Александр Галич

Генеральная репетиция

Сканировал Леон Дотан e-mail: ldnleon@yandex.ru

Корректировала Нина Дотан (Февраль 2001)

1974

...Дай мне неспешно и нелживо

Поведать пред Лицом Твоим

О том, что мы в себе таим,

О том, что в здешнем мире живо.

О том, как зреет гнев в сердцах...

ПЕРВАЯ ГЛАВА

Пусть во веки веков на этой земле, опозоренной грехом и гордыней, не
вырастет, не пробьется к свету ни одна былинка.

Горе тебе, Карфаген!

Здесь, в это утро, очередная Студия Художественного театра -
впоследствии она будет называться Театр-Студия "Современник" - показывала
генеральную репетицию моей пьесы "Матросская тишина".

Впрочем, и студийцам, и мне - автору, и многим другим заинтересованным
лицам было известно, что пьеса уже запрещена, но, при этом, запрещена как-то
странно.

Официально она запрещена не была, у нее - у пьесы - даже оставался так
называемый разрешительный номер Главлита, что означало право любого театра
пьесу эту ставить, - но уже зазвенели в чиновных кабинетах телефонные
звоночки, уже зарокотали - минуя пишущие машинки секретарш - приглушенные
начальственные голоса, уже некое весьма ответственное и таинственное лицо -
таинственное настолько, что не имело ни имени, ни фамилии, - вызвало к себе
директора Ленинградского театра имени Ленинского Комсомола и приказало
прекратить репетиции "Матросской тишины".

- Но, позвольте, - растерялся директор, - спектакль уже на выходе, что
же я скажу актерам?!

Таинственное лицо пренебрежительно усмехнулось:

- Что хотите, то и скажите! Можете сказать, что автор сам запретил
постановку своей пьесы!..

Нечто подобное происходило и в других городах, где репетировалась
"Матросская тишина". И нигде никто ничего не говорил прямо - а, так сказать,
не советовали, не рекомендовали, предлагали одуматься!

И вот - перестали сколачивать декорации, прекратили шить костюмы,
помрежи отобрали у актеров тетрадочки с ролями, режиссерыпостановщики
спрятали экземпляры пьесы в ящики письменных столов.

Когда-нибудь, на досуге, они перечитают пьесу, вздохнут и помечтают о
том, какой спектакль они бы поставили, если бы...

И только маленькая Студия - еще не театр, не организация с бланками и
печатью - упорно продолжала на что-то надеяться.

То ли на высокое покровительство Московского Художественного театра, то
ли на малопонятную упрямую поддержку пьесы парторгом ЦК при МХАТе, неким
Сапетовым, поддержку, за которую он впоследствии схлопочет "строгача" -
строгий выговор с предупреждением за потерю бдительности и политическую
близорукость.

Но, быть может, самой главной основой надежды, основой основ, было то,
что никто из нас - ни я, ни студийцы - не могли понять, за что, по каким
причинам наложен запрет на эту почти наивнопатриотическую пьесу. В ней никто
не разоблачался, не бичевались никакие пороки, совсем напротив: она
прославляла - правда, не партию и правительство, а народ, победивший фашизм
и сумевший осознать себя как единое целое.

Я начал писать эту пьесу весною Сорок Пятого года.

Это была воистину удивительная весна! Приближался день победы,
незнакомые люди на улицах улыбались, обнимали и поздравляли друг друга, я
был смертельно и счастливо влюблен в свою будущую жену, покончил навсегда с
опостылевшим мне актерством и решил заняться драматургией.

Казалось, что вот теперь-то и вправду начнется та новая, безмятежная и
прекрасная жизнь, о которой все мы столько лет мечтали; казалось - а может
быть так оно и было на самом деле - в первый раз, в самый первый и
единственный раз, которому уже никогда больше не суждено было повториться ни
в нашей судьбе, ни в судьбе страны, в те дни везде и повсюду возникло в
людях радостное чувство общности, единства, причастности к великим событиям
и самому дыханию истории.

И мы не знали - не хотели знать, а потому и не знали, - что уже
тащатся, отстаиваясь днями на запасных путях, тащатся в Воркуту, в Магадан,
в Тайшет арестантские эшелоны, битком набитые теми самыми героями войны, о
которых мы - вольные - распевали такие прекрасные и задушевные песни; что
распухают в восстановленных архивах НКВД папки с делами бывших и будущих
зэков; что совсем скоро выйдут постановления ЦК о журналах "Звезда" и
"Ленинград" и вываляют в грязи, ошельмуют великих русских писателей Ахматову
и Зощенко; что бездарнейший Жданов, причастный к культуре только тем, что
умел, с грехом пополам, играть на рояле "Сентиментальный вальс" Чайковского,
будет, с высокомерием невежды, обучать Прокофьева и Шостаковича правилам,
сути и смысла музыки.

А еще чуть позже начнется и вовсе страшное - дело Вознесенского,
убийство Михоэлса, физическое уничтожение Еврейского театра и Еврейского
Антифашистского комитета, борьба с космополитизмом, унизительная в своей
ничтожности "борьба за приоритет", знаменитая сессия ВАСХНИЛа, на которой
лысенковцы навсегда - так они думали - покончат с "лженаукой" генетикой.

Так вот, повторяю, могли ли мы знать в ту удивительную и прекрасную
весну сорок пятого года - какой кровавый шабаш, какая непристойность безумия
и преступлений ожидает нас в ближайшие годы?!

Еще несколько лет назад я, не задумываясь, ответил бы - нет, не могли
знать!

Но теперь -

...На этом горьком рубеже,

Когда обрублены канаты

И сходни убраны уже... Теперь, сейчас, когда я, - да и не один я,
многие - с пристрастием допрашиваем сами себя и поверяем сегодняшним
отчаянием и завтрашними надеждами всю нашу прошлую жизнь, имею ли я право с
той же определенностью сказать - нет, ничего мы знать не могли!

Как же так?! Ведь знали же мы, знали, прекраснейшим образом знали,
какой унизительной проверке - а подчас и не только проверке - подвергаются и
старики, и малыши, жившие "под немцем", или, как деликатно писали в газетах,
"оказавшиеся на временно оккупированной территории" !

Знали мы и о том, какая участь ждала офицеров и солдат, попавших в
плен, сумевших выжить в лагерном аду и освобожденных "родными советскими
войсками"! Знали о судьбе немцев Поволжья, крымских татар, чеченцев и
ингушей, кабардино-балкарцев? Знали, но...

Прошивали вечерние небеса разноцветные стежки салютов, гремели
торжественные залпы, пели и танцевали на Красной площади, строгий голос
диктора Левитана сообщал по радио о начале штурма Берлина - и по-детски
пронзительная вера в чудеса, вера в то, что все будет хорошо и удивительно,
что вот сейчас, вон - за тем углом, за тем поворотом вдруг откроется и
заплещется море, которому здесь отродясь быть не положено, - эта счастливая
и, в глубине своей, трусливая вера заставляла нас не слышать, не думать, не
видеть и не помнить обо всем, что могло хоть на мгновение помешать или
омрачить нашу общую радость.

В те дни я начал писать эту пьесу. Потом, по вполне естественным
причинам, я ее отложил в сторону, стал - без особых, между прочим, угрызений
совести - сочинять водевили и романтическую муру, вроде "Вас вызывает
Таймыр" и "Походного марша", и вернулся к "Матросской тишине" только много
лет спустя, после двадцатого съезда КПСС и разоблачений Хрущевым
преступлений Сталина, вернулся в ту пору, которая с легкого пера Ильи
Эренбурга получила название "оттепели".

Название это, кстати, при всей своей пошлости, довольно точно отражает
ту насморочно-хлипкую кутерьму, ту восторженно-потную неразбериху, которая
эту пору отличала.

И опять мы поверили! Опять мы, как бараны, радостно заблеяли и ринулись
на зеленую травку, которая оказалась вонючей топью!

Я дописал пьесу, отпечатал ее в четырех экземплярах, прочитал
нескольким друзьям. Никакому театру я ее почему-то - хотя и был в те годы
вполне преуспевающим драматургом - не предложил.

И вот, однажды, без предварительного звонка, ко мне пришли актер Михаил
Козаков (когда он работал в театре имени Маяковского, он играл в моей пьесе
"Походный марш" главную роль) и актер Центрального Детского театра Олег
Ефремов - один из основателей Театра-Студии "Современник", а ныне главный
режиссер Московского Художественного театра.

Они сказали, что достали у кого-то из моих друзей экземпляр пьесы,
прочли ее на труппе, пьеса понравилась, и теперь они просят меня разрешить
им начать репетиции с тем, чтобы Студия открылась, как театр, двумя
премьерами: пьесой В. Розова "Вечно живые" и "Матросской тишиной".

Так начался год нашей дружной, веселой, увлеченной работы - которая в