скатывание кубарем вниз по лестнице
многовековой социо-культурной, точней говоря, духовной эволюции - с чего бы?

В те годы даже в мечтах не видел себя туристом, путешествующим по
Китаю. Какое там! Даже в мыслях у меня не было отправиться, скажем, в
братскую Болгарию. Судимость. Наверняка я был известен нашим славным
чекистам как хулиганствующий антисоветчик. Впрочем, если бы и предложили мне
тогда смотаться на пару недель в Китай... Извините, сказал бы я, сие не для