Василь Быков
Круглянский мост
бряцание пустых котелков. Еще не одолев дремоту, он понял, что это шли
завтракать - рядом в ольшанике была тропинка к недалекой кухне, запах дыма
от которой давно уже доносился до его ямы. Обостренным обонянием Степка
улавливал соблазнительный запах жареного и тогда даже во сне не мог
заглушить в себе сосущее чувство голода. Но до еды, пожалуй, было далеко.
С пробуждением на него хлынул поток самых неприятных воспоминаний:
перепутанные картины вчерашнего ожили все сразу, и он со щемящей болью в
душе ощутил этот переход из сонного забытья в слишком беспокойную и
нерадостную теперь для него действительность.
потянулось ожидание, которое, однако, не предвещало ничего хорошего. Он
пошевелил головой - шея по-прежнему не сильно, но как-то надоедливо тупо
болела, чирьи, кажется, нарывали все больше; один, содранный вчера,
наверно, присох к рубашке, и теперь, шевельнувшись, Стенка почувствовал
короткую острую боль в плече.
руки. Струхлевшая соломенная подстилка на дне отсырела, стала волглой, как
скошенная завядшая трава, и не грела. Где-то, невидимое за лесом, всходило
солнце; в высоком просторе неба, предвещая погожий день, белело спокойное
облачко. Ниже под ним высилась усыпанная шишками вершина ели, несколько
шишек лежало и в яме, на утоптанной соломе, возле его босых и грязных ног.
небольшой запас которой хранили тут до весны. С осыпавшихся земляных стен
свисали еловые корни; те, что потолще, торчали из земли твердыми
узловатыми обрубками. Вылезти отсюда было нетрудно даже и ребенку, но
Степка вылезать не собирался, терпел и уповал на справедливость - должна
же быть на земле справедливость! Теперь, понемногу успокаиваясь после
вчерашнего, он начинал понимать, что погорячился, не стерпел, что не надо
было доводить все до беды. Но разумные мысли обычно запаздывают, и того,
что случилось, уже не исправить.
которые не сразу понял, а потом стало ясно, что поблизости стругали
палочку или какой-нибудь прутик: слышался тихий шорох ножа, натужное
посапывание. Потом он расслышал и негромкое постегивание по упругой,
усыпанной хвоей земле. И парню вдруг нестерпимо захотелось туда, на
свободу, хоть бы оглядеться вокруг, высунуться из этой сырой, провонявшей
струхлевшей соломой ямы.
выпустит.
отчетливей слышатся чьи-то широкие торопливые шаги, доносится шорох
задетых ветвей, мерное позвякивание в такт шагу - оружия или чего-то в
карманах. Слышно, как поблизости встает часовой, ударами ладони небрежно
отряхивает полу одежды; резко щелкает ножик. Степка с опозданием
догадывается: идут сюда. Может, за ним? Он ждет этого и готов уже
обрадоваться, но вместо обычных в таком случае слов слышит другие.
позавтракавшего уже человека.
часовой:
к нему, и, усевшись, принимает независимый вид.
немецкой пилотке, - а затем и сапоги, трофейные, подбитые шипами, - это у
того, что пришел на смену. Тот, что отстоял свое, держится поодаль, и
Степка видит его только до пояса.
любопытством ощупывая его быстрыми глазами.
разговоров. Часовой, наверно, понимает это и сгоняет с лица улыбку:
укором взгляд.
бы ни был, теперь его дело труба.
"железку", искупит вину и будет бегать! - бодро говорит часовой.
седоватой щетиной на щеках и морщинами у рта, который кажется ему почти
пожилым, во всяком случае постарше многих. По разговору парень определяет:
нездешний, наверно, из окруженцев или бывшего районного начальства. Степка
уже готов приободриться, но улавливает в его тоне нотки неискренности,
наигрыша и опять опускает голову.
сменившийся.
мухой оно все возможно.
слушать их бодрую болтовню ему уже становилось невмочь. Что бы там ни
ожидало его впереди, лишь бы скорее. Ему уже кажется, что он сидит тут
бесконечно долго, и его встревоженное нетерпение то заглушается
воспоминаниями, то нестерпимо обостряется. Наверно, уж лучше одному, когда
никто не донимает его ни угрозами, ни бесполезным теперь утешением.
Скорчившись от холода, он жмется плечом к волглой земляной стене, одну к
другой сводит озябшие ступни - так вроде становится теплее.
короткий стук дерева, временами тонко отзванивает топор. Так и он рубил
два дня назад и, пожалуй, рубил бы и теперь, и завтра... И надо же было
ему подвернуться в недобрый час, напроситься на это задание! Он и до сих
пор не может понять, в самом ли деле подрывник Маслаков разыскивал его,
чтобы взять в группу, или, может, случайно повстречал в лесу и позвал.
намерения, и его ли вина, что обстоятельства повернулись столь неожиданным
образом...
весенним соком комли - верхушки и неровно обрубленные сучья драли прелую
залежь прошлогодней листвы, цеплялись за кусты и деревья. Комли же просто
отрывали руки. А тут еще винтовка, свисавшая с плеча на длинноватой
веревке вместо ремня, беспрестанно путалась прикладом меж ног, мешала
идти, и он, притомившись, бросил олешины, так и не дотащив до кухни.
Затем, помедлив, и сам устало опустился на землю в редковатом ольшанике
возле стежки. Было тепло и затишно, он угрелся, под суконным венгерским
мундиром вспотела спина. Он расстегнул воротник, бросил наземь старенькую
измятую шапку, от мокрой подкладки которой шел пар. Несколько минут он,
сопя, отдыхал, думая, что шапка - пустяк: всю зиму носил, и еще, наверно,
послужит. Так же, как и коричневый венгерский мундир, и черные, со светлым
кантом полицейские штаны, а вот с сапогами ему решительно не повезло -
сапоги развалились. Левый уже с неделю был перевязан куском оранжевого
немецкого провода, а правый невозможно было и связать: перед сгнил почти
полностью. В сапогах всегда было мокро, ноги постоянна стыли. Наверно, по
этой причине Степку стали донимать чирьи: на боках, под мышками, а теперь
вот еще и на шее - не повернуть головы.
фрица (их тогда немало валялось после неудачной засады) обычные
солдатские, а не зариться на офицерские. Офицер этот подвернулся ему в
канаве, куда Степка предварительно швырнул гранату и тут же, не теряя
времени, снял с него ремень с парабеллумом и эти вот сапоги. Парабеллумом,
однако, попользовался недолго - уступил новому начальнику штаба, который
имел какой-то длинноствольный музейный наган. Ремень отдал взводному
Бойченко, потому что ремень у Степки а старый был неплохой. На хромовые же
сапоги, чересчур шикарные для лесной жизни, поменяться никто не хотел,
пришлось носить самому.
спутали с одним партизанским связным, тоже по фамилии Толкач, который
где-то выдал отрядных разведчиков и за которым охотились партизаны. Пока
разбирались, Степку с неделю продержали в запертой землянке. Потом его
выпустили, но первое же задание за пределами лагеря едва не стало для него
последним. Небольшая группа их заночевала тогда в пуньке. Степка с вечера
стоял на посту и, сменившись, только задремал в сене, как на деревню