Георгий Николаевич Владимов.

Большая руда

Повесть

1

Он стоял на поверхности земли, над гигантской овальной чашей карьера.
На нем была рыжая вельветовая куртка на "молниях" и штаны из белесой
парусины, с застиранными пятнами извести и мазута. Рукой он придерживал
кепку, низко надвинув ее на лоб, чтоб не сорвал ветер.
Тень облака скользнула вниз, упала на пестрое, движущееся скопище машин
и людей, погасив блеск металла и сверкание стекол. Тень проползла по
холмистому дну карьера, подернутому дымкой, - через россыпи желтого песка,
голубовато-свинцовой глины и обломки расколотых глыб цвета запекшейся крови
- и стала выбираться наверх, обгоняя взлет деревянных лестниц. И умчалась в
зеленую степь, к перелескам и хуторам, затерявшимся на горизонте.
Тени шли косяком, и ни одна не могла накрыть сразу весь карьер, но
парень, стоявший наверху, видел не это. Он видел пыльную дорогу, петляющую
по дну и по склонам, и бесконечную вереницу грузовиков, проделывающих в дыму
и реве этот замысловатый путь, чтоб вывезти наверх щепотку глины или песка.
Грузовики двигались медленно, с одинаковыми интервалами казалось, дорога
сама, извиваясь, тащит их вверх на себе, а хвост ее все отрастает в темных
глубинах.
- Тут работы - мама родная! - громко сказал парень. И, выругавшись
витиевато, просто так, от избытка чувств, пришел к выводу: - Не может быть,
чтоб я здесь не окопался.
Он пошел краем пропасти, топча траву, сошвыривая вниз комья сухой
глины. Карьер медленно поворачивался под ним, открывая свои закоулки,
затянутые дымом и пылью. Затем парень оглянулся на него из зарослей молодого
дубняка, увидел тонкую ребристую стрелу экскаватора, чиркнувшую по облакам,
и пошел напролом, раздвигая ветви локтями. Листья хлестали его по лицу. Он
вышел на просеку и перепрыгнул глинистый ров. И снова увидел карьер, от
которого никак не мог уйти, но не весь, а лишь другой его берег, с белыми и
желтыми пластами, едва различавшимися вдали, - так широка была чаша и так
густо она курилась.
В ров из длинной ржавой трубы, висящей на деревянных подпорках, падала
вода. Он наклонился и захватил ртом струю, от которой заломило зубы. Вода
была чистая и прозрачная, она вовсе не пахла никакой "химией", как думал он
раньше, хотя ее откачивали из железистых недр. Ее называли здесь врагом
номер один, но парень, напившись, зарычал от удовольствия и, сдернув кепку,
смочил и пригладил пятерней свои прямые, светлые, мягко распадавшиеся пряди.
Он шел, посвистывая, помахивая кепкой, не отряхнув с куртки тяжелых
брызг, и все, что он видел и слышал, нравилось ему: и эта широкая Просека с
отпечатками рустованных шин на песчаной дороге и шелестом листвы, который
мягко глушил звяканье и скрежет карьера и разбросанные в редком лесу,
выкрашенные в желтое и синее дощатые строения парикмахерской, столовой,
ларьков, и самое большое из них, с вывеской, начертанной малиновыми буквами
по темно-зеленому полю: "Контора Лозненского карьера" и кусты смородины под
окнами, распахнутыми настежь, откуда неслись звонки телефонов, треск
машинок, голоса и выстилался табачный дым.
Когда-то на месте рудника был сад, потом молодые деревья перенесли, а
старые просто вырубили, только две молоденькие яблони возле конторы никому
не мешали, их оставили расти. Но никто не ухаживал за ними, и за три года,
что здесь велись вскрышные работы, яблоньки успели одичать. Он подобрал в
траве несколько мелких опадышей, но есть не стал, на них и смотреть было
кисло, только подержал на ладони.
Отсюда он видел всю выездную траншею, наклонно убегающую между крутыми
глинистыми откосами, ослепительно блещущую под солнцем. В конце ее
появлялись нагруженные самосвалы - сначала будто картонные, плоско темневшие
в дымно-солнечной синеве, а потом постепенно обретавшие плоть, и мощь, и
грозную величину, когда они, взревывая, набирали ход и проплывали мимо,
попирая землю упругой тяжестью могучего колеса.
"Не может быть, чтоб я здесь не окопался! - опять подумал парень. -
Врешь, никто меня отсюда не повернет".

2

Начальник карьера был молод, очкаст, долговяз и давно не брит. Под
столом было тесно его ногам, обутым в баскетбольные кеды, и он сидел,
откинувшись, в застегнутом парусиновом пиджаке и мятом соломенном брыле. На
столе перед ним был телефон с рукояткой зуммера и ничего больше. Из одного
угла рта в другой ходила огромная самокрутка.
- Тоже на работу? - сурово спросил начальник.
Парень, который только что вошел к нему, молча выложил перед ним старое
удостоверение шофера, выданное в саперной автороте. Он имел и другие права,
но армейские действовали вернее.
Начальник придвинулся и кивнул.
- Дальше.
Но парень не склонен был спешить. Он подождал, чтоб начальник мог
увидеть талон предупреждений, ни разу еще не проколотый. Затем появилась
трудовая книжка, раскрытая там, где можно было понять, что предъявитель сего
возил кирпич на Урале и взрывчатку на строительстве Иркутской ГЭС. Ту
страничку, где говорилось о его работе в таксомоторном парке города Орла и
на санаторном автобусе в Ялте, он решил не показывать, покуда не спросят.
- Послушайте, Пронякин, - сказал начальник, - почему вы со мной
хитрите? Я же вас помню. Вы были у меня вчера. На что вы надеетесь? Что я
близорукий? Но фамилии-то я все-таки запоминаю. Или думаете, я у вас
что-нибудь другое спрошу? Представьте себе, тот же вопрос: какая у вас
специальность?
- Шофер, - убежденно сказал Пронякин.
- Вижу, что не парикмахер. Но кто? Карбюраторщик? На дизельных
самосвалах ведь не работали?
Пронякин решил сесть. Это значило, что разговор будет по душам. Но
начальник не склонен был говорить по душам. Он хмурился и ждал ответа.
- Не приходилось, - сказал Пронякин. Это было все-таки лучше, чем
сказать "нет" просто не представилось случая.
- Разговора у нас не будет, - твердо сказал начальник и отодвинул
документы. Он говорил рыкающим баском, срывающимся, однако, на дискант,
хотя, конечно, давно прошли времена, когда голос у него ломался . - Я знаю,
вы приехали по объявлению, какой-то кретин в "Известиях" раззвонил на весь
Союз: "Приезжайте! КМА - КМА! Милости просим!" А нам вот расхлебывать,
поворачивать народ от ворот. Что делать? Мы уже раз шесть объявления давали:
"Требуются дизелисты", да кто там фитюльки наши заметит?..
"Я-то заметил, - подумал Пронякин, понимающе кивая ему, - только от
ворот ты меня не повернешь".
- Вот так, Пронякин, - сказал начальник, вздыхая. - Бортовых машин у
меня нет, а на самосвалах ты не работал.
- Это верно...
- Ну вот, я рад, что ты наконец понял.
- ... однако же и девять лет за баранкой - тоже не псу под хвост.
- А я ничего и не говорю. И вообще, это не от меня зависит. Отдел
кадров все равно не оформит.
- Ну, это не скажите! Начкарьера тоже фигура не последняя.
- В данном случае, к сожалению, последняя, - просто сказал начальник.
Он прикрыл глаза красными веками. - Пока нет руды, дорогой мой Пронякин,
последняя... Последняя, кого можно драить с песком и трепать за хохол,
потому что крыть-то ей, собственно говоря, нечем. Будет руда - будет власть.
А покамест мы только просим. Можешь поверить, я с тобой по-человечески
говорю. Вот - два месяца назад по нашей заявке оформили несколько шоферов из
колхозов, бравые ребята, но в дизелях - ни бельмеса, напортачили Бог знает
как. Так что теперь вопрос ребром: знаешь самосвал - садись не знаешь -
будь добр, поучись где-нибудь, тогда и приезжай.
- Да уж, видал я, как тут ездиют, - вставил Пронякин.
- Вот так, - сказал начальник. - Понял теперь?
- Когда же она будет, руда? Может, ее и ждать недолго. А я уеду...
- Сказать по секрету, Пронякин, я тоже очень, очень хотел бы знать,
когда же будет руда. Но я не знаю. И, как видишь, говорю об этом прямо. Этим
я, наверное, и отличаюсь от других знатоков. Ошибки, конечно, быть не может,
даже думать нельзя об этом. Ожидаем со дня на день, и этот день уже тянется
второй месяц. Ждали на семьдесят пятом метре. Черта с два! Ждали на
восьмидесятом... Потом обещали нам на восемьдесят третьем, божились - это-то
уж наверняка. Ну, выбрали несколько глыб - для рапорта, конечно, хватило, -
но ведь большой руды нет! Это же, как мы говорим, не промышленный уровень.
Понимаешь ли ты все это? Доходит оно до тебя?
- Дошло уже.
- Ну и чудесно. Я ведь чего хочу? Чтоб ты на меня не обижался.
Он помолчал, побарабанил по столу длинными обкуренными пальцами. Потом
улыбнулся неожиданно мягкой улыбкой, сразу сказавшей о его возрасте и о том,
каково ему сейчас на его месте.
- Что, невеселые вещи я тебе говорю, Пронякин? А мне, ты думаешь,
весело? Иной раз сидишь вот так, и какая только чертовщина не полезет в
голову. Думаешь - а есть ли она там, большая руда? А может, ее и нету?..
- Как это нету? - тоже улыбаясь, спросил Пронякин. - Раз божились -