Григорий Яковлевич Бакланов
Июль 41 года
Роман
Источник:- Григорий Бакланов, Избранные произведения в 2-х томах, том
1, Москва, "Художественная литература", 1979
OCR и вычитка: Алексендр Белоусенко (belousenko@yahoo.com)
ГЛАВА I
Пакет доставил офицер связи на рассвете. В пути он попал под бомбежку;
пыльного, бледного от потери крови, его провели к командиру корпуса, но от
дверей он пошел сам, твердо ступая, ловя подошвой качавшийся, уходивший
из-под ног пол.
Командир корпуса генерал Щербатов, встав от стола, встретил его строгим
взглядом. Он еще не знал, что в пакете, но вид человека, доставившего его,
ничего хорошего не предвещал.
Докладывая наизусть, офицер связи в какой-то момент перестал слышать
свой голос. Сквозь горячее, прихлынувшее к ушам, он слышал только
усиливающиеся гулкие толчки своего сердца, а лицо и губы обморочно немели. И
с единственной страшной мыслью: "Не упасть!" - он подал пакет в пустоту,
туда, где только что стоял командир корпуса, а теперь, раздвинувшись, два
человека плыли в стороны друг от друга, образуя посредине пустое
пространство...
Ординарцы, курившие на пригретом, подсыхавшем на утреннем солнце
крыльце, видели, как офицер связи шагнул через порог - белый из темноты
сеней, бескровные губы сжаты, глаза глядят мимо. Остановился. И прежде чем
его догадались подхватить, мутнеющие зрачки покатились под лоб, и как стоял
- успел только рукой схватиться за воздух - рухнул на спину, с костяным
стуком ударившись затылком о доски пола.
А вскоре в рассветном тумане, сквозь который уже грело солнце,
разлетелись по всем направлениям связные, нахлестывая коней.
В пакете, который доставил офицер связи, был приказ корпусу срочно
наступать. Вырвавшийся недавно из окружения, потеряв там большую часть
тяжелой артиллерии и боеприпасов, корпус состоял фактически из 116-й
стрелковой дивизии. Но недавно в него влилась другая дивизия, только что
прибывшая на фронт. Она выгружалась в разных местах и неодновременно, этой
ночью удалось наконец ее собрать.
Корпус стоял в лесах, бои шли севернее. Там наступала немецкая
группировка, с каждым часом продвигавшаяся все дальше. Вклинившись глубоко в
оборону, преследуя отступающую армию, группировка эта одновременно создавала
реальную угрозу корпусу. Но и он опасно нависал над ее правым флангом, и
момент для удара был выбран удачный.
Приказом о наступлении командующий армией подчинял Щербатову еще одну
дивизию, 98-ю стрелковую, которой командовал генерал Голощеков. Она должна
была выгружаться где-то в радиусе семидесяти километров или уже находиться
на марше, и приказывалось найти ее. Но Щербатов знал то, что, видимо, не
знал еще командующий армией: дивизии этой не было. Она не дошла до фронта.
Ее разбомбили в эшелонах, в пути. Единственный полк, успевший выгрузиться и
двигавшийся на машинах днем, походной колонной, заметила немецкая авиация,
слетелась отовсюду и уже не выпустила живым. На песчаной вязкой дороге
Щербатов видел колонну грузовых машин, растянувшуюся на два километра. Они
стояли среди бомбовых воронок, сгоревшие, пробитые, осколками. Но были и
совершенно целые машины. В кузовах вповалку лежали бойцы. Как сидели они
тесно, с винтовками между колен, так лежали сейчас, расстрелянные сверху из
пулеметов. Молодые, крепкие ребята, во всем новом, с противогазами в
холщовых сумках, со скатками через плечо, иные в касках на головах.
Возможно, даже увидели самолеты и смотрели на них снизу: любопытно -
немецкие, не видели еще ни разу. И далеко по обе стороны от колонны лежали в
поле убитые: кто успел выскочить и бежал и за кем после гонялись самолеты.
Вот эту дивизию подчиняли теперь Щербатову приказом о наступлении.
Постепенно стали прибывать командиры, вызванные на совет. Первым прибыл
полковник Нестеренко, могучий, красный и седой, в выгоревшей гимнастерке, но
в новых ремнях и сверкающем оружии.
Командир другой дивизии, входившей в корпус Щербатова, полковник
Тройников, по годам почти что годился Нестеренко в сыновья. Он опоздал на
совет. В одиночку разбойничавший над дорогой "мессершмитт" погнался в степи
за его машиной. И если б не адъютант, сидевший сзади, Тройников, наверное,
не заметил бы, как выскочил самолет из облачка.
Дважды зайдя издалека, "мессершмитт" пикировал на них, стремительно
сближаясь со своей тенью. И все это вместе в сумасшедшем вихре неслось по
степи: крошечная машина, вздымающая хвост пыли до небес, огромная тень,
простертыми крылами скачущая за ней вслед по рытвинам, и сверху с
металлическим звоном косо скользящий к земле самолет, блестящий и маленький
по сравнению со своей тенью. Машина резко кидалась вбок, тень перескакивала
ее. Свист, треск пулеметов над головой, хлещущие но земле очереди. Самолет
взмывал вдали, и только обезглавленный хвост пыли некоторое время сам
двигался по дороге, словно сохранив стремительность погони.
Тройников мог бы скрыться в лесу, но там был штаб корпуса, он не хотел
навести на него "мессершмитт". И снова все начиналось сначала: машина
выбиралась на дорогу, а из-за края степи уже несся на нее самолет. Опять,
сливаясь, дорога летела навстречу. Скорость была такая, что и какой-то
момент Тройников физически почувствовал, как все остановилось, повисло в
пространстве: и машина, и самолет в воздухе. Исчезли звуки, только ветер
давил на уши. И в эту пустоту со свистом пушечного снаряда косо ворвался
самолет. Он взмыл у самого горизонта.
В последний раз "мессершмитт" пошел в лоб. Солнце светило встречно, и
тень его осталась за холмами. Она выскочила оттуда, когда пулеметные очереди
уже мели по дороге, гоня навстречу машине пыль. Был мгновенный и острый
холодок под сердцем, но голова осталась трезвой и руки прочно держали руль.
- Пригнись!..
Туда, навстречу хлещущим пулеметным очередям, толкнул Тройников машину
и проскочил. Не сбавляя скорости, оглянулся. Он увидел затылок адъютанта, с
которого ветер сдул волосы наперед. Адъютант смотрел вслед исчезавшему в
небе самолету.
Пыльный, успев только руки помыть, вошел Тройников на совет. В нем еще
дрожал поостывший азарт. Тем сдержанней, холодней был он внешне. Только в
черных, горячих глазах посвечивало что-то.
Начальник штаба корпуса генерал-майор Сорокин, которому предстояло
ознакомить командиров с задачей, покачал головой:
- Заставляете себя ждать, полковник!
Он волновался, как школьник перед экзаменом, и опоздание Тройникова в
такой момент воспринял как личный выпад. И уже все в Тройникове показалось
ему неприличным: и молодость его, и пышущее здоровье, и даже то, как он
носил планшетку на длинном, до колена ремешке.
Покраснев сквозь загар, отчего лицо его стало смуглей, Тройников сказал
сдержанно:
- Прошу простить за опоздание.
И занял свое место. Сорокин поднялся, костистыми кулаками уперся в
стол.
- У всех приготовлены карты?
И откашлялся.
Незадолго до войны, совершенно неожиданно для себя, Сорокин был
произведен в генералы. Он и сейчас, еще не понимал хорошенько, как это ему
удалось взять рубеж, который для многих остается предельным. Недаром же в
армии говорят: полковник - это тот, кто в мирное время сидит и ждет, пока
его догонит лейтенант.
Он до сих пор испытывал возбуждающее удовольствие, нечто вроде
радостного шока, когда ему приносили на подпись бумаги, и в левом нижнем
углу, выведенное писарским каллиграфическим почерком, он видел: "Начальник
штаба 15-го стрелкового корпуса генерал-майор", а в правом, взятое в прямые
скобки, "Сорокин". Нахмурясь, с решительным блеском глаз, какой появлялся у
него теперь при виде собственного звания на бумаге, он заносил тонко
отточенный карандаш и снизу вверх, вкось, единым росчерком ставил свою
подпись. Этот акт был исполнен для него некоего торжества, а писарям
казалось вначале, что он сердится, не любит подписывать бумаги.
Большую часть жизни своей Сорокин истратил на то, чтобы, повышаясь
постепенно, небойко, проходя все стадии и ступени и даже задерживаясь на
них, дорасти до начальника штаба полка. Он понимал, что карьера его лишена
блеска,- ну что ж, зато она была основательна, и он находил удовольствие в
том, чтобы ставить ее в пример молодым.
И вдруг, когда он уже был немолод и уже не был честолюбив, в
какие-нибудь три года он из начальника штаба полка вырос до начальника штаба
корпуса и генерал-майора.
Никто не верит в свою неодаренность. А если кто и поверит временно, так
ничего нет легче, чем убедить человека в том, что сам он и умен (во всяком
случае, не глупей других), и способностями бог не обделил его, да только
обстоятельства против него сложились... Во что, во что, а уж в это каждый
готов поверить без принуждения. Потому, быть может, что потребности
пользоваться благами жизни и способности создавать их даны людям чаще всего
в обратной пропорции.
Сорокин понимал, конечно, что между начальником штаба полка и
начальником штаба корпуса - существенная разница. Но раз вышестоящее
начальство, люди ответственные, видели его в этой должности,- значит, они
видели в нем те скрытые возможности, которых сам он не видел в себе до сих
пор. И он увидел их. А увидев, поверил в себя. Эта вера отражалась теперь во
взгляде его, в походке, в том, как он ставил ногу в своем новом